Чужанин какой-то. На пана не походил. А если б и походил, паны все равно не ходят по грибы. Это теперь все по-другому: иные господа, что в детстве, пока господами не стали, ходили по грибы, по чернику, малину да за хворостом, еще и нынче норовят удрать со службы — в лес их по-прежнему тянет. А другие, как бы прежде ни жили,— в нужде или в достатке,— держатся за свою службу, хотя и брюзжат на нее; привыкли сызмала спину гнуть да и до денег жадны. Попробуйте им втолковать, что мы все теперь господа! Каждый нынешний господин хочет со всеми остальными, даже с самыми большими господами сравняться — да ведь теперь грибами в большие господа не выбьешься! Нынче это уж только развлечение, но когда-то на такое развлечение находилось время лишь у самых маленьких господ. Кто хочет выйти в большие господа, должен уметь той или иной страстишкой и пожертвовать.
Ну а этот господин, скорей господинчик — был-то он такой недоросток, отросточек, хотя и в летах, и выглядел таким неказистым, словно как бы по ошибке вытянулся из жалкого корня,— сам-то себе, должно быть, казался семи пядей во лбу, и глазенки у него так и светились. Не смущало его, что и рот у него светился щербинами. Он осклабился весело и сказал:
— Ей-ей, нынче мне повезло!
Фила слегка испугалась. А скорее сконфузилась, что неслась как полоумная. Еще вообразит, чего доброго, что
у нее винтиков не хватает. Уж лучше поскорее убраться! Но чужак ее удержал:
— Полегче, сударушка! Куда так торопко? Вы уж поосторожней, как бы часом не споткнуться. На пташку-то не заглядывайтесь, она все равно от вас уже упорхнула. Не скажете ли, где бы мне водички напиться?
Фила стояла в растерянности. Сперва толком даже не поняла, о чем он спрашивает. Но скоро опомнилась.
— Там внизу ручей,— сказала с улыбкой. — И родник тоже. Два родника. Да и у меня есть в бутылке, только, должно, уже теплая.
— И теплая сойдет,— поймал он ее на слове. — Коли бутылка имеется, я больше люблю из бутылки.
Звучало это довольно настырно. Не след ей было вообще говорить про бутылку.
— Гляньте, до чего грибы хороши! — Он показывал ей полнехоньку корзинку белых грибов и не переставал щериться. — Такую уйму грибов я уж давно не набирал.
Она похвалила грибы, а потом — поскольку осторожность подсказывала ей, что не гоже оставаться с чужим мужчиной в лесу и пускаться с ним в долгие разговоры,— поторопила его:
— Если хотите, пойдемте! У меня тут недалече виноградник, не могу я долго баклушничать.
По дороге ни с того ни с сего он стал ее «тыкать». Сперва она даже подумала, что это по ошибке. Сама-то она ни разу так не ошиблась. Он даже попрекнул ее:
— Ты чего меня выкаешь? Я же самый обыкновенный Яно. Живу, правда, в городе, но там каждый меня только по имени величает. Яно, и все тут. А ты вроде и руки подать мне не хочешь? Тебя-то как звать?
— Фила. — Она неохотно протянула руку, но тем сильней он пожал ее. — Если хотите, можете мне «ты» говорить, эка важность. Ну а я чужих людей не люблю тыкать.
— Ладно уж, зачем так сурово! Ты, никак, на меня осерчала?
— Не осерчала, ведь не за что. Все равно сейчас пойдете своей дорожкой. Напьетесь и пойдете, что мне до вас.
— Похоже, тебе воды жалко.
— Ну уж и жалко! Я ж вам ее еще и не дала. Но сказываю: та, что в бутылке под кустом, теплая. Там, внизу, особливо в роднике, похолодней будет.
— А мне теплая еще лучше. Вода как вода! По
крайней мере, горло не остужу. Напьюсь из бутылки. А после, после, глядишь, угощусь и той, постуденей.
Тем временем они пришли на виноградник. Фила вытащила из-под куста бутылку, сначала сама ее пощупала, потом Яно. Он напился и сказал:
— Ты права была, и впрямь теплая. — Однако все равно выпил почти половину. — Но хороша,— сказал он, обтирая губы и протягивая бутылку Филе. — Думал, винцом разживусь. Винцо бы куда лучше. А все же освежился, освежился малость.
— Я только воду пью,— улыбнулась Фила. — Дома у меня еще найдется литр-другой вина, только в малом бочонке. Жду, когда покупатель появится. До тех пор не хочу его открывать.
— Жаль! А вообще-то дельно поступаешь! Винцо — те же деньги. Хотя за такие-то грибы, глянь, тут одни боровики. А нельзя ли это винцо в бочонок поменьше перелить?
— И не подумаю. Мало у меня дел, что ли? Не бежать же домой за вином? Захочу грибов, так и сама насобираю.
— И то правда. Только таких хороших не найдешь. Послушай, а что ты все одна? Одна тут работаешь?
— Да я просто немного пропалываю. А кой-где и подвязываю. Разве это работа? А вы уж ступайте! Там внизу вода лучше, свежая, холодная, гораздо холодней и лучше!
Да не тут-то было! Яно отложил корзинку, потом еще долго трещал, нес всякую околесицу, но в конце концов, сморенный солнцем да и, верно, собственной болтовней, повалился на стежку между виноградных кустов и запыхтел:
— Знаешь что, Филка? Я тут малость вздремну. Нынче я уж больно рано поднялся.
Филе это не понравилось.
— Вот уж ни к чему! И что это втемяшилось вам именно здесь ложиться? Тут и солнце припекать будет. Где-нибудь в другом месте, вон там внизу у ручья или еще где, в холодке вам бы лучше спалось.
— Работай себе спокойно! За меня не бойся, мне солнце не во вред. Подремлю маленько и пойду дальше.
Она злилась на него. Ну что с ним сделаешь, как его прогонишь? Вот и расплачивайся теперь, нечего было затевать тары-бары с таким чудаком-проходимцем! Однако бездельничать из-за него она не собирается!
Фила снова взялась за работу. Шла себе ровно по рядочку и у каждого-каждонького куста останавливалась, то и дело поглядывала на тропинку и потихоньку ворчала:
— Экой дурень, принесла же тебя нелегкая! Но уж коль охота, пекись на солнце
А из лесу что ни минута отзывалась иволга: «Фидлиолио! Тидлиалиа! Тидлиоалиолиалиа!»
— И ты еще тут браниться! — озлилась Фила и на иволгу. — Заткнись и проваливай отсюда, чтоб тебе подавиться гадкой гусеницей иль червяком, чтоб тебя разорвало!
Но через часок Яно пробудился. Если спал на самом деле. А то, может, просто притворялся. Но на солнышке человек легко забывается сном. Жара человека усыпляет, но она же и будит его.
Едва Яно продрал глаза, как тут же снова стал докучать:
— Филка, ты не серчай, но я с утра есть хочу. Нет ли чего пожевать?
Если у Филы тем часом и поунялся гнев, тут она снова рассердилась. Покраснела даже со злости и едва не прошипела: «Ух, бесстыжие твои глаза!»
Овладела собой. Удрученно посмотрела на Яно и спросила:
— Чего вам вообще-то надо? Скажите, пожалуйста, докуда вы меня тут донимать собираетесь? Звала я вас сюда, что ли? Сроду такого настырного не видала Если хотите, там в сумке у меня немного еды, потому что я сюда на весь день ладилась. Только я, пожалуй, тут долго не выдержу. Вон там под кустом рядом с вами сумка, возьмите из нее все и ступайте! С меня уже хватит, видеть вас не хочу! Будто нарочно дразнить пришли! Возьмите все и ступайте, дорогой и поедите! А не уйдете вы, я уйду, потому что уже по горло сыта вами!
Яно с минуту глядел на Филу молча, как бы удивленно, не зная что и сказать. Кинул взгляд и на сумку, но не дотронулся до нее. Теперь-таки уж он обиделся. Встать или нет? Поколебался немного. Наконец встал, поднял свою корзину, но туг же снова поставил ее на землю. Пускай сперва и Фила кое-что выслушает, ей-богу, он ей такое не спустит!
Он сделал шаг-другой, ненароком вступил в межрядье, где Фила стояла, и, вперив в нее взгляд, цедил слова, явно колкие, видать, хотел бросить их ей прямо в лицо, но так долго комкал их во рту, пока не растерял все.
И взялся помогать Филе. Хотела она того или нет, а пришлось ей каждый второй куст обходить, потому что Яно уже успел ополоть его.
Прошло примерно полчаса, а они все еще и словом не перемолвились. Филе делалось все более не по себе. В голове завертелась мысль: «Нельзя же все-таки сердиться на человека, который тебе помогает!»
Неожиданно и она к нему обратилась на «ты».
— Ну уж не серчай. Пойдем поедим! Я тоже проголодалась.
Яно словно не слышал. Продолжал работать.
Фила присела прямо на тропке, достала из сумки еду, но в одиночку есть не хотела. Она глядела на Яно: «Ну что же ты, дуралей? Теперь ты станешь кочевряжиться! Долго ли собираешься губы дуть?»
— Так идите уж, идите, сударь мой,— выкала она его, но теперь уже в шутку. — Каким вы сразу паном сделались, ну-ка, милостивый пан, подите сюда! Не бойтесь, у меня еды хватит! Уважьте, пан надутый!
Наконец он дал себя уговорить. Подошел, подсел к ней, но, должно быть, для того, чтобы помириться без лишних слов, сложил губы сердечком и засвистал, подражая пению иволги: тидлиодлио!
Фила рассмеялась, махнула рукой.
— Разве это иволга? Это, поди, только в городе иволга так фальшиво поет. Свистать ты, верно, у городской иволги учился.
Балагурили. Припасы подъели, а все еще не переставали шутить. Потом захотелось поговорить и о серьезных вещах. Особенно Яно оказался речистым. А рука у него без передышки плясала, шутливо плутала туда-сюда, и указательным пальцем он поминутно тыкал Филу в плечо. Невзначай погладил ей колено. Она ничего не сказала на это. Потом он стиснул ей ладонь, и уж тут она взорвалась.
— Не цапай меня! — хлопнула она его по руке. — Чего меня все время лапаешь! Знай пальцем в меня
тычешь. Ровно дитя малое! Не выношу таких дурацких привычек.
— Прости, Фила! И правда, это только привычка! Я случайно до тебя дотронулся, не взыщи! О чем это мы говорили?
— Я ни о чем не говорила. Это ты все говорил. Ведь и слова вставить не даешь. Только мелешь и мелешь и бесперечь по мне постукиваешь.
— Вот что! Ну виноват, виноват. Так говоришь, что незамужняя?
— Незамужняя. Уж я тебе по крайности раза три об этом сказала. Чего все допытываешь?
— Нельзя разве? Мы же разговариваем. И даже ни с кем не гуляешь?
— А зачем? Ведь замуж-то мне неохота. Что мне до мужиков? Да и зачем мне какой-нибудь прохиндей? К примеру такой, как ты. По глазам видать, что ты за птица.
— А тебе откуда это известно? Ты ж меня совсем не знаешь. Но в общем-то я тебя понимаю, ты во многом права. Пожалуй, ты на меня в чем-то даже похожа. Я люблю волю. Ты правда ни с кем не гуляешь? Или просто так говоришь? Передо мной тебе притворяться нечего. Может, тебе ваши запрещают?
— Кто бы мне это запрещал!
— И даже замуж не подгоняют тебя? Что родители-то?
— Да ведь я одна. Только брат есть. Но ему до меня дела никакого.
— Так ты сирота?! Понимаю, теперь мне все ясно. Я ведь, Филка, тоже сирота! — У Яно вдруг сорвался голос, и он нечаянно опять положил руку ей на колено. — Даже брата нету. Никого нету. Старшая сестра еще во время войны вышла замуж в Будапешт. Я и не знаю, за кем она замужем, открытку и то не пришлет. Так что я тоже один-одинешенек, знаю, каково быть сиротой!
Фила шлепнула его по руке.
— Убери лапу! Ты чего ко мне все прикладываешься! Да и какой ты сирота! Небось мужик взрослый, а все вздыхаешь! Много ли тут навздыхаешь, насиротствуешь?
— Да как ты можешь такое говорить? Думаешь, у взрослого чувства нет?
— Ну и что с того? Чувство у каждого есть, но зачем сиротой прикидываться? Забот у тебя, видать, никаких
нету. А у меня виноградник, работать надо, помаленьку дело свое делаю. Нынче ты мне помешал малость.
— Знаешь что скажу тебе, Филка?! Не огорчайся! Плюнь сегодня на работу. Иной раз людям и поговорить не грех. Смотри-ка, солнце-то уж торопится! Пойдем с тобой в деревню, хоть погляжу, где и как ты живешь.
— Нет, я еще тут побуду. Лучше одна пойду.
— Одна? Почему одна? Ведь и мне нужно сперва спуститься в деревню.
— Ну и ступай! А то хочешь, я вперед пойду!
— Почему вперед? Вместе пойдем. Я же помогал тебе. Ей-богу, неплохо было бы и этот бочонок почать.
— Отвяжись! Потом долить его будет нечем, да и перелить вино некуда. Ты уж прости. Не знала, что у меня будет помощник.
— Так, выходит, ничего не дашь?
— Ничего.
— Совсем ничего?
— Ничегошеньки.
— Ни даже рюмочки?
— Ни даже рюмочки, Яно. Рюмочки и той не могу. Правду говорю — у меня только маленький, самый маленький бочонок.
— Значит, совсем ничего?!
— Как есть ничего, Яно. Ты должен это понять.
— Вот уж и впрямь никудышная у меня нынче поденка. Еще и убыток терплю. Все грибы насмарку пошли. Солнце из них все повытянуло, запаху теперь никакого, придется их какому болвану сбагрить.
— Да ты погоди серчать на меня! Дело-то может не только в вине. Невестка у меня злая, глаз с меня не спускает. И брата против меня подзуживает.
— Не виляй!ТМинуту назад сама же сказала, что брату до тебя дела нет.
— И есть, и нету. Невестка его подзуживает. А уж как заметит, что во двор ко мне чужой мужчина забрел...
— Ну и пусть! Ты что — в одном дворе с ней живешь?
— Избави боже!
— Даже так? Чего ж ты тогда ее боишься?!
— Господи, да кто ж бы ее не боялся?
— Пошли. Давай спустимся вниз! Воды напьюсь. Той студеной. Плевать мне на вино.
— А ей не плевать.
— Тебе-то что до нее?
— Злятся на меня. Особенно она. И брата моего подговаривает.
— И просто так, ни из-за чего?
— Почему же ни из-за чего? Сердятся. И из-за виноградника тоже.
— А-а, понимаю. Но так, почитай, в каждой семье бывает. А чего они в общем хотят? Виноградник-то чей?
— Мой.
— Твой? Тогда чего им неймется?
— Известно чего.
— Небось завидуют!
— Ясное дело, завидуют!
— Вот спасибо, удивила! А братец у тебя чудной, право слово, чудной!
— Есть малость. Но она и того чудней. Потому что будь его воля, он бы мне, глядишь, в винограднике когда и помог. Не задаром, зачем же задаром. Не стану же я брата обманывать!
— А она ему не позволяет?
— Не позволяет, ничего не позволяет.
— Тогда и помалкивай!Но он тоже хорош. Позволил бы я бабе мной помыкать! Ей-богу, меня так и подмывает пойти твоего вина отведать!
— Нет, что ты! И люди бы стали меня оговаривать. А невестка от злости просто лопнула бы.
— Не будь глупой! Потому-то я и пойду!
— А я в сторонке от тебя буду держаться.
— Ну и держись.
— И вина тебе не дам.
— Ну и не давай.
— И во двор одна войду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16