Каталог огромен, советую знакомым
На минуту он остановился перед круглым зеркальцем на стене: запавшие глаза, длинный подвесной нос, борода этой золы козье неровной лоб, редкие волосы и тонкие ... Он попытался улыбнуться - отражает кривая на левой щеке, улыбкой. И, отступая от зеркала, Иван почти выбежал из комнаты на лестничную площадку.
Внизу, в столовой, на своем обычном месте - на диване рядом с книжным шкафом - Антон сидел с книгой, слишком обычным. Иван по-разному и не ожидал увидеть своего сына, но только здесь и только так. Сверху было видно, как узкий, как тыквы голову Антонио да раскрытую книгу, которая у Антона на колени. Вот почему постоянное раздражение Булыгин.
На дальнем конце стола возле печки, сидел в удобном кресле в себе, мать, Иван Николаевич, с вязаньем - высохший, старушка с живой, умный взгляд на малых, мелких морщин в его лицо. Она смотрела поверх очков на Ивана Николаевича, и улыбка, лицо ее озарилось.
Предложить лучший вариант перевода
Однако утром Албай забыл об Очандре, о его просьбе. К тому же Иван Николаевич еще по прохладе послал его в поле окучивать картошку. И вспомнил Албай о больном только вечером, да и то тогда, когда Антон Иванович спросил его, как он вчера отвез человека?
— Отвез, да, — сказал Албай, тупо глядя под ноги и вспоминая просьбу Очандра сказать о его болезни домой. Но куда теперь идти? Какого путника искать, который бы шел в деревню Нурвел? Не самому же идти пятнадцать верст... И решив, что завтра, может, кого-нибудь на базаре увидит и? той стороны, отправился в сарай спать.
н Он кричал, стонал, а когда боль на минуту смотрел в окно — там медленно разгоралось ясное и- - Hi к<»с утро.
Фшп.дшор пришел в девять часов. Он постоял над Ki in фом, притихшим в надежде, потрогал живот и коротко стриженной головой.
Надо оперировать,— сказал он,— а доктора нет mini, уехал в волость...— И добавил ободряюще: — При-н геи потерпеть, дорогой. Может, придет засветло.
Очандр, сдерживая крик от приступа рези, умоляюще in ш в глаза фельдшеру, попросил, еле шевеля посинев-нпмп губами:
Передайте сыну, пусть приедет...
Л откуда ты будешь? Как фамилия?
Ваштаров,— прошептал Очандр,— деревня Нур-
Ладно,— сказал фельдшер без всякой надежды пеним, просьбу больного.
Потом он осматривал новую больницу и отдавал распо-1м.сгний ходившему за ним человеку с бородой и испитым ОН и мм лицом: где что поставить, куда какие койки и шка-1м Но тут его позвали, привезли женщину.
V женщины был толсто завязан платком левый глаз, и.1 рукой прижимала повязку, а муж, привезший ее, стоял возле двери, не решаясь ступить по чис-ОМу иолу пыльными разбитыми лаптями. Фельдшер записал и книгу фамилию, имя и возраст больной, а потом Просил:
Из Нурвел Арбанской волости,— ответила женщи его была Стапани, соседка Ваштаровых.
Фельдшер поднял от бумаги голову и посмотрел на Гонщего у двери Атлаша.
Пели из Нурвел, так передай, любезный, в своей трепне, что Ваштаров сильно заболел и находится в боль-
Ладно, передам, — отвечал Атлаш, спокойно, слов-
— А чего тебе ждать, ты поезжай,— сказал фельдшер. Атлаш, глянув на согласно и печально кивнувшую
ему Стапани, толкнул костлявым задом дверь и вышел.
Лошадь он брал у Каврия, и теперь рад был, что обернется скоро, так что вполне возможно, что Каврий согласится и не на полный день отработки.
Атлаш живо сел на телегу, понужнул лошадь и загремел прочь от больницы.
5
В деревню он приехал к полудню, в самый зной.
— Соседка Овыча, дома ли ты? — позвал он, подошед-ши к заметно завалившейся одним углом избе Вашта-ровых.
На зов его тут же выскочил из сеней Йыван в ситцевой рубашке, в холщовых порточках с темными латками на обеих коленках. Следом за Йываном медленно спустилась со ступенек крыльца и Овыча, неся сильно выпирающий живот.
— Чего скажешь, сосед Атлаш? — спросила она медленно и спокойно.
И не в силах оторвать глаз от ее живота, Атлаш покашлял и сказал, запинаясь:
— Возил я Стапани в больницу — у нее ведь с глазом что-то сделалось, ты знаешь...
— Да, знаю, знаю...
— Ну, и велел мне доктор передать, что Очандр твой... заболел...— И подняв глаза, Атлаш увидел, как побледнели бурые щеки Овычи.— Да, наверное, ничего... поправится,— пробормотал он и улыбнулся.
Овыча положила руку на плечо стоящего рядом Йывана, словно боялась, что он куда-то может деться.
Атлаш еще постоял, избегая глядеть на мать с сыном, повернулся и пошел через дорогу к своей избе.
На соборе уже тихо, малиново прозвонили колокола, собирая народ к вечерней молитве, когда Йыван вбежал ВО двор больницы. На крыльце и на скамейке под рябиновым кустом сидели люди в серых халатах, и он понял, что это больные.
Отца среди них он не увидел.
— Тебе кого надо? — спросил его один из тех, что сидели на крыльце.
— Ваштарова из Нурвел...— тихо сказал Йыван, но, видно, его не услышали.
— Кого?
— Ваштарова! — громче сказал Йыван и чуть не заревем — слезы так и застилали глаза.
Мужики на крыльце переглянулись, поспрашивали друг друга. Нет, такого они не знали.
— Может, он в новом корпусе?
— А и правда! Кричал сегодня весь день кто-то там... Сходи, может, там и есть.
Йыван, с опаской оглядываясь на окна больницы и сидящих на вечернем солнышке людей, пошел туда, куда ему показали: в стороне, в окружении всякого строительного мусора стояло кирпичное здание с пустыми окнами. Но только он приблизился, как услышал приглушенные стоны. Йыван постоял, послушал. Нет, это не мог быть отец. Разве когда-нибудь стонал от боли отец?
Сердце в груди билось уже ровно и спокойно — отдохнуло от бега, и дыхание наладилось, не колко и под ребрами. Нет, это не отец, решил Йыван и смелее пошел К белому деревянному крыльцу.
В длинном коридоре было пусто и гулко, даже босые пятки стукали о дощатый пол, словно деревянные.
Стоны шли из-за ближней двери, но Йыван не решился ее отворить и прошел дальше. Следующая дверь была приоткрыта, и он заглянул в щелку. Там плотно стояли железные койки, а на той, что была I углу у окна, сидел человек в белом халате.
— Это я, дядя,— робея, сказал Йыван и приотворил дверь.
— Чего тебе надо?
— К тяте я, к Ваштарову...
— Здесь твой тятя, — сказал человек и ткнул пальцем в стену за спиной.
— Ачай!..— несмело окликнул Йыван — он все еще не был уверен, что этот корчащийся со стонами, заросший рыжеватой щетиной, носатый человек — его отец, его сильный и молчаливый ачай.
И подошедши к кровати, он, привстав на пальцах, заглянул в это страшное, чужое лицо.
— Ачай!..
Отец вдруг замер, медленно разлепил сомкнутые болью веки и тусклым, пробуждающимся взглядом посмотрел на Йывана. И в улыбке дрогнули его искусанные, запекшиеся губы.
У Йывана подломились ноги, он стукнулся коленками и упал головой на грудь к отцу. Очандр нашарил тяжелой рукой маленькую теплую головку и сказал:
— Я тебя ждал, сынок...
Йыван терся мокрым лицом об отцовый бок и никак не мог проглотить в горле комок.
— Не плачь,— сказал Очандр,— ты уже большой...— Он шевелил пальцами в теплых, влажных, как после купания, волосах сына, и боль в животе будто бы затихла, свертываясь в мягкий большой клубок. Но он знал, что это ненадолго. И сказал:
— Возьми, Йыван, из-под головы сумку...
Йыван потащил на себя холщовую дорожную котомку, с которой отец всегда ходил в лес и на сплав.
— Достань тетрадку,— тихо сказал отец, боясь потревожить звуком- своего голоса большой, живой клубок боли в животе.
Йыван достал тонкую тетрадку, из нее выпал карандаш и звякнул о пол.
— Чего там написано? — спросил отец, спокойно гля-
— «Долги платить»,— прочитал Йыван.
— Да, долги... Запиши.— И медленно, внятно стал говорить, а Йыван, положив тетрадку на пол и встав перед ней на колени, записывал: «Дяде Шем Каврию 6 рублей 70 копеек. Козлову Степану в деревне Кожлаялы 4 рубля 50 копеек. И Роману Егорову 3 рубля брато на пальто».
— Записал?
— Бра-то на поль-то...— повторил Йыван по складам и громко, радостно воскликнул: — Записал, ачай!
— Молодец,— похвалил Очандр;— Теперь ты храни згу тетрадку, а с Ивана Николаевича стребуй два рубля пятьдесят копеек и матери унеси. — Очандр помолчал, прислушиваясь к живому клубку боли. Потом спросил: — Как мать-то наша? Как вы живете?
— Ничего, — бодро сказал Йыван.— Картошку всю окучили.
— А не родился тебе братик?
Йыван смутился, но так же весело, блестя живыми, серыми глазами, сказал:
— Нет, пока не родился, да мама говорит — скоро.
— Да, скоро должно...
— А ты когда поправишься? Когда домой приедешь?
Очандр закрыл провалившиеся глаза и ничего не сказал. Так он долго лежал молча, и смутный страх опять стал одолевать Йывана. Он сказал поспешно:
— Ачай, вот мама тебе поесть послала...— И стал задрожавшими пальцами развязывать узелок: там был пирог, луковица, два яйца. Но тут отец как-то странно Повел головой, рот скривился, пополз на сторону, и тягучий, протяжный стон вырвался сквозь стиснутые зубы.
Мыван с ужасом отпрянул от кровати, выронив на пол узелок с едой. Все тело отца сгибала какая-то страшная
На больничной телеге отвезли уже сколоченный гроб, за телегой шел Йыван, Стапани с завязанным глазом да двое угрюмых мужиков из больных, снаряженных по приказу фельдшера. Серые халаты их намокли и тяжело хлопали по голым волосатым ногам.
Овычи не было на похоронах. Атлаш, повезший было ее, вернулся с полдороги — у Овычи начались схватки. Атлаш перепугался, развернул лошадь и погнал обратно.
ГЛАВА ПЕРВАЯ 1
Йыван очинил ножом карандаш, поглядел, хорошо ли спит сестра, открыл тетрадку и стал писать.
«Семья Мать Ваштарова 38 лет Сын Ваштарова Иван Александрович 11 лет 7 месяцев 4 дня Дочь Ваштарова Ксения Александровна 1 месяц 7 дней...»
Думая, что же записать дальше, Йыван поглядел it оконце на залитый летним светом двор, заросший муравой и лопухами возле загорода. Под лопухами лежали в пыльных лунках куры. Их было четыре, он это хорошо знал, однако на всякий случай пересчитал торчащие хвосты: один белый, два черновато-пепельных, а чуть в стороне — рябенький куцый хвостик. И, поправив на столе тетрадку, вывел старательно посреди страницы:
«Хозяйство 1. Куриц 4 штуки 2. Овец 2 головы...»
Тут на минуту он задумался: приписать ли телку? Г>ез телки уж слишком малое у него выходило хозяйство, и хорошо было бы прибавить телку, да телку-то как раз мать повела в Кожлаялы Козлову Степану в счет долга — так уговорились. А как бы хорошо было записать телку! И решив, что в сию минуту мать еще ведет телку по дороге и если захочет, может вернуться, выходит, телка еще в хозяйстве, так он решил и приписал:
«3. Телка...»
Однако ему сделалось неловко, словно он кого-то обманывал, и, поколебавшись, приписал в скобках: «поведена
«Из строений 1. Изба непутяшная 2. Баня (крыши нету) 3. Клеть...»
Записывая о строениях, он как бы видел их со стороны: и избу, и баню за огородом, и клеть с провисшей крышей, где стояла телка с овцами, и потому ему легко было писать. Но вот как написать про землю? Она в разных местах и разная: у Санчурского тракта клин только хороший, где рожь посеяна, потом есть у дороги на Кожлаялы, там тоже не плохая, только очень песчаная, ничего не растет, если нет дождей, а по оврагу Кужу-Корем — много, да что в той земле толку — болотина. И долго думал Йыван, как это все записать, но ничего придумать не мог и записал все вместе:
«Земли 3 десятины с неудобной». Дальше пошло известное:
«Страховые платежи 94 копейки. Подать 7 рублей 32 копейки...» С долгами тоже было просто: Козлову Степану долг покрыт телкой, а Роману Егоровичу, у которого отец одалживал на суконный мыжер, мать отнесла этот суконный мыжер — отец только раз и надевал на пасху. Оставался долг только Каврию, и Йыван написал:
«1. Торговому дяде Шем Каврию 6 рублей 70 ко-пеек...»
Теперь все было записано, и, поглядев на дело рук своих, он важно нахмурил белесые бровки и выпятил губы — он чувствовал себя настоящим хозяином.
Так он сидел долго, рассматривая записи в тетрадке, начатые отцом — две корявые строчки, сползшие вниз (столько бумаги зря потратилось), а потом свои: ровные, аккуратные, плотные. И перебирал чистые белые странички, разлинованные вдоль чуть заметными красненькими линиями,— эти страницы Йывану предстоит заполнить. Чем же он их заполнит?
2
За окошком, качнувшись в хромом шаге, проплыла ваться, не разбудил бы хорошо спящую сестру — иначе омять валандайся с ней. И крестного он встретил на крыльце.
— Здорово, Ванюшко! — крикнул крестный, вспугивая кур под загородкой. Был уже он стар, этот николаевский солдат, нос из усов висел дряблой, желтой сосулей, беззубый рот запал, в белой редкой бороде постоянно путались хлебные крошки и всякие соринки, однако голос еще был звучен и крепок, а глаза под лохматыми бровями не мутились старческим хмелем, как у дедушки Миклая, а глядели ясно и твердо.
Крестный сел на приступок и спросил:
— Ну, чего делаешь, хозяин?
— Вот записал,— сказал Йыван, показывая тетрадку. Крестный взял тетрадку и, далеко ее отстраняя, долго глядел на записи.
— Это ты правильно делаешь,— сказал он серьезно.— Всякая запись к порядку призывает и направление дает. Молодец. А чья же рука? Не Очандра?
— Да, ачая...
— Вот оно как! — радостно воскликнул крестный.— А ведь это я тятьку-то твоего натакал записывать! — Старик оживился, стал вспоминать, как это было: — Еще ты, Ванюшко, не родился, еще только свадьбу отъездили, ни кола ни двора нет, постелить нечего, а я и велю: хочешь, говорю, племянничек, хозяйство иметь, надо каждую копейку на учете держать. Правду сказать тебе, Ванюшко, попервости-то ему и учитывать нечего было: сколько взято у Каврия, сколько отрабатывать надо. Зато уж этот дьявол отца твоего стерегся, лишней копейки не пристегивал, нет! Вот что такое запись! А ведь как она сказалась в девяносто пятом годе, как сгодилась твоему отцу. Тебе-то еще году не было, да, не было. Вздумали тем летом передел земли делать, сход собрали — круто мужики взялись. А кто учетчик? Учетчиков-то и нет! Доверить верхушке, так опять все хорошее растащат. Что делать? Давай своих, кто счет знает. Вот так отец-то твой и сделался учетчиком!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Внизу, в столовой, на своем обычном месте - на диване рядом с книжным шкафом - Антон сидел с книгой, слишком обычным. Иван по-разному и не ожидал увидеть своего сына, но только здесь и только так. Сверху было видно, как узкий, как тыквы голову Антонио да раскрытую книгу, которая у Антона на колени. Вот почему постоянное раздражение Булыгин.
На дальнем конце стола возле печки, сидел в удобном кресле в себе, мать, Иван Николаевич, с вязаньем - высохший, старушка с живой, умный взгляд на малых, мелких морщин в его лицо. Она смотрела поверх очков на Ивана Николаевича, и улыбка, лицо ее озарилось.
Предложить лучший вариант перевода
Однако утром Албай забыл об Очандре, о его просьбе. К тому же Иван Николаевич еще по прохладе послал его в поле окучивать картошку. И вспомнил Албай о больном только вечером, да и то тогда, когда Антон Иванович спросил его, как он вчера отвез человека?
— Отвез, да, — сказал Албай, тупо глядя под ноги и вспоминая просьбу Очандра сказать о его болезни домой. Но куда теперь идти? Какого путника искать, который бы шел в деревню Нурвел? Не самому же идти пятнадцать верст... И решив, что завтра, может, кого-нибудь на базаре увидит и? той стороны, отправился в сарай спать.
н Он кричал, стонал, а когда боль на минуту смотрел в окно — там медленно разгоралось ясное и- - Hi к<»с утро.
Фшп.дшор пришел в девять часов. Он постоял над Ki in фом, притихшим в надежде, потрогал живот и коротко стриженной головой.
Надо оперировать,— сказал он,— а доктора нет mini, уехал в волость...— И добавил ободряюще: — При-н геи потерпеть, дорогой. Может, придет засветло.
Очандр, сдерживая крик от приступа рези, умоляюще in ш в глаза фельдшеру, попросил, еле шевеля посинев-нпмп губами:
Передайте сыну, пусть приедет...
Л откуда ты будешь? Как фамилия?
Ваштаров,— прошептал Очандр,— деревня Нур-
Ладно,— сказал фельдшер без всякой надежды пеним, просьбу больного.
Потом он осматривал новую больницу и отдавал распо-1м.сгний ходившему за ним человеку с бородой и испитым ОН и мм лицом: где что поставить, куда какие койки и шка-1м Но тут его позвали, привезли женщину.
V женщины был толсто завязан платком левый глаз, и.1 рукой прижимала повязку, а муж, привезший ее, стоял возле двери, не решаясь ступить по чис-ОМу иолу пыльными разбитыми лаптями. Фельдшер записал и книгу фамилию, имя и возраст больной, а потом Просил:
Из Нурвел Арбанской волости,— ответила женщи его была Стапани, соседка Ваштаровых.
Фельдшер поднял от бумаги голову и посмотрел на Гонщего у двери Атлаша.
Пели из Нурвел, так передай, любезный, в своей трепне, что Ваштаров сильно заболел и находится в боль-
Ладно, передам, — отвечал Атлаш, спокойно, слов-
— А чего тебе ждать, ты поезжай,— сказал фельдшер. Атлаш, глянув на согласно и печально кивнувшую
ему Стапани, толкнул костлявым задом дверь и вышел.
Лошадь он брал у Каврия, и теперь рад был, что обернется скоро, так что вполне возможно, что Каврий согласится и не на полный день отработки.
Атлаш живо сел на телегу, понужнул лошадь и загремел прочь от больницы.
5
В деревню он приехал к полудню, в самый зной.
— Соседка Овыча, дома ли ты? — позвал он, подошед-ши к заметно завалившейся одним углом избе Вашта-ровых.
На зов его тут же выскочил из сеней Йыван в ситцевой рубашке, в холщовых порточках с темными латками на обеих коленках. Следом за Йываном медленно спустилась со ступенек крыльца и Овыча, неся сильно выпирающий живот.
— Чего скажешь, сосед Атлаш? — спросила она медленно и спокойно.
И не в силах оторвать глаз от ее живота, Атлаш покашлял и сказал, запинаясь:
— Возил я Стапани в больницу — у нее ведь с глазом что-то сделалось, ты знаешь...
— Да, знаю, знаю...
— Ну, и велел мне доктор передать, что Очандр твой... заболел...— И подняв глаза, Атлаш увидел, как побледнели бурые щеки Овычи.— Да, наверное, ничего... поправится,— пробормотал он и улыбнулся.
Овыча положила руку на плечо стоящего рядом Йывана, словно боялась, что он куда-то может деться.
Атлаш еще постоял, избегая глядеть на мать с сыном, повернулся и пошел через дорогу к своей избе.
На соборе уже тихо, малиново прозвонили колокола, собирая народ к вечерней молитве, когда Йыван вбежал ВО двор больницы. На крыльце и на скамейке под рябиновым кустом сидели люди в серых халатах, и он понял, что это больные.
Отца среди них он не увидел.
— Тебе кого надо? — спросил его один из тех, что сидели на крыльце.
— Ваштарова из Нурвел...— тихо сказал Йыван, но, видно, его не услышали.
— Кого?
— Ваштарова! — громче сказал Йыван и чуть не заревем — слезы так и застилали глаза.
Мужики на крыльце переглянулись, поспрашивали друг друга. Нет, такого они не знали.
— Может, он в новом корпусе?
— А и правда! Кричал сегодня весь день кто-то там... Сходи, может, там и есть.
Йыван, с опаской оглядываясь на окна больницы и сидящих на вечернем солнышке людей, пошел туда, куда ему показали: в стороне, в окружении всякого строительного мусора стояло кирпичное здание с пустыми окнами. Но только он приблизился, как услышал приглушенные стоны. Йыван постоял, послушал. Нет, это не мог быть отец. Разве когда-нибудь стонал от боли отец?
Сердце в груди билось уже ровно и спокойно — отдохнуло от бега, и дыхание наладилось, не колко и под ребрами. Нет, это не отец, решил Йыван и смелее пошел К белому деревянному крыльцу.
В длинном коридоре было пусто и гулко, даже босые пятки стукали о дощатый пол, словно деревянные.
Стоны шли из-за ближней двери, но Йыван не решился ее отворить и прошел дальше. Следующая дверь была приоткрыта, и он заглянул в щелку. Там плотно стояли железные койки, а на той, что была I углу у окна, сидел человек в белом халате.
— Это я, дядя,— робея, сказал Йыван и приотворил дверь.
— Чего тебе надо?
— К тяте я, к Ваштарову...
— Здесь твой тятя, — сказал человек и ткнул пальцем в стену за спиной.
— Ачай!..— несмело окликнул Йыван — он все еще не был уверен, что этот корчащийся со стонами, заросший рыжеватой щетиной, носатый человек — его отец, его сильный и молчаливый ачай.
И подошедши к кровати, он, привстав на пальцах, заглянул в это страшное, чужое лицо.
— Ачай!..
Отец вдруг замер, медленно разлепил сомкнутые болью веки и тусклым, пробуждающимся взглядом посмотрел на Йывана. И в улыбке дрогнули его искусанные, запекшиеся губы.
У Йывана подломились ноги, он стукнулся коленками и упал головой на грудь к отцу. Очандр нашарил тяжелой рукой маленькую теплую головку и сказал:
— Я тебя ждал, сынок...
Йыван терся мокрым лицом об отцовый бок и никак не мог проглотить в горле комок.
— Не плачь,— сказал Очандр,— ты уже большой...— Он шевелил пальцами в теплых, влажных, как после купания, волосах сына, и боль в животе будто бы затихла, свертываясь в мягкий большой клубок. Но он знал, что это ненадолго. И сказал:
— Возьми, Йыван, из-под головы сумку...
Йыван потащил на себя холщовую дорожную котомку, с которой отец всегда ходил в лес и на сплав.
— Достань тетрадку,— тихо сказал отец, боясь потревожить звуком- своего голоса большой, живой клубок боли в животе.
Йыван достал тонкую тетрадку, из нее выпал карандаш и звякнул о пол.
— Чего там написано? — спросил отец, спокойно гля-
— «Долги платить»,— прочитал Йыван.
— Да, долги... Запиши.— И медленно, внятно стал говорить, а Йыван, положив тетрадку на пол и встав перед ней на колени, записывал: «Дяде Шем Каврию 6 рублей 70 копеек. Козлову Степану в деревне Кожлаялы 4 рубля 50 копеек. И Роману Егорову 3 рубля брато на пальто».
— Записал?
— Бра-то на поль-то...— повторил Йыван по складам и громко, радостно воскликнул: — Записал, ачай!
— Молодец,— похвалил Очандр;— Теперь ты храни згу тетрадку, а с Ивана Николаевича стребуй два рубля пятьдесят копеек и матери унеси. — Очандр помолчал, прислушиваясь к живому клубку боли. Потом спросил: — Как мать-то наша? Как вы живете?
— Ничего, — бодро сказал Йыван.— Картошку всю окучили.
— А не родился тебе братик?
Йыван смутился, но так же весело, блестя живыми, серыми глазами, сказал:
— Нет, пока не родился, да мама говорит — скоро.
— Да, скоро должно...
— А ты когда поправишься? Когда домой приедешь?
Очандр закрыл провалившиеся глаза и ничего не сказал. Так он долго лежал молча, и смутный страх опять стал одолевать Йывана. Он сказал поспешно:
— Ачай, вот мама тебе поесть послала...— И стал задрожавшими пальцами развязывать узелок: там был пирог, луковица, два яйца. Но тут отец как-то странно Повел головой, рот скривился, пополз на сторону, и тягучий, протяжный стон вырвался сквозь стиснутые зубы.
Мыван с ужасом отпрянул от кровати, выронив на пол узелок с едой. Все тело отца сгибала какая-то страшная
На больничной телеге отвезли уже сколоченный гроб, за телегой шел Йыван, Стапани с завязанным глазом да двое угрюмых мужиков из больных, снаряженных по приказу фельдшера. Серые халаты их намокли и тяжело хлопали по голым волосатым ногам.
Овычи не было на похоронах. Атлаш, повезший было ее, вернулся с полдороги — у Овычи начались схватки. Атлаш перепугался, развернул лошадь и погнал обратно.
ГЛАВА ПЕРВАЯ 1
Йыван очинил ножом карандаш, поглядел, хорошо ли спит сестра, открыл тетрадку и стал писать.
«Семья Мать Ваштарова 38 лет Сын Ваштарова Иван Александрович 11 лет 7 месяцев 4 дня Дочь Ваштарова Ксения Александровна 1 месяц 7 дней...»
Думая, что же записать дальше, Йыван поглядел it оконце на залитый летним светом двор, заросший муравой и лопухами возле загорода. Под лопухами лежали в пыльных лунках куры. Их было четыре, он это хорошо знал, однако на всякий случай пересчитал торчащие хвосты: один белый, два черновато-пепельных, а чуть в стороне — рябенький куцый хвостик. И, поправив на столе тетрадку, вывел старательно посреди страницы:
«Хозяйство 1. Куриц 4 штуки 2. Овец 2 головы...»
Тут на минуту он задумался: приписать ли телку? Г>ез телки уж слишком малое у него выходило хозяйство, и хорошо было бы прибавить телку, да телку-то как раз мать повела в Кожлаялы Козлову Степану в счет долга — так уговорились. А как бы хорошо было записать телку! И решив, что в сию минуту мать еще ведет телку по дороге и если захочет, может вернуться, выходит, телка еще в хозяйстве, так он решил и приписал:
«3. Телка...»
Однако ему сделалось неловко, словно он кого-то обманывал, и, поколебавшись, приписал в скобках: «поведена
«Из строений 1. Изба непутяшная 2. Баня (крыши нету) 3. Клеть...»
Записывая о строениях, он как бы видел их со стороны: и избу, и баню за огородом, и клеть с провисшей крышей, где стояла телка с овцами, и потому ему легко было писать. Но вот как написать про землю? Она в разных местах и разная: у Санчурского тракта клин только хороший, где рожь посеяна, потом есть у дороги на Кожлаялы, там тоже не плохая, только очень песчаная, ничего не растет, если нет дождей, а по оврагу Кужу-Корем — много, да что в той земле толку — болотина. И долго думал Йыван, как это все записать, но ничего придумать не мог и записал все вместе:
«Земли 3 десятины с неудобной». Дальше пошло известное:
«Страховые платежи 94 копейки. Подать 7 рублей 32 копейки...» С долгами тоже было просто: Козлову Степану долг покрыт телкой, а Роману Егоровичу, у которого отец одалживал на суконный мыжер, мать отнесла этот суконный мыжер — отец только раз и надевал на пасху. Оставался долг только Каврию, и Йыван написал:
«1. Торговому дяде Шем Каврию 6 рублей 70 ко-пеек...»
Теперь все было записано, и, поглядев на дело рук своих, он важно нахмурил белесые бровки и выпятил губы — он чувствовал себя настоящим хозяином.
Так он сидел долго, рассматривая записи в тетрадке, начатые отцом — две корявые строчки, сползшие вниз (столько бумаги зря потратилось), а потом свои: ровные, аккуратные, плотные. И перебирал чистые белые странички, разлинованные вдоль чуть заметными красненькими линиями,— эти страницы Йывану предстоит заполнить. Чем же он их заполнит?
2
За окошком, качнувшись в хромом шаге, проплыла ваться, не разбудил бы хорошо спящую сестру — иначе омять валандайся с ней. И крестного он встретил на крыльце.
— Здорово, Ванюшко! — крикнул крестный, вспугивая кур под загородкой. Был уже он стар, этот николаевский солдат, нос из усов висел дряблой, желтой сосулей, беззубый рот запал, в белой редкой бороде постоянно путались хлебные крошки и всякие соринки, однако голос еще был звучен и крепок, а глаза под лохматыми бровями не мутились старческим хмелем, как у дедушки Миклая, а глядели ясно и твердо.
Крестный сел на приступок и спросил:
— Ну, чего делаешь, хозяин?
— Вот записал,— сказал Йыван, показывая тетрадку. Крестный взял тетрадку и, далеко ее отстраняя, долго глядел на записи.
— Это ты правильно делаешь,— сказал он серьезно.— Всякая запись к порядку призывает и направление дает. Молодец. А чья же рука? Не Очандра?
— Да, ачая...
— Вот оно как! — радостно воскликнул крестный.— А ведь это я тятьку-то твоего натакал записывать! — Старик оживился, стал вспоминать, как это было: — Еще ты, Ванюшко, не родился, еще только свадьбу отъездили, ни кола ни двора нет, постелить нечего, а я и велю: хочешь, говорю, племянничек, хозяйство иметь, надо каждую копейку на учете держать. Правду сказать тебе, Ванюшко, попервости-то ему и учитывать нечего было: сколько взято у Каврия, сколько отрабатывать надо. Зато уж этот дьявол отца твоего стерегся, лишней копейки не пристегивал, нет! Вот что такое запись! А ведь как она сказалась в девяносто пятом годе, как сгодилась твоему отцу. Тебе-то еще году не было, да, не было. Вздумали тем летом передел земли делать, сход собрали — круто мужики взялись. А кто учетчик? Учетчиков-то и нет! Доверить верхушке, так опять все хорошее растащат. Что делать? Давай своих, кто счет знает. Вот так отец-то твой и сделался учетчиком!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40