Находились и такие чудаки, что начинали злиться на карусель, заявлялись даже вздорить с карусельщиком. И я сказал себе тогда: «Разве это жизнь? Не хочу детей, не хочу жениться, не заведу детей до тех пор, покуда не заработаю столько, чтобы у меня всегда хватало на еду и детям на карусель. Ну а Яноушек, он вот мне что сказал — по-своему, по-чешски: «Да, знаешь ли ты, брат, что такое карусель? Не раз жена лютует и шипит на тебя: «Дурень, ты со своей каруселью совсем спятишь!» Ну и ты скажешь себе: да провались она пропадом, карусель эта! А потом приезжаешь случайно в какую-нибудь деревню и вдруг как ножом по сердцу: проклятье, в воскресенье тут ведь престольный праздник, а у них нет карусели! Что же ребятишки будут делать? Ну и убеждаешь дома жену, что тебе нужно ехать туда, да хоть и не убедишь, а все равно едешь. В другое воскресенье опять где-то престольный праздник, на дворе непогода, и не заработаешь ни гроша, зря только мальчишки дома ждут, что им татенька привезет. А ты ездишь и ездишь с каруселью каждое воскресенье, частенько совсем уж невмоготу делается, но ведь если не приедешь куда — что за праздник будет у детей без карусели?» Мне подчас, Филка, думается, что такой чех, что ездит по деревням с каруселью, ровно что твой жаворонок-подорожник, он все время в дороге. Да и словацкий дротарь того же поля ягода. Ну можно ли такого человека огорчить или подвести? Поеду я в Чехию.
— Не найдешь ведь его.
— Это почему? Храмовый праздник бывает раз в году. Спросишь людей, где в воскресенье будет праздник, и ступай туда. Карусельщика нетрудно найти. Да я уж и с другими товарищами сговорился. Подработаю в Чехии и ворочусь.
И снова не было о нем ни слуху ни духу. Однажды только написал Филе, что ему нужна метрика: пускай, мол, поищет ее дома, а коль не найдет, сходит в национальный комитет и выправит новую.
В письме еще похвалялся, что у него отличная служба и уйма свободного времени, что там, дескать, прекрасное охотничье угодье, где он днюет и ночует. О Яноушеке и словом не обмолвился.
Прислал он ей две фотографии, обе с охоты, правда, из охотничьего платья на нем была одна только охотничья шляпа. На обеих фотографиях улыбался: на одной держал в руке дымящуюся сигарету, на другой — весь был увешан зайцами. Фотограф явно наслаждался его видом. Но Фила усмехнулась: «Так, значит, нашлось для тебя угодье, наконец-то получил его? А ружье, ружье-то где? Ну и нагрузили тебя в твоем угодье! Кто с ружьецом шагает, а ты, дурень, по полям зайцев таскаешь».
Метрику Фила не нашла и потому отправилась в национальный комитет просить новую. Еще и за гербовую марку пришлось заплатить. Заплатить-то заплатила, а потом в шутку написала Яно, что заставляет ее, мол, еще понапрасну расходоваться. Не забыла и добавить: «Все ж не поминай меня лихом. Когда ты пришел домой, пожалуй, уж очень я тебя выбранила. Хоть и поделом тебе. А если тебе делать нечего, можешь мне и чаще писать. Денег не шли, я на себя заработаю. А станет скучно, пиши, хотя твое дело. Писать-то тебе, негодник, не хочется, вспоминаешь меня только тогда, когда тебе что-нибудь нужно. Желаю тебе всего наилучшего, а главное, чтоб в Чехии тебе хорошо жилось и чтоб ты там подольше выдержал...»
Яно не отозвался. Может, подчас и вспоминал о ней, да не написал ни слова. На счастье, у Филы завелось уже много знакомых в городе, было у кого погостить. Когда- когда захаживала и в родную деревню, но и туда лишь
на минуту. Работы не чуралась, да и как чураться — с чего-то надо было жить. Только ведь еще сызмала, дело известное, была не больно расторопна, так что привередничать не приходилось: обычно доставалась ей та работа, от которой другие отказывались.
Но однажды и ей выпала удача. Пошла она как-то в город за покупками, и вдруг остановил ее пожилой, хорошо одетый мужчина — она нередко встречала его на улице, но никогда с ним не разговаривала; а на этот раз он спросил ее, не отнесет ли она письма на почту.
Она ответила, что отнесет.
— Впрочем, не надо даже на почту относить,— сказал он ей.— Просто бросьте его в ящик. И бога ради не сердитесь, что докучаю вам такими глупостями.
— Какие же глупости? Мне нетрудно снести письмо, это же пустячное дело!
И, встретившись с ним на другой день, сказала:
— Письмо отнесла. Только в ящик не бросила — кто знает, каждый ли день выбирают из него письма. Зашла я на почту и сказала, чтоб письмо отправили как положено, потому что об этом попросил меня один господин, и мне хочется выполнить его просьбу.
Мужчина засмеялся, а потом они еще побеседовали. Он расспрашивал ее о том о сем, а при этом и пошучивал. Наконец предложил ей:
— Знаете что, соседушка? Если вы уже не работаете и не перегружены дома хозяйством, не могли бы вы кое- когда зайти ко мне немножко убрать?
— Отчего ж не зайти? Я, конечно, и сама могу подыскать для себя работу, заставлять-то меня работать никогда никому не приходилось, но прийти приду. Если угодно, хоть завтра. Только чтоб ваша хозяюшка не обиделась.
— О моей хозяюшке не беспокойтесь. Мы не живем вместе. А соседи по двору не родня мне. Они вас пусть не заботят!
— Вот и хорошо. Завтра утром обязательно приду.
Она ходила к нему убирать два раза в неделю, выполняла и всякие мелкие поручения, но все еще не знала, что это за человек. Только однажды, когда во время уборки он полез за чем-то в шкаф, она увидела там форму.:
— Простите, господин, мое любопытство, но мне хотелось бы знать, что это у вас за форма?
— А вы не знаете? — рассмеялся он.— Это генеральская форма. Я был генерал. Да, собственно, я и сейчас генерал. Но форму не ношу.
— Вы генерал? А я-то, глупая, даже не знаю, с каким господином чуть ли не каждый день разговариваю. И сейчас как дурочка спрашиваю. Могла бы и сама догадаться, что вы не простой человек. Но и вам бы надо было меня упредить. И зря вы форму не носите.
— А зачем?
— Да ведь люди о вас ничего не знают.
— Ну и пусть, Филка! Пожалуй, так оно лучше. Но потом, со временем, когда у меня будет какой-нибудь праздник, может, я и надену форму. Даже вместе его и отпразднуем.
— Нет, нет, я бы никогда такого себе не позволила.
— Почему же нет?
— Не положено. Я не люблю с господами праздновать. Лучше приду после, поздравлю вас. Но с нынешнего дня буду вас еще больше уважать. Вы только не гневайтесь, что до сих пор принимала вас за обыкновенного человека. Теперь вы будете для меня только пан генерал.
Как-то раз генерал заметил, что Фила плохо убирает. Не хотелось ему выговаривать ей, но все-таки от обратил на это ее внимание:
— Филка, вы, должно быть, неважно видите. Вон там на полу вы оставили мусор. Это не в упрек сказано. Просто мне кажется, что у вас глаза не в порядке.
— Неужто оставила? — Фила осмотрелась.— Пожалуй, и правда! — И она тут же поспешила подмести пол.
— Филка, я еще раньше замечал, что у вас неладно со зрением. В этом ничего нет особенного. Скорей всего нужны очки.
Генерал подошел к часам и спросил:
— Вот скажите, сколько сейчас?
Фила напрягла зрение.
— Часы вижу, а точно не знаю. Сперва вы мне укажите, которая стрелка маленькая, а которая большая. Потому что я только к большой привыкла.
Генерал вертел перед ней часовые стрелки, а она говорила ему, который час. Время она угадывала, но генерал остался недоволен.
— Ничего не поделаешь, Филка, придется вам сходить к доктору.
Она сходила к глазному врачу, поскольку генерал всякий раз напоминал ей об этом. Врач прописал ей очки, но она так и не пошла подобрать их.
«На кого бы это я в очках была похожа? Генерал старше меня, и то их не носит, хотя он и пожилой и большой господин, а мне перед ним в очках выставляться?»
Люди говорили:
— Ведь он же сам тебя посылал к доктору.
— Верно, посылал. Но мне что, в очках ходить? Зачем? Ну не смешно ли, если я в очках перед ним буду крутиться? Да я к ним и не привыкну, поди!
Немного погодя генерал спросил ее:
— Филка, вы у врача были?
— Была. Но все в порядке. У меня никогда не было особо хорошего зрения. А нынче мне-то уж шестьдесят. Разве могу, как шестнадцатилетняя, видеть?
— А пенсия у вас есть? Сколько вы получаете?
— Какая пенсия? Нет пенсии. Я никогда не служила. Работать работала, но за такую работу пенсии не дают. Страховку, чтоб на старости лет пенсию получать, я и то никогда не платила. Если и добывала кронку-другую, тут же успевала ее израсходовать.
— Филка, но что-то вы должны получать. Теперь каждый пенсию получает.
— Как так каждый? А мне бы за что положили? Разве только за Яно? За то, что он жизнь мне отравлял? Или за то, что удрал от меня? Должно, где-то в пограничье зайцев гоняет, но, пожалуй, особого вреда он им уже не причинит.
Генерал выхлопотал ей пенсию. А она просто нахвалиться им не могла.
— Не то чтобы много,— говаривала она соседям,— а все ж таки кое-что! Да мне много уже и не нужно. И совсем ни за что получаю, правда, совсем ни за что. Живу себе, как барыня.
— Да ведь теперь так заведено,— смеялись люди,— теперь каждый получает.
— А мне-то за что? Виноградник продала. А работы не было. Так, возилась помаленьку. А генерал-то, он знает, что к чему, выхлопотал мне деньги.
— Небось не из своего кармана. Государство деньги дает. И ему тоже.
— Пускай кто угодно дает! Главное, что мне тоже дают, и не придется мне с протянутой рукой стоять.
А однажды, когда она пошла на базар, чтоб купить овощей для говяжьего супа, на улице окликнул ее Яно.
— Эй, Филка, ты куда торопишься?
Сперва она едва узнала его.
— Яно, никак, ты?! Откуда ты взялся?
— Да вот, приехал. Я уже опять на месте. Долгонько меня тут не было, но теперь уж здесь осяду. Не хотелось сразу идти к тебе. Думал, ты и не признаешь меня.
— Я, конечно, стала плохо видеть, Яно, да все равно — кто ж тебя признает, как не я? Когда ты приехал?
— Позавчера.
— Позавчера? А где ж ты был до сих пор? Хоть бы показался! А мне и словом никто не обмолвился.
— Не хотел идти сразу к тебе. Нашел здесь работу. Работать мне не обязательно, я пенсию получаю, но хоть приработаю малость. Я снова город подметаю. Только вот жить негде.
— Как так негде? Это ведь я в твоем доме живу. Свою- то горницу продала, и хоть ты потом все пропил, обирать тебя из-за этого не стану. Коль негде тебе голову приклонить, что ж, сделай милость, вселяйся!
И они опять зажили вместе. По счастью, особо привыкать им друг к дружке не приходилось. Ладили меж собой, а если иной раз и повздорят, так что с того? Мало ли на свете людей несчастливых лишь оттого, что не с кем поругаться!
А вот разговоров им не занимать стать. И колких и веселых.
Яно днем подметает город. Фила дома стряпает. И Яно, воротившись с работы, по обыкновению, съедает все, а потом ее же стряпню и хулит.
— Все равно бурда!
— Как бурда? Ты же подчистил все. А не нравится, остался бы в Чехии либо за свою Марику бы держался.
— Ты лучше ее не поминай! Готовить мастерица была, куда тебе до нее.
— А из чего она готовила? Небось как и все другие варганила. Да ты еще и воровал у нее. Тебя смолоду посадить в каталажку надо было.
— Ну и что? Ну и посадили бы! Думаешь, в каталажке плохо? Сидишь там, наверно, и ждешь ужина.
— Ну и отправляйся туда! Для таких господ в каталажке и плетка припасена. Всыпали бы тебе горячих, я тебя бы ничуть не пожалела. Глядишь, и перестал бы быть таким привередой...
— Тише ты. Или, думаешь, для баб плеток не припасли?
— Для Марики-то, конечно. И для таких, как она. Еще до войны надо было ее как следует выдрать.
— Думаешь, не драли? А я для чего там был? А уж потом она мне жару задала. Как-то раз ночью мы схватились, батюшки светы, ну я и драпанул после! Босиком! В одних подштанниках. А она из окна мне еще аспарагус на голову кинула. К счастью, он только по спине меня хлопнул.
— Дурак петый, эдак она и убить тебя могла.
— Могла. Только потом уж и впрямь глядела бы на мир сквозь решетку.
— А дальше ты куда наладился?— допытывалась Фила — Сразу с мукой пошел?
— Ты что, с мукой! Это было поздней. Назад воротился. Подождал до утра, а утром этак честь по чести: «Марика, какие могут быть гневы, просто не подходим друг к дружке, давай-ка с тобой распрощаемся».
— А она?
— Плакала.
— Это ты, наверно, ревел.
— Ну я-то совсем немножко. Так, ради нее, чтоб не думала, что я хотел обдурачить ее. Неплохая она была женщина. Давай лучше не вспоминать о ней!
Да, Яно особенно не изменился. Покою и теперь от него не было. Однажды Фила встала, хотела обуться, а в башмаках опять полно песку. Это вконец ее разозлило, и она напустилась на Яно.
— Ты опять за свое, старый дурень? Тебя это еще потешает? Чего сыплешь мне песок в башмаки?
— Какой песок? У тебя опять ум за разум заходит? Ведь у меня с песком дел никаких. Хотя и заметаю улицы, там всегда только пыль столбом. А пыль — она цыль и есть. А тут мука-мучица! Это у тебя в башке, видать, мутится! Ты могла бы песок просеивать, потому что уже не отличаешь песок от муки.
— Вот уж, право, старый придурок!
— Это ты придурочная, раз у тебя из башмаков мука сыплется. Неужто генерал тебе насыпал? Не таскаешь же ты песок со своего виноградника, его, говорят, там весь перепахали. Бульдозер-то плуг тянет, а не сито — муки в винограднике не найдешь.
— Какая мука, какое сито? Ты опять несешь околесицу?
— Кто несет окодесицу? Была бы мука, я бы с ней управился. Нечего тебе было продавать виноградник! А теперь, наверно, в башмаках у тебя генеральская мука. Скорей всего, как плата за труд. Ты ведь работящая. А такую женщину и генерал должен оценить.
— Дурень, я ведь слепая!
— Ну и ладно! Глупая! К слепеньким все и лепятся, а у генералов все внутри так. и играет.
— Как бы не так!
— А нет, что ли? Ведь у генерала времени на женщин прежде не было. Вечно в походах был и только одно слышал: трам-пам-пам! Почему бы ему на старости лет со старой бабой не повозиться? Уж как-нибудь непременно его навещу. Потому что баба она и есть баба. Увидишь, как я с ним потолкую. Ей-пра. Я ведь будто создан с генералами калякать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16