Он был спокойным, скромным постояльцем: за квартиру платил вовремя, воду для умывания носил с колонки сам, был непривередлив — вместе со всей семьей ел за кухонным столом простую деревенскую пищу.
К сожалению, в маленькой деревушке из любого пустяка умеют раздуть сплетню. Чужака невзлюбили уже за то, что он все время проводил с удочкой, а сам рыбу не ел. Правда, хозяева любезно благодарили его вечером за улов, нередко богатый, но тайком выбрасывали рыбу
на помойку и даже кошек от нее отгоняли Хорошо хоть, добыча время от времени попадала в руки детей, которые поначалу втихомолку сами лакомились жареной рыбой, а там и подозрения взрослых развеяли, так что в конце концов у профессора от покупателей отбою не было. И с ним самим все получилось так же, как с его рыбой: первое время к профессору относились с недоверием, зато потом крестьяне полюбили его, и он стал всюду желанным гостем. Деревня сумела переварить профессора, хотя кое у кого кость застревала в горле, когда порой педантизм экономиста брал верх и он принимался читать нотации по поводу бесхозяйственности в кооперативе.
И вот в один дождливый день профессору попалась до того невероятная добыча, что ему и в голову не пришло поделиться ею с жителями деревни. Бамбуковое удилище гнулось и грозило сломаться, леска дергалась, будто клюнула огромная рыба. С большим трудом профессор изловчился, подцепил добычу сачком и вытащил на сушу. Это была не рыба, а русалка, которая нечаянно проглотила наживку, предназначенную для щук. Крючок глубоко вонзился в верхнюю губку, и поэтому она вначале не могла ни говорить, ни отбиваться, ни жаловаться на злую долю. Ей оставалось лишь покорно ждать, как поступит с нею этот человек. А он завернул ее в свой пиджак, незаметно отнес в сумерках домой, уложил в постель. Но в деревне трудно сохранить тайну, даже пустяк дает пищу слухам и сплетням. Тут же заметили, что профессор не раздавал, как прежде, улов, не жаловался на головную боль, не появлялся у пивной стойки и вообще прекратил всякое общение с людьми. Хозяевам, одолевавшим его вопросами, он коротко сообщил, что к нему приехала племянница, просил не беспокоить, дать вторую подушку и приносить завтраки, обеды и ужины на двоих. Любопытных он и на порог не пускал, позволив войти одному лишь врачу, да и то поневоле. Врача же до того ослепила красота девушки, что он не заметил рыбьего хвоста, которым русалка нечаянно сбросила одеяло: удаление крючка — во время летних отпусков такое не редкость — было болезненным. Лишь позже ему показалось, будто бы он видел что-то неладное.
До поры до времени профессор и русалка жили душа в душу.
— Я счастлива, что ты вытащил меня из водной стихии на землю,— сказала девушка, освободившись от крючка и вновь обретя дар речи.— В воде царит жестокий закон: большие охотятся на маленьких, сильные пожирают слабых. Раньше и я жила по этому закону: убивала и сама страшилась смерти. А теперь хочу узнать у тебя, что такое быть человеком.
Профессор взял ее за руку и долго держал, не говоря ни слова: впервые в жизни он задумался над тем, что, помимо наскучивших ему правил, балансов и цифр, есть еще человеческий закон, который он должен объяснить русалке, если не хочет ее разочаровать или потерять.
— Сомневаюсь, что такой закон вообще существует,— сказал он после долгого раздумья.— На земле живут миллиарды* разных людей, много народов со своими собственными законами, хорошими и дурными.
— Ну а как здесь? — спросила русалка и посмотрела из окна на беспокойную деревню Зерран, на трактористов в поле, на рыбаков в лодках, на учителя, который что-то оживленно рассказывал у раскрытого окна школы.— Наверное, у них слишком много работы и поэтому совсем нет времени изучать человеческий закон.
— Они трудятся, это и есть высший закон,— возразил профессор.— Всех бездельников давно прогнали.
— О, тогда они не потерпят, чтобы мы тут бездельничали,— испугалась русалка.— Прошу тебя, давай попробуем жить, как эти люди, по их законам.
Профессор попытался успокоить ее:
— Размышление — тоже труд, а моя профессия требует размышлений.
Купив кресло-коляску, он усадил туда закутанную в одеяла русалку и решил покатать ее по деревне. Любопытным он говорил, что его племянница парализована, а ей объяснил:
— Я вынужден лгать, а то нам не дадут покоя.
Он влепил пощечину молодому парню, который с первого взгляда влюбился в прекрасную девушку и уже протянул руки, чтобы пересадить ее на свой мотоцикл.
— Мне приходится быть жестоким и неумолимым,— сказал профессор русалке.— Иначе неприятности будут подстерегать нас на каждом шагу.
Потом наловил для нее в озере рыбы (рыбу она любила больше всего). Однако жестокость, с какой профессор ловил рыбу, потрошил и жарил, возмутила русалку, а он признался:
— И тебя я так же поймал. Будь ты не русалкой, а рыбой, я бы и тебя умертвил.
С этого дня в их жизни что-то разладилось. Профессор изо всех сил в самых изысканных выражениях тщился растолковать ей человеческий закон, но она не-верила, когда он говорил об истине, добре и мире на земле, а сам тут же выключал радио, сообщавшее о мошенничествах, голоде и войнах в далеких странах. Ему приходилось лгать вновь и вновь, даже быть жестоким, чтобы сохранить в тайне, кто живет с ним под одной крышей. Да и она была не без греха: ведь не устояла — выловила и съела золотых рыбок из хозяйского аквариума. Или, нежась в ванне, которую профессор устроил для нее в комнате, до того громко плескалась, что сбежались дети и начали подглядывать в замочную скважину. Сколько понадобилось уверений и уловок, чтобы рассеять подозрения! Даже одна учительница вмешалась в эту историю, научно доказав, что русалок, сирен и морских богинь в природе не существует, следовательно, никто видеть их не мог, что золотые рыбки исчезли вообще неизвестно как, и директор школы намерен расследовать это через полицию.
Несмотря ни на что, русалка и экономист любили всем сердцем и по мере сил пытались сделать друг друга счастливыми. Однако мужчину слишком обременяли житейские заботы, а юная женщина, напротив, ничего не делала, праздно сидела в кресле-коляске. Она призадумалась и поняла, что профессор никогда не сможет жить по людским законам, если она останется с ним и ему придется ради нее по-прежнему лгать и быть жестоким. И вот она решила покинуть его и вернуться в озеро, хотя сердце ее и разрывалось от горя.
Однажды, когда профессор удил для нее рыбу, русалка выпрыгнула из кресла-коляски, с любовью посмотрела на профессора и скользнула в воду.
— Стой! —в ужасе закричал он и в последнюю минуту успел схватить ее за хвост.
Он упрашивал ее никогда больше и близко не подходить к озеру, запирал в мансарде, уходя на рыбалку, и велел даже закрывать колодец во дворе — из опасения, что она туда бросится. Когда она откровенно призналась, что намерена по доброй воле расстаться с землей ради его счастья и счастья других людей, он крепко сжал ее в объятиях, заклиная:
— Я люблю тебя больше всего на свете.
Эти слова еще больше опечалили ее, потому что теперь он совсем забыл человеческий закон. Хоть и пьянили русалку его поцелуи, хоть и терзали противоречивые чувства — рассудок в ней восторжествовал и повелел тоже лгать и быть жестокой. И она, девственница, сказала ему:
— У меня будет ребенок, и ты должен отпустить меня в озеро, потому что я могу родить только там.
Он растерялся от радости и боли, хотел было построить бассейн, где бы он мог всегда видеть ее и охранять. Но она искусно усыпила его бдительность, размечтавшись вслух о подводных растениях, о ракушках и водорослях, о сестрах и братьях — рыбах, которые так нужны ей и ребенку; он поверил ей и покорился. В последний раз он усадил ее в кресло-коляску, повез к озеру и прямо в кресле опустил в воду. Он окликнул ее, когда она погружалась, еще раз увидел, как блеснули слезы в ее глазах, исчезавших среди листьев кувшинок,— во всяком случае, ему так показалось,— и вот уж перед ним ровная гладь озера.
Профессор остался в Зерране и вернулся в науку. Он преподавал в школе и помогал крестьянам кооператива в трудных расчетах, в планировании, калькуляциях и бухгалтерии. Даже на любимую рыбалку времени не хватало— так его загрузили в деревне работой. Да и сам он жаждал одного: за работой забыть свою печаль. Лишь спустя годы удочка вновь попалась ему на глаза. Он взял ее и пошел к озеру, на то самое место, где обрел и потерял русалку. И снова он забросил леску с наживкой.
— Приди!— позвал он.— Я хочу поведать тебе человеческий закон, который наконец открыл: быть человеком — значит жить для людей.
Но озеро безмолвствовало, а там, где когда-то исчезли в воде ее глаза, цвели кувшинки. На удочку попалась крупная щука, которую он, вернувшись в деревню, подарил первому встречному.
Когда Виктория закончила рассказ, над Зерраном спустились сумерки, и остров с пасущимися телятами исчез, будто и впрямь погрузился в воду.
— Но зачем же погружаться целому острову со всеми телятами,— осмелился возразить Ганс.— Этой русалке хватило бы и одного теленка.
Но Виктория сохраняла полнейшую серьезность, и даже поцелуи не заставили ее замолчать.
— Ты, наверное, хотел сказать, что одной русалки достаточно? — лукаво спросила она, тем самым с наслаждением доводя свою историю до логического конца.
6. Почему он вспомнил эту сказку и вообще Зерран? Несколько холмов, лес с северной стороны, озеро с островом — вот и все. В крестьянском доме, где они жили, гнездились птицы. В одной из черепичных плиток была дыра, и из нее высовывали клювы два дрозденка. Они щебетали с раннего утра целый долгий день напролет.
Спустя неделю птенцы еще не улетели. Были ли это в самом деле черные дрозды? Ганс с Викторией и об этом немножко поспорили, но радость от веселого птичьего соседства одержала верх. Они сидели на прибрежном Лугу и смотрели на крышу. Может быть, сегодня маленькие крылатые квартиранты распрощаются с гнездом? Иначе зачем им поднимать такой гам?
— А я знаю,— сказала Виктория,— мамаша не отпускает молодь.
Птенцы на крыше задирали головы, жалобно пищали, потому что, когда Виктория заговорила, мамаша вспорхнула и описала круг над деревьями. Она опустилась на яблоню возле дома и уселась на сучок недалеко от верхушки, посвистывая и с подозрением посматривая на луг, словно со стороны людей грозила опасность.
— Глупышка, мы тебе ничего не сделаем,— крикнула Виктория.— Лети к птенцам, они уже большие, вытолкни их наконец из гнезда!
И опять дроздиха испуганно взмыла в небо, покружила над ними, потом юркнула в листву. Если люди сидели неподвижно и молча, дроздиха летела на крик птенцов с червяком в клюве, но стоило им шевельнуться, как игра начиналась вновь: птица кружилась в воздухе, вспархивала на яблоню, потом стрелой мчалась к гнезду, подозрительно поглядывая на берег.
— Если ты не утихомиришься, птенцы помрут с голоду, эх ты, непутевая мамаша! — сказал Ганс.
Виктория прошептала ему на ухо:
— А я вот тоже непутевая мамаша, я своих детей сразу заставлю летать.
— Летать?
— Во сне я иногда летаю.
— Это как же?
Они лежали на спине и смотрели в небо. Виктория пояснила, что действительно летает во сне:
— Это, наверное, оттого, что я много плаваю. Да, во сне я как бы парю, плыву по воздуху.
Дроздиха спрыгнула с конька крыши и, перескакивая с плитки на плитку, направилась в гнездо. Она не улетела, когда Ганс с Викторией поцеловались. Голос Виктории прозвучал у него над ухом тихо и нежно, так что не мог испугать птицу:
— А кое у кого будет ребенок!
— У кого? — спросил он.
Она была разочарована, оттого что он не сразу понял, и крикнула почти угрожающе:
— У непутевой мамаши, имей в виду!
Птичий выводок, пронзительно галдя, дрался из-за червяка. Больше они не обращали внимания на птиц, а * когда на следующий день взглянули на крышу, обнаружили, что гнездо под дырявой черепицей опустело. В их жизни вдруг сразу так многое переменилось — что в сравнении с этим пустое птичье гнездо?
Жители Зеррана, глядя на них, качали головами. Хлеб с полей давно убрали, а свадьбы все нет. Куры продолжали сновать по двору, вино так и стояло в погребе.
— Три большие бутыли,— сказал председатель.— Его можно бы еще подсластить. Может, все-таки хоть попробуете?
Виктория отказалась:
— Мы скоро уезжаем. Я начну работать, а для этого нужна ясная голова.
7. После Зеррана наступило затишье. Писем от Виктории не было. Ни слова в ответ на вопросы, заботы, надежды. Он не выдержал и, чтобы успокоиться, поехал в Доббертин. Виктория как-то раз сказала: «У непутевой мамаши будет ребенок, имей в виду!» Он ждал ее в комнате, где еще не было ни кресел, ни книжных полок. К вечеру Виктория явилась. Закрыв за собой дверь, сделала к нему несколько шагов по пустой огромной комнате и сказала:
— Я не хочу ребенка, не хочу!
Она все испробовала. В углу стояли бутылки из-под красного вина, она пнула их ногой и закричала:
— Я, столько выпила, что у меня до сих пор глаза как у пьяницы, и я, наверное, ввек не протрезвею! — Она совала ему коробочки с таблетками и порошками, которые принесла соседка, чашки с остатками крепчайшего чая.— Эх ты, святой! Думаешь, я когда-нибудь в жизни притронусь к красному вину? Меня тошнит уже при одной мысли об этом. Даже свой ржавый велосипед я забросила. Ездила как черт, по ухабам, по жнивью, по стройплощадке, если хочешь знать, все снадобья испробовала, а толку никакого!
Она обежала вокруг стола, который казался в пустой комнате слишком маленьким.
— Я хочу ребенка, а в данном случае решаем мы оба,— сказал он.
— Ну, если уж на то пошло, это касается моей жизни и моей профессии.— В тот час Виктория думала о новой фабрике среди сосен, общий чертеж которой уже был выполнен. Все остальное ей только мешало.—Здесь нашелся врач, который готов мне помочь. Он работает хирургом на стройке. У него такая верная рука, как у Зауэрбруха 1.
Хозяйка открыла дверь, принесла кофе с пирогом, села к столу, и на несколько минут хирург —посланец смерти был изгнан из комнаты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21