Зачем же позволять, чтобы кто-то жил у тебя над головой?..
Довлет миновал ряды агатлинцев, зашагал вдоль ряда топаров, два десятка юрт которых взбирались на косогор, словно караван верблюдов. Белым верблюдом в ряду топаров выделялась юрта Курюанназар-бая, надменно взиравшая на жалкие юрты Гурда-Долговязого и Сапы-Шорника. Такое Довлет видел и в других рядах. Вон в ряду малых мясников юрта Бегнепес-бая, ее сразу отличишь от других...
К востоку от ряда малых мясников, у небольшого озера, расположился ряд больших мясников. Большие и малые мясники принадлежали к одному роду. Однако вместо дружбы и лада, естественных для членов одного рода, между большими и малыми мясниками часто возникали раздоры. Довлет уже давно подметил, что причиной бывала спесивость малых мясников, считающих себя чистокровными, а больших мясников — помесью крови их рода с кровью других народов. «До чего же бывают глупы люди,— подумал мальчик, когда пробегал мимо.— Кровь у всех одного цвета. Как ее можно отличить?» Словно для того, чтобы увеличить путаницу во взаимоотношениях между двумя ветвями рода, ряд малых мясников, где стояло всего девять юрт, именовался в селении большим рядом мясников, а ряд больших мясников, насчитывавших больше двух десятков юрт, назывался малым рядом мясников. Не только люди не знали между собой мира, но враждовали между собой даже собаки двух рядов, нередко затевали отчаянную грызню, сходясь сворой на свору...
Собаки этих рядов, не знавшие Довлета, теперь и волновали мальчика. Он пожалел о том, что не прихватил с собой верного Евбасара, который один был способен разметать дюжину свирепых псов. За пазухой Довлет сжимал кусок чурека, чтобы в случае нападения отвлечь внимание собак. Швырнешь им приманку, и собаки затеют склоку меж собой, а тебе удастся проскочить мимо них. Но, к счастью, ни одна из чужих собак сегодня не обратила на Довлета внимания.
Сапарака не было дома. Его старший брат Велле-Косоглазый брил своему двухлетнему сыну Мереду голову. Жена Велле Гюльсенем, придерживавшая рыдавшего малютку, по обыкновению встретила Довлета приветливо.
— Здорова ли твоя матушка, храбрый сын бесстрашного Сердара? — спросила она, улыбнувшись гостю.— В добром ли здравии все твои женщины, сестренки и братишки?
— Спасибо, Гюльсенем-гелнедже. Все у нас здоровы.
— Входи и садись, где понравится,— сказал Довлету Велле.— Нет ли каких вестей от отца?
— Нет, мы ничего о нем пока не знаем.
— Ты не грусти, Довлетик,— стала утешать мальчика Гюльсенем.— Сердар-эфе — грозный воин. Такого трудно осилить. К тому же с ним ушли лучшие джигиты и целая армия принца...
— Что ты толкуешь, глупая женщина,— прервал ее рассуждения муж.— Сердар не из тех, кто станет прятаться. Скорее другие станут прятаться за ним... Не будь у меня порчи в глазах, скакал бы я теперь на лихом коне рядом с Сердаром-эфе!
— Ой, раскукарекался петушок, пока лисицы нет близко,— рассмеявшись, сказала Гюльсенем.
Довлет передал ей просьбу матери, и Гюльсенем пообещала вскоре прийти и помочь Аннабахт натянуть основу для ковра, который та собиралась ткать. Года три назад Гюльсенем сосватали за Велле-Косоглазого, и, переехав жить в их селение, Гюльсенем очень скоро подружилась с матерью Довлета. Аннабахт, сама успевавшая за короткое время переделать горы дел, не любила ленивых женщин, а трудолюбием Гюльсенем всегда восхищалась. Друг Довлета Сапарак тоже хорошо относился к жене своего старшего брата. Да и было за что. Довлет и сам уже подметил, что с приходом Гюльсенем нужда в доме его друга если и не пропала совсем, то по крайней мере расползлась по углам юрты и забилась там в щели, больше не бросаясь в глаза...
— Вот отпразднуем той и по случаю первого бритья головы нашего Мередика, я сразу и пойду к твоей маме, Довлетик.
Велле с бритвой в руках ходил вокруг маленького сына, добривал его голову, на ногах у него болтались развязавшиеся тесемки штанов. Того и гляди он на них наступит, споткнется, и головка маленького Мередика, отхваченная острой бритвой, покатится по полу. Чтобы наказать себя за такие мысли, Дов-лет больно ущипнул себя за правую руку... Оттого, что его головенку скоблило грубое железо, малютка громко ревел, и по щекам его катились крупные слезы.
— Ты, женщина, не можешь даже ребенка держать как следует, вот и больно ему,— огрызнулся Велле на сострадательные причитания Гюльсенем.— А в бритье я большой мастер. Все сельчане упрашивают, чтоб я их побрил. Мог бы большие деньги зарабатывать.
— Помалкивал бы, горемыка разнесчастный. Ни одна порядочная женщина не доверит тебе свое дитя...
Слушая перебранку, Довлет припомнил, как в прошлом году брили голову его младшего братишки Кемала, как тот брыкался и ревел во все горло. В это время во дворе заревел еще громче верблюд. Кемал затих и удивленно спросил: «Что, верблюду тоже голову бреют?» Все тогда громко смеялись. Сейчас Довлет подумал о том, что если бы вздумали обрить верблюда, то понадобился бы десяток сильных мужчин — держать его. А ребенка и мать легко удерживала. У нее, может быть, надрывалось сердце от этого, но она удерживала во время бритья свое дитя. Ничего не поделаешь — таков обычай. И впервые Довлет осознал, что среди обычаев его народа бывают злые и нелепые. Но мальчик знал уже, что подобными мыслями нельзя ни с кем делиться. У туркмен нет других законов, кроме обычаев. А кто станет уважать человека, не признающего законов?..
Закончив брить маленького сынишку, Велле вытер грязным платком проступивший на лбу пот и приказал Гюльсенем:
— Ступай-ка, женщина, тащи сюда и дочку.
Маиса, до этого спокойно игравшая во дворе, услышав, что ее младший брат перестал реветь, догадалась: настала ее очередь испытать мучения, а потому резво кинулась удирать. Но разве от такой проворной матери далеко убежишь? Гюльсенем, чуть приподняв подол платья, метнулась за дочкой. И очень скоро настигла беглянку.
— Зачем ты удирала, глупенькая? — говорила Гюльсенем, ведя за руку упирающуюся девочку.— Все равно твою голову обреют. Не было еще такого случая, чтобы в твои годы кого-то не мучили бритьем...
— Завтра! Лучше пусть меня будут брить завтра,— вырываясь из рук матери, кричала Маиса.
— Завтра — такой же день, как сегодня. Даже еще хуже. Завтра уже не будет кишмиша, который принес нам Довлетик.
— Почему не будет? — с любопытством спросила девочка.
— Потому что ты его съешь сегодня,— засмеялась Гюльсенем, очень любившая своих детей, хотя не очень-то жаловала мужа, от которого у нее они родились.
— Сразу бы и сказала, что за бритье головы дашь мне кишмиша. Тебе бы и бегать за мной не пришлось,— совершенно успокоившись, тараторила маленькая шалунья.— Но когда я вырасту, а ты состаришься, мама, тогда ты меня уже ни за что не догонишь! Давай сюда свой кишмиш,— сняла она с головы и подставила тюбетейку, в которую смеющаяся мать всыпала горсть кишмиша из мешочка, принесенного Довлетом.
— Это только за то, что я согласилась бриться,— сказала смышленая девочка.— А теперь, мама, давай еще и за то, чтобы я, когда меня будут брить, не ревела.
Тут уже расхохотался и Довлет. И ко второй горсти кишмиша, которую всыпала в тюбетейку Майсы мать, он добавил третью горсть из своего кармана.
— А ты мне за что даешь кишмиш? — спросила Маиса.
— За то, что ты племянница его лучшего друга,— за Дов-лета ответила Гюльсенем.
— А,— протянула девочка, которая хотя и была хитроватой, но вовсе не жадной.— Сапарак мне дядя, но он все равно еще мальчишка. Возьми, Довлет, у меня свой кишмиш и снеси ему.
— У меня еще есть, Маиса. Нам с Сапараком хватит,— заверил ее Довлет.— Только когда тебя будут брить, ты и вправду не хнычь. Когда ты ревешь, то становишься совсем некрасивой.
— Да? — спросила серьезно Маиса.— Тогда оставайся в юрте. И ты услышишь, что я буду петь...
Бритва у Велле была тупая, цирюльник из него неважный, к тому же он постоянно путался в тесемках штанов, раздражался и с досадой пыхтел, но из-под его свирепой бритвы поглядывали два лукавых глаза Майсы, и в юрте задорно звенел ее тоненький голосок, выводивший песню о храбром джигите, который в одиночку сражался с целой сотней врагов...
Довлет с большой жалостью смотрел на падавшие с головы Майсы вьющиеся локоны. Велле от старания прямо-таки вон из кожи лез, не понимая, что своими собственными руками отбирает у родной дочери красоту. «Дурацкий обычай,— еще раз подумал Довлет.— Его, наверно, придумал какой-то злой человек, которому нравилось мучить детей...»
— Обязательно приходи к нам в день тоя по случаю первого бритья Мередика,— сказала Довлету Гюльсенем, когда он, так и не дождавшись Сапарака, уходил из юрты.— У нас будет очень весело.
Выйдя на улицу, Довлет решил отправиться на такыр. Обычно там собиралось много мальчишек, можно было поиграть с ними, а то и услышать какие-то новости от толпившихся на такыре взрослых. Шагая вдоль ряда ординцев, Довлет увидел стайку девочек, игравших в прятки, и услышал известную всем считалку:
Хан у нас Ходжамшукур, Потому трава — наш хлеб. Если выжжет зной траву, Что тогда мы станем есть?.
«Я бы провалился сквозь землю, если бы про меня сочинили такое»,— подумал Довлет. Еще он порадовался теперь особенностям характера его соплеменников. Да, эти особенности не позволяли туркменам объединиться в сильную страну — это плохо. Тут Довлет полностью был согласен со своим учителем моллой Абдурахманом и с его другом, поэтом Молла-непесом. Но эти же особенности творили и благое дело. Скажем, соседи туркмен, жители великого Ирана, терпели любых владык над собой, даже и недостойных. А у них, у туркмен, никто, кроме его нукеров, не признает ханом Ходжамшукура... И тут мальчик вспомнил, что ныне против падишаха восстал один из иранских принцев, что в армии принца Салара, кроме ушедших за ним текинцев, есть массы иранских воинов, которым оказался не по душе шах Мухаммед... «Как же сложна жизнь! — подумал Довлет.— Только успеешь ясно увидеть одно, как оно затмевается другим...»
В конце ряда ординцев Довлет увидел новую группку играющей детворы, на этот раз не девчонок, а мальчишек, среди которых оказался и его друг Сапарак. Карманы Довлета вмиг опустели от кишмиша, всем ребятам досталось не больше чем по полгорсточки. Сапарак сунул свою долю в рот за один раз. Довлет уже собрался последовать его примеру, но вдруг увидел приковылявшего на кривых ножках совсем маленького мальчика — он был без штанов, но на поясе у него висела огромная выструганная из дерева сабля. Как оставишь без угощения такого батыра? И Довлет, вначале рассмеявшийся при виде этого голоштанника, высыпал в его руки свою долю изюма.
— Знаешь, чей это внук? — спросил Сапарак.
— Не знаю,— ответил Довлет.
— Палата-Меткого. Видел бы ты, как он своей деревянной саблей отбился от драчливого петуха Сапы-Шорника, тогда бы понял, что внук характером в своего деда.
Маленький батыр, серьезно взглянув на старших мальчишек, тут же хотел всех оделить полученным угощением. Никто из мальчишек не взял у него сушеных ягод. А Сапарак очень серьезно объяснил, что все они уже получили свою долю. Малыш кивнул головой, улыбнулся и тоже запихнул в рот сразу весь кишмиш.
— Ты прав, Сапарак. Он и справедлив так же, как его дед,— сказал Довлет, а сам подумал, что ему легко было отказаться от своей доли кишмиша — у них еще дома есть, а внука Палата-Меткого вряд ли часто баловали таким лакомством...
Когда они с Сапараком бежали к такыру, Довлет рассказал другу, что Палат-Меткий обещал взяться за обучение его меткой стрельбе.
— Счастливчик! — откровенно позавидовал другу Сапарак.
— Почему?
— Ха! Будешь так же метко стрелять, как дядя Палат. И сразу прославишься.
— Какой же ты друг. Сапарак, если так обо мне думаешь?
— Как?
— Как,— передразнил его Довлет.— Я бы не стал хвастать приглашением Палата-Меткого, если бы не собирался идти туда вместе с тобой.
— Правда? — даже подпрыгнул Сапарак от радости.— Когда к нему пойдем?
— Палат-Меткий сказал, чтоб мы пришли завтра... Поблизости от такыра стояла кузница мастера Ягмура.
Довлет и Сапарак решили туда заглянуть. Кузнец их встретил приветливо и без лишних слов передал рычаг кузнечных мехов. Кузница была излюбленным местом мальчишек селения, часто они даже затевали между собой споры, кому качать меха первым. Но теперь у Сапарака и Довлета конкурентов не было, и они дружно стали качать в кузнечный горн воздух.
— Потише, потише, палваны. А то от ваших стараний не только угли разгорятся, но и железо в горне сгорит...
Мастер Ягмур был добрым человеком, всех мальчишек хвалил, всегда говорил что-либо подобное даже тем, у кого едва хватало силенок. А потом, когда его усталые добровольные помощники передавали рычаг в руки других ребят, мастер Ягмур благодарил сменившихся так, словно они были взрослыми мужчинами и сделали для него большое дело. И все же мастер Ягмур немного был себе на уме: доверяя мальчишкам качать меха, он зорко к ним приглядывался, выбирал настоящих помощников в своем деле. Вот и сегодня по наковальне ухали молотами двое парней, которых Довлет еще совсем недавно видел на своем месте, у рычага мехов. Что поделаешь, настоящие молотобойцы ушли в поход с Ораз-ханом, и мастеру Ягмуру пришлось взять на их место совсем молоденьких подмастерьев...
Довлет изумился, что мастер Ягмур постукивал маленьким молоточком, его помощники изо всех сил били большими молотами, а саблю, которая раскаленной с наковальни нырнула в воду и зашипела, как змея, люди припишут только мастеру Ягмуру, и никто не назовет имен этих двух парней...
— Назовут,— заявил Сапарак, когда они, передав рычаг другим мальчишкам, выбежали из кузнецы и Довлет поделился с другом своими размышлениями.
— Ты когда-нибудь слышал, чтобы саблю или что-то другое называли работой каких-то молотобойцев?
— Не слышал,— сказал Сапарак.— Но если молотобойцы окажутся не дураками и когда-то сами станут мастерами, тогда мы и услышим их имена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54