Установка сантехники магазин
— По какому поводу? В связи с чем гости?
— Соскучились, сын, это раз, ведь давно не виделись…
— А во-вторых?!
— …Павел Семенович, знаешь, корит: чего, мол, Саша не появляется. Ну и хочет тебя со своим другом познакомить… это насчет твоей работы. Друг, знаешь, большой человек. Может устроить тебя на приличное место. С хорошим окладом… С перспективами… Не то что эти твои сто сорок…
Я разозлился. Не люблю, когда мою профессию задевают — малый оклад и прочее.
— Знаешь, мать, мне некогда. Сейчас у меня одна деловая встреча, потом другая, не обещаю.
— Саша! Я тебя очень прошу! Сделай это для меня. Приезжай!
У нее, у моей мамани, иногда возникают такие офелиевские нотки в голосе, что я не могу устоять. Я сказал:
— Ладно, заеду. Рано не обещаю. Где-то между девятью и десятью. Годится?
— Годится! — повторила мать, и я опустил трубку на рычаг.
Моя пятидесятилетняя мать, в сущности, еще девочка — своим умом не живет, вечно слушает чужие советы.
Через минуту я вышел из кабинета, а еще через минуту — из нового здания следственного управления Мосгорпрокуратуры. Я спешил на свидание с Меркуловым. Начавшийся утром дождь со снегом не прекращался. Я шел по Новокузнецкой в сторону Павелецкого вокзала. По Садовому кольцу текли талые лужи. Машины двигались черепашьим шагом. Рабочие в желтых жилетах цепляли покореженный «москвич», чтобы отбуксировать его в гараж.
7
Список неотложных оперативных и следственных мероприятий по результатам муровских ночных приключений, составленный Меркуловым, был вручен Вячеславу Грязнову. Капитан, поспав пару часиков после сумасшедшей ночи, носился по городу — организовывал внеочередные экспертизы и исследования, поднял на ноги Центральное адресное бюро, перевернул картотеку Первого спецотдела МВД. Его еще хватило на то, чтобы составить толковый рапорт, и теперь он сидел в романовском кабинете, тупо уставившись в потолок. На приветствие Меркулова безучастно ответил:
— Привет.
Меркулов почувствовал себя прямо-таки виноватым перед Славой — сам-то он благоухал всеми запахами венгерской кухни и токайского вина.
— Послушай, старик, может, тебе хоть чаю организовать?
— Не-а, — равнодушно махнул рукой Грязнов. Единственное, чего ему сейчас хотелось до смерти, это — снять промокшие насквозь туфли.
— Александра Ивановна, — обратился Меркулов к Романовой, — давайте отпустим капитана домой, а?
Романова сорвалась с места:
— Та што ж ты тут проедаешься, Вячеслав?! Давай, вали домой, чтоб духу твоего здесь зараз не было!
— Ну тогда я пошел. — Грязнов немного опешил от Шуриной грубой нежности. Он встал и без «до свидания» зашагал к двери, отчаянно чавкая ботинками.
— Чего-то он как пыльным мешком ударенный? — спросила Романова шепотом, как только Грязнов прикрыл за собой дверь.
Меркулов пожал плечами, но про себя подумал: «И правда ударенный». Он взял подготовленные Грязновым материалы — ну и наработал Слава! — и начал читать рапорт. Так, ну, с Лукашевичем и Фроловым все ясно, лесника и авторемонтную шпану милиция взяла в разработку. Ага, Казаков. Это то, что мне нужно.
— Нет, ты посмотри, Александра Ивановна, что наш капитан раскрутил!
Действительно «раскрутка» Грязнова смахивала на необычайные приключения патера Брауна. Дело в том, что при проверке содержимого карманов Казакова было обнаружено его неотправленное письмо. Письмо это само по себе было неинтересно — просто жалоба на плохое обслуживание в московском автомобильном центре. Оно привлекло внимание Грязнова сначала своей чудовищной безграмотностью. Он, было, подумал, что этот замдиректора «косит» и нарочно написал с такими умопомрачительными ошибками. Но потом ему показалось, что когда-то давно он уже встречался с подобным «правописанием»: «задержшка», «кокой-то», «фотогрофирували». Особенно эти «задержшки» не давали ему покоя. Через несколько минут он уже мог поклясться, что он знал этого Казакова раньше, но вот фамилии такой — «Казаков» — он в делах не встречал. Мама родная! Как же я забыл! Да ведь он «брал» его, этого рецидивиста, по делу об убийстве директора клуба в Пензе десять лет назад! Грязнов тогда начинал свою карьеру в качестве опера в Пензенском угро. Потом этот Казаков, или как его там фамилия, дал деру за день до суда, зарезав охранника самодельным ножом. А к вечеру того же дня на станции Пенза-Товарная был найден труп заведующего аптечным киоском. Киоск был ограблен, аптекарь раздет. Рядом валялись тюремные шмотки того самого бандита — (ну, как же его фамилия?) — и проволока, которой он задушил этого аптекаря, маленького еврейчика. Стоп! Кажется, у «Казакова» была еврейская фамилия! На букву «р». Точно. Рохман? нет… Рошман? Нет, как-то позаковыристее.
Грязнов помчал в спецкартотеку на уголовников-рецидивистов Главного Управления уголовного розыска МВД. Он! Вот он! Рейшель Владимир Иосифович! «От невинно агаворенново Рейшеля В. И. Я прошу прикротить задержшки с писчей. И исчо принисите мне еду». Еду! Грязнов вспомнил, сколько смеху былое этой «едой». Оказалось, что Рейшель просил иоду. Но что это?! «1970 год, 12 сентября — приговорен к году исправительно-трудовых работ по ст. 154 УК РСФСР за мелкую спекуляцию. 1972 год, 15 августа — приговорен по ст. 154 УК РСФСР к пяти годам лишения свободы за спекуляцию в крупных размерах. Срок отбыл полностью. В настоящее время проживает в г. Керчь по адресу…»
Самым трудным оказалось дозвониться в Пензу. Грязнов потерял целый час, добиваясь соединения. Наконец трубка ответила голосом, лишенным признаков пола:
— 22–12 слушает.
Все остальное шло быстро. Архивы Пензенского управления внутренних дел были в полном порядке. Грязнов соединился с шефом уголовного розыска полковником Торбаевым, который хорошо помнил не только способного лейтенанта Грязнова, но вообще все на свете.
После побега «Рейшеля» из тюрьмы на него был объявлен всесоюзный розыск. Ответ пришел не скоро (Грязнов к этому времени успел жениться на москвичке и перебрался в столицу) — Рейшель Владимир Иосифович с августа отбывал тюремное заключение и, естественно, совершить преступления в октябре 1972 года не мог. Допрошенный по отдельному требованию по поводу документов, Рейшель пояснил, что лет пять назад у него на базаре вытащили бумажник с деньгами, паспортом и водительскими правами. Значительно позже Рейшель неожиданно «вспомнил», что бумажник у него украли вовсе не на базаре, а при обстоятельствах гораздо серьезных, и дал новые показания. В 1967 году, как раз на майские праздники, в городе Керчи произошло убийство. Известный на весь керченский лиман вор и хулиган Володечка Крамаренко убил в драке своего двоюродного брата Михайлу. И, конечно, смылся из города, только его милиция и видела. Дней через десять глубокой ночью в доме Рейшелей раздался негромкий стук в дверь. На пороге стоял совершенно незнакомый мужчина. Жена Рейшеля Мирра отступила от двери, и в прихожую вошел оборванный бородатый человек. В руке у него был нож.
— Быстро — жратву, деньги и одежду, — сказал он, и они с ужасом поняли, что это был Крамаренко.
— Ой, Володечка, вас прямо нельзя узнать при бороде, — сказала Мирра Рейшель, вытащила откуда-то старый рюкзак и стала собирать Крамаренко в дорогу. Потом сняла с вешалки новый пиджак мужа и накинула его на плечи Володечки.
На прощанье Крамаренко сказал:
— И ша, товарищи евреи, а не то…
Только на следующий день Рейшели спохватились, что отдали пиджак со всеми документами…
Владимир Иосифович Рейшель посылал свое запоздалое признание в надежде на то, что «правоохранительные органы» расчувствуются и скостят ему половину срока. Однако, вместо выражения признательности, ему хотели припаять новый срок за сокрытие сведений об опасном преступнике, но потом пожалели, дела возбуждать не стали, а просто оставили отсидеть срок до звонка.
Меркулов уже влезал в свое пальто, когда Шура Романова вдруг сказала:
— Не жалуйся в другой раз!
— Кто? Кому? — не понял Меркулов.
— Кому, кому… Жалобы любил строчить этот Казаков, то есть, Крамаренко. Вот и погорел на этом…
8
Утром Меркулов позвонил в Научно-исследовательский имени Трудового Красного Знамени институт нейрохирургии имени академика Н. Н. Бурденко, куда был доставлен Казаков, и попросил к телефону академика Соловьева Глеба Ивановича. Они были давно знакомы. Лет пятнадцать назад Меркулов спас репутацию профессора, доказав его невиновность в смерти пациента. Он долго упрашивал Соловьева сделать операцию Казакову лично — для следствия Казаков нужен был живой.
Операция шла уже восьмой час. Меркулов сидел в директорском кабинете и через оптический отвол вместе с директором института Коноваловым следил за ходом операции.
Лица Казакова не было видно. В складках простыни угадывался только шар головы. Почему-то вспомнился старый фотограф на платформе в Кратово, он тоже так накрывался, и голова его круглилась позади большого деревянного аппарата, из-под черного покрывала высовывалась только рука фотодеятеля, снимавшая с объектива крышечку, как шляпу в знак приветствия. Вот и сейчас — Меркулов видел только руку. Крупную спящую руку Казакова.
Коновалов подозвал Меркулова к другому оптическому отводу — от микроскопа.
— Специально для вас, Константин Дмитриевич!
Меркулов посмотрел в окуляры отвода. Там была видна глубокая мокрая ямка, дно которой быстро, как след на болоте, заполнялось кровью, а потом светлело под трубочкой кровоотсоса, обнажая желтоватое, цвета древних мраморов, вещество головного мозга. С содроганием Меркулов видел, как туда с чуть заметной дрожью протянулись челюсти пинцета и быстро потянули на себя хищное тело пули, углубляя кровоточащую ранку…
Через полчаса из операционной вышел Глеб Иванович Соловьев и, сильно заикаясь, сказал:
— Д-д-дорогой К-к-константин Д-д-дмитриевич, З-з-здравствуйте!
Меркулов знал точно, что хирург заикался только по эту сторону дверей операционных помещений.
— Н-н-насколько я понимаю в пу-пу-пулях, эта пу-пу-пулька — от иностранного пистолета, — и Соловьев протянул следователю целлофановый пакетик. Но Меркулов и сам уже видел, что это был калибр не девяти миллиметров, а гораздо меньше. — Но что же к-к-касается вашего к-к-клиента, так п-п-попрошу не беспокоить. Пуля не повредила мозговое вещество, думаю, через па-па-пару дней вы с ним сможете по-по-побеседовать…
— Товарищи академики! — произнес Меркулов торжественным тоном. — С этой минуты Казаков объявляется спецбольным государственной важности. Попрошу ограничить доступ к нему медицинского персонала, особенно санитарок и технических служащих. Посторонних пропускать только с моего письменного разрешения. Я сейчас дам указание организовать круглосуточный пост внутренней и наружной охраны. — Меркулов снял трубку и, набирая номер Романовой, добавил: — Не пропускать никого, ни черта, ни дьявола…
9
Четыре шага вперед. Четыре шага обратно. Он расхаживал под узким навесом станции метро. При каждом повороте зорко всматривался в ту сторону Новокузнецкой, откуда шел я. Кто не умеет ждать, тому нечего делать в разведке — пришла мне на ум фраза из дурацкого шпионского романа.
— Какая неожиданная встреча, Леша! Давно ждем?
Ракитин-младший стушевался:
— Да я, Александр Борисович, тут с ребятами в музее был. Знаете, музей театрального искусства имени Бахрушина? Ребята что-то задержались, а тут как раз вы…
— Брось трепаться! Меня ждал… Угадал? — тоном, не терпящим возражений, спросил я. По мальчишеской физиономии было видно, что Леша не спец врать.
Он кивнул, признался:
— Если честно, то вас…
— И в пятницу ждал. А в субботу и воскресенье звонил по домашнему телефону, — продолжал я пытать Ракитина.
Длинный Леша переступал с ноги на ногу.
— Нам надо поговорить… Константин Дмитриевич тогда сказал, что, если возникнут какие проблемы, следует искать вас…
Мы вошли в вестибюль Павелецкой и встали у разменных автоматов. Мимо перла толпа, нас толкали. Но не было времени заходить в бар, кафе или возвращаться в прокуратуру.
— Вот, держите, — Леша Ракитин протянул мне пакет. Я и не заметил, достал ли он его из кармана или держал все это время в руке.
Пакет был не большой и не маленький; это был синий конверт, набитый сложенными вчетверо листками.
— Что это? — спросил я.
— Папины записи. Он их берег. Поэтому я не захотел, чтоб они попали в чужие руки. Когда они пришли, я успел достать пакет из письменного стола и сунул его в карман…
Я пока ничего не понимал, слушая Лешин монолог, а он облизывал губы, будто во рту пересохло.
— Кто «они»?
— А вы не догадываетесь? — Леша качнул головой, на макушке которой чудом держалась вязаная шапочка.
Я еще не догадывался.
— Пришли трое. Полковник, майор и еще один в штатском, похожий на крысу. Он был главным, сказал маме, что наш отец был американским шпионом. Это неправда! Отец честный человек, честнее их всех! Он так любил родину! Я знаю. Это и дед может подтвердить… И еще Валерий Сергеевич Пономарев, папин друг…
Лешу колотило от волнения.
— Когда это было?
— В тот же день, когда папу убили… В среду. За день до вашего прихода. Они перерыли всю нашу квартиру, даже… — Леша посмотрел себе под ноги, — в унитаз заглядывали. Но, кажется, они ничего не нашли. Только маму сильно перепугали… Угрожали ей, я слышал… Вы простите, что она вам тогда ничего не сказала… Я тоже не мог — квартира могла прослушиваться, правда?
Его взгляд требовал ответа, и я утвердительно кивнул. Подслушивать они могли. Должны были. Даже обязаны…
— Леша, ты уверен, что эти трое были из КГБ?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
— Соскучились, сын, это раз, ведь давно не виделись…
— А во-вторых?!
— …Павел Семенович, знаешь, корит: чего, мол, Саша не появляется. Ну и хочет тебя со своим другом познакомить… это насчет твоей работы. Друг, знаешь, большой человек. Может устроить тебя на приличное место. С хорошим окладом… С перспективами… Не то что эти твои сто сорок…
Я разозлился. Не люблю, когда мою профессию задевают — малый оклад и прочее.
— Знаешь, мать, мне некогда. Сейчас у меня одна деловая встреча, потом другая, не обещаю.
— Саша! Я тебя очень прошу! Сделай это для меня. Приезжай!
У нее, у моей мамани, иногда возникают такие офелиевские нотки в голосе, что я не могу устоять. Я сказал:
— Ладно, заеду. Рано не обещаю. Где-то между девятью и десятью. Годится?
— Годится! — повторила мать, и я опустил трубку на рычаг.
Моя пятидесятилетняя мать, в сущности, еще девочка — своим умом не живет, вечно слушает чужие советы.
Через минуту я вышел из кабинета, а еще через минуту — из нового здания следственного управления Мосгорпрокуратуры. Я спешил на свидание с Меркуловым. Начавшийся утром дождь со снегом не прекращался. Я шел по Новокузнецкой в сторону Павелецкого вокзала. По Садовому кольцу текли талые лужи. Машины двигались черепашьим шагом. Рабочие в желтых жилетах цепляли покореженный «москвич», чтобы отбуксировать его в гараж.
7
Список неотложных оперативных и следственных мероприятий по результатам муровских ночных приключений, составленный Меркуловым, был вручен Вячеславу Грязнову. Капитан, поспав пару часиков после сумасшедшей ночи, носился по городу — организовывал внеочередные экспертизы и исследования, поднял на ноги Центральное адресное бюро, перевернул картотеку Первого спецотдела МВД. Его еще хватило на то, чтобы составить толковый рапорт, и теперь он сидел в романовском кабинете, тупо уставившись в потолок. На приветствие Меркулова безучастно ответил:
— Привет.
Меркулов почувствовал себя прямо-таки виноватым перед Славой — сам-то он благоухал всеми запахами венгерской кухни и токайского вина.
— Послушай, старик, может, тебе хоть чаю организовать?
— Не-а, — равнодушно махнул рукой Грязнов. Единственное, чего ему сейчас хотелось до смерти, это — снять промокшие насквозь туфли.
— Александра Ивановна, — обратился Меркулов к Романовой, — давайте отпустим капитана домой, а?
Романова сорвалась с места:
— Та што ж ты тут проедаешься, Вячеслав?! Давай, вали домой, чтоб духу твоего здесь зараз не было!
— Ну тогда я пошел. — Грязнов немного опешил от Шуриной грубой нежности. Он встал и без «до свидания» зашагал к двери, отчаянно чавкая ботинками.
— Чего-то он как пыльным мешком ударенный? — спросила Романова шепотом, как только Грязнов прикрыл за собой дверь.
Меркулов пожал плечами, но про себя подумал: «И правда ударенный». Он взял подготовленные Грязновым материалы — ну и наработал Слава! — и начал читать рапорт. Так, ну, с Лукашевичем и Фроловым все ясно, лесника и авторемонтную шпану милиция взяла в разработку. Ага, Казаков. Это то, что мне нужно.
— Нет, ты посмотри, Александра Ивановна, что наш капитан раскрутил!
Действительно «раскрутка» Грязнова смахивала на необычайные приключения патера Брауна. Дело в том, что при проверке содержимого карманов Казакова было обнаружено его неотправленное письмо. Письмо это само по себе было неинтересно — просто жалоба на плохое обслуживание в московском автомобильном центре. Оно привлекло внимание Грязнова сначала своей чудовищной безграмотностью. Он, было, подумал, что этот замдиректора «косит» и нарочно написал с такими умопомрачительными ошибками. Но потом ему показалось, что когда-то давно он уже встречался с подобным «правописанием»: «задержшка», «кокой-то», «фотогрофирували». Особенно эти «задержшки» не давали ему покоя. Через несколько минут он уже мог поклясться, что он знал этого Казакова раньше, но вот фамилии такой — «Казаков» — он в делах не встречал. Мама родная! Как же я забыл! Да ведь он «брал» его, этого рецидивиста, по делу об убийстве директора клуба в Пензе десять лет назад! Грязнов тогда начинал свою карьеру в качестве опера в Пензенском угро. Потом этот Казаков, или как его там фамилия, дал деру за день до суда, зарезав охранника самодельным ножом. А к вечеру того же дня на станции Пенза-Товарная был найден труп заведующего аптечным киоском. Киоск был ограблен, аптекарь раздет. Рядом валялись тюремные шмотки того самого бандита — (ну, как же его фамилия?) — и проволока, которой он задушил этого аптекаря, маленького еврейчика. Стоп! Кажется, у «Казакова» была еврейская фамилия! На букву «р». Точно. Рохман? нет… Рошман? Нет, как-то позаковыристее.
Грязнов помчал в спецкартотеку на уголовников-рецидивистов Главного Управления уголовного розыска МВД. Он! Вот он! Рейшель Владимир Иосифович! «От невинно агаворенново Рейшеля В. И. Я прошу прикротить задержшки с писчей. И исчо принисите мне еду». Еду! Грязнов вспомнил, сколько смеху былое этой «едой». Оказалось, что Рейшель просил иоду. Но что это?! «1970 год, 12 сентября — приговорен к году исправительно-трудовых работ по ст. 154 УК РСФСР за мелкую спекуляцию. 1972 год, 15 августа — приговорен по ст. 154 УК РСФСР к пяти годам лишения свободы за спекуляцию в крупных размерах. Срок отбыл полностью. В настоящее время проживает в г. Керчь по адресу…»
Самым трудным оказалось дозвониться в Пензу. Грязнов потерял целый час, добиваясь соединения. Наконец трубка ответила голосом, лишенным признаков пола:
— 22–12 слушает.
Все остальное шло быстро. Архивы Пензенского управления внутренних дел были в полном порядке. Грязнов соединился с шефом уголовного розыска полковником Торбаевым, который хорошо помнил не только способного лейтенанта Грязнова, но вообще все на свете.
После побега «Рейшеля» из тюрьмы на него был объявлен всесоюзный розыск. Ответ пришел не скоро (Грязнов к этому времени успел жениться на москвичке и перебрался в столицу) — Рейшель Владимир Иосифович с августа отбывал тюремное заключение и, естественно, совершить преступления в октябре 1972 года не мог. Допрошенный по отдельному требованию по поводу документов, Рейшель пояснил, что лет пять назад у него на базаре вытащили бумажник с деньгами, паспортом и водительскими правами. Значительно позже Рейшель неожиданно «вспомнил», что бумажник у него украли вовсе не на базаре, а при обстоятельствах гораздо серьезных, и дал новые показания. В 1967 году, как раз на майские праздники, в городе Керчи произошло убийство. Известный на весь керченский лиман вор и хулиган Володечка Крамаренко убил в драке своего двоюродного брата Михайлу. И, конечно, смылся из города, только его милиция и видела. Дней через десять глубокой ночью в доме Рейшелей раздался негромкий стук в дверь. На пороге стоял совершенно незнакомый мужчина. Жена Рейшеля Мирра отступила от двери, и в прихожую вошел оборванный бородатый человек. В руке у него был нож.
— Быстро — жратву, деньги и одежду, — сказал он, и они с ужасом поняли, что это был Крамаренко.
— Ой, Володечка, вас прямо нельзя узнать при бороде, — сказала Мирра Рейшель, вытащила откуда-то старый рюкзак и стала собирать Крамаренко в дорогу. Потом сняла с вешалки новый пиджак мужа и накинула его на плечи Володечки.
На прощанье Крамаренко сказал:
— И ша, товарищи евреи, а не то…
Только на следующий день Рейшели спохватились, что отдали пиджак со всеми документами…
Владимир Иосифович Рейшель посылал свое запоздалое признание в надежде на то, что «правоохранительные органы» расчувствуются и скостят ему половину срока. Однако, вместо выражения признательности, ему хотели припаять новый срок за сокрытие сведений об опасном преступнике, но потом пожалели, дела возбуждать не стали, а просто оставили отсидеть срок до звонка.
Меркулов уже влезал в свое пальто, когда Шура Романова вдруг сказала:
— Не жалуйся в другой раз!
— Кто? Кому? — не понял Меркулов.
— Кому, кому… Жалобы любил строчить этот Казаков, то есть, Крамаренко. Вот и погорел на этом…
8
Утром Меркулов позвонил в Научно-исследовательский имени Трудового Красного Знамени институт нейрохирургии имени академика Н. Н. Бурденко, куда был доставлен Казаков, и попросил к телефону академика Соловьева Глеба Ивановича. Они были давно знакомы. Лет пятнадцать назад Меркулов спас репутацию профессора, доказав его невиновность в смерти пациента. Он долго упрашивал Соловьева сделать операцию Казакову лично — для следствия Казаков нужен был живой.
Операция шла уже восьмой час. Меркулов сидел в директорском кабинете и через оптический отвол вместе с директором института Коноваловым следил за ходом операции.
Лица Казакова не было видно. В складках простыни угадывался только шар головы. Почему-то вспомнился старый фотограф на платформе в Кратово, он тоже так накрывался, и голова его круглилась позади большого деревянного аппарата, из-под черного покрывала высовывалась только рука фотодеятеля, снимавшая с объектива крышечку, как шляпу в знак приветствия. Вот и сейчас — Меркулов видел только руку. Крупную спящую руку Казакова.
Коновалов подозвал Меркулова к другому оптическому отводу — от микроскопа.
— Специально для вас, Константин Дмитриевич!
Меркулов посмотрел в окуляры отвода. Там была видна глубокая мокрая ямка, дно которой быстро, как след на болоте, заполнялось кровью, а потом светлело под трубочкой кровоотсоса, обнажая желтоватое, цвета древних мраморов, вещество головного мозга. С содроганием Меркулов видел, как туда с чуть заметной дрожью протянулись челюсти пинцета и быстро потянули на себя хищное тело пули, углубляя кровоточащую ранку…
Через полчаса из операционной вышел Глеб Иванович Соловьев и, сильно заикаясь, сказал:
— Д-д-дорогой К-к-константин Д-д-дмитриевич, З-з-здравствуйте!
Меркулов знал точно, что хирург заикался только по эту сторону дверей операционных помещений.
— Н-н-насколько я понимаю в пу-пу-пулях, эта пу-пу-пулька — от иностранного пистолета, — и Соловьев протянул следователю целлофановый пакетик. Но Меркулов и сам уже видел, что это был калибр не девяти миллиметров, а гораздо меньше. — Но что же к-к-касается вашего к-к-клиента, так п-п-попрошу не беспокоить. Пуля не повредила мозговое вещество, думаю, через па-па-пару дней вы с ним сможете по-по-побеседовать…
— Товарищи академики! — произнес Меркулов торжественным тоном. — С этой минуты Казаков объявляется спецбольным государственной важности. Попрошу ограничить доступ к нему медицинского персонала, особенно санитарок и технических служащих. Посторонних пропускать только с моего письменного разрешения. Я сейчас дам указание организовать круглосуточный пост внутренней и наружной охраны. — Меркулов снял трубку и, набирая номер Романовой, добавил: — Не пропускать никого, ни черта, ни дьявола…
9
Четыре шага вперед. Четыре шага обратно. Он расхаживал под узким навесом станции метро. При каждом повороте зорко всматривался в ту сторону Новокузнецкой, откуда шел я. Кто не умеет ждать, тому нечего делать в разведке — пришла мне на ум фраза из дурацкого шпионского романа.
— Какая неожиданная встреча, Леша! Давно ждем?
Ракитин-младший стушевался:
— Да я, Александр Борисович, тут с ребятами в музее был. Знаете, музей театрального искусства имени Бахрушина? Ребята что-то задержались, а тут как раз вы…
— Брось трепаться! Меня ждал… Угадал? — тоном, не терпящим возражений, спросил я. По мальчишеской физиономии было видно, что Леша не спец врать.
Он кивнул, признался:
— Если честно, то вас…
— И в пятницу ждал. А в субботу и воскресенье звонил по домашнему телефону, — продолжал я пытать Ракитина.
Длинный Леша переступал с ноги на ногу.
— Нам надо поговорить… Константин Дмитриевич тогда сказал, что, если возникнут какие проблемы, следует искать вас…
Мы вошли в вестибюль Павелецкой и встали у разменных автоматов. Мимо перла толпа, нас толкали. Но не было времени заходить в бар, кафе или возвращаться в прокуратуру.
— Вот, держите, — Леша Ракитин протянул мне пакет. Я и не заметил, достал ли он его из кармана или держал все это время в руке.
Пакет был не большой и не маленький; это был синий конверт, набитый сложенными вчетверо листками.
— Что это? — спросил я.
— Папины записи. Он их берег. Поэтому я не захотел, чтоб они попали в чужие руки. Когда они пришли, я успел достать пакет из письменного стола и сунул его в карман…
Я пока ничего не понимал, слушая Лешин монолог, а он облизывал губы, будто во рту пересохло.
— Кто «они»?
— А вы не догадываетесь? — Леша качнул головой, на макушке которой чудом держалась вязаная шапочка.
Я еще не догадывался.
— Пришли трое. Полковник, майор и еще один в штатском, похожий на крысу. Он был главным, сказал маме, что наш отец был американским шпионом. Это неправда! Отец честный человек, честнее их всех! Он так любил родину! Я знаю. Это и дед может подтвердить… И еще Валерий Сергеевич Пономарев, папин друг…
Лешу колотило от волнения.
— Когда это было?
— В тот же день, когда папу убили… В среду. За день до вашего прихода. Они перерыли всю нашу квартиру, даже… — Леша посмотрел себе под ноги, — в унитаз заглядывали. Но, кажется, они ничего не нашли. Только маму сильно перепугали… Угрожали ей, я слышал… Вы простите, что она вам тогда ничего не сказала… Я тоже не мог — квартира могла прослушиваться, правда?
Его взгляд требовал ответа, и я утвердительно кивнул. Подслушивать они могли. Должны были. Даже обязаны…
— Леша, ты уверен, что эти трое были из КГБ?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36