Гарик — отличный парень. Он всем нравится. За «несценичность» его выперли из школы-студии МХАТ, и вот теперь он дол жен ломаться в прокуратуре, чтобы добыть себе трудовой стаж для поступления на юрфак.
В эту секунду появился Меркулов. Выглядел он не лучшим образом — его голубая кровь была в состоянии явного несоответствия с погодными условиями и тяготами нашей следственной профессии. Если бы я не знал, что Меркулову тридцать шесть лет, я бы дал ему все сорок шесть.
— Что сие означает? — не здороваясь, спросил он. Как был, в запорошенной мокрым снегом одежде, он подошел к столу и, стоя, «снял текст» с перевернутого вверх ногами листа.
— Константин Дмитрия, понимаете, — как бы оправдываясь за несправедливость начальства, объяснял Гарик, — в Союзной… по распоряжению Андропова… формируется спецбригада… Ну, для расследования каких-то преступлений в самом МВД. Там Щелоков проходит, министр! Сынок его, мерседесами спекулировавший, и еще какие-то тузы! Большими миллионными делами, говорят, ворочали! — Гарик поперхнулся и широко, по-театральному, развел руками — вот, мол, какими «большими делами» они там, в МВД, ворочали! — Туда нашего Эдика послали. И еще Иодалиса…
— А ты откуда знаешь? Про «большие дела»?! — спокойно, но напористо, как на допросе, спросил Меркулов и стряхнул снег со своей шапки прямо под ноги Гарику. — Секретные сводки втихаря, небось, читаешь?
Гарик не был обидчив, Гарик был простодушен. Он честно сказал:
— Нет, Константин Дмитрич, я не читаю. Я слушаю! У меня через стенку слышно все, что у Пархоменки в кабинете делается. Сам Мальков с утра к нему заходил. Много интересного рассказал!
— Про что именно? — не удержался я.
— Да про вчерашний секретный партийный актив руководителей административных органов! — многозначительно улыбнулся Гарик.
— И что?
— Там Андропов выступал. Приказал все гайки закрутить, работяг всех поприжать, сажать побольше! И чтоб никакой поблажки. Даже начальству и партийным!
— Значит, нацелил на борьбу со взяточничеством, хищениями и преступной халатностью? — как бы подсказывая Гарику нужную формулировку, серьезно спросил Меркулов. — Приказал усилить давление и вверх, и вниз? Не так ли?
— Точно! — боднул кудлатой головой Гарик. — Еще вспомнил. По одной Москве за неделю уже три сотни в тюрьму окунули! Сплошь одно начальство! Представляете, взятки брали, и не только тыщами, но и вещами, ресторанами и даже женщинами! Живым товаром! Верите? — маска неподдельного страдания исказила его румяное лицо, и я подумал: зря поперли парня из театрального!
— Наработаешь тут, пожалуй! — возмутился я. — У нас вот с Константином Дмитричем и так десять дел! Одно сокольническое чего стоит! Так нет, нам еще подсовывают пять барковских! Куда их — солить? Других следователей что ли нету?
— Мальков Лене сказал, — прервал меня Гарик, — нам увеличивают штат. Работаем больше всех, а КГБ и МВД от людей пухнут!
— На сколько единиц? — оживился вдруг Меркулов.
— Когда? — спросил я.
Вопрос расширения штата меня очень даже интересует. Годичная стажировка кончается в июле, и мне страсть как не хочется расставаться с Меркуловым и переть во вшивый Бабушкин или вонючее Перово.
— К лету, — ответил Гарик, — подкинут пятьдесят. Останутся у нас — десять.
Честно говоря, когда я сегодня утром увидел на столе первую порцию барковских дел, я решил — жди бури. Шеф им задаст — и Пархоменко, и Малькову! Мыслимо ли расследовать одновременно пятнадцать дел?! Пока Гарик пересказывал нам тайное сообщение прокурора Москвы, Меркулов всунул вешалку в свое финское пальто, достал из письменного стола одежную щетку и стал тщательно смахивать таявшие снежинки. Удовлетворенный результатами своего труда, зацепил вешалку за длиннющий гвоздь в стене и, ослабив галстук и расстегнув ворот кремовой форменной рубашки, уселся в свое старинное, но еще крепкое кресло с «геморроикой», дополнительной мягкой подушечкой, закурил и, как ни в чем не бывало, спросил нас с Гариком:
— Ну, что ребята, махнем вечером в Лужники? У меня как раз два лишних пропуска на сегодняшний хоккей?

«ИЗ ПОСТАНОВЛЕНИЯ О ПЕРЕДАЧЕ ДЕЛА
В МОСГОРПРОКУРАТУРУ

…21 августа 1982 года по адресу Москва, улица Танеевых (быв. Б. Власьевский), дом 6, кв. 67, совершена квартирная кража. Путем подбора ключей неизвестные преступники проникли в квартиру вдовы проф. Московской консерватории Соя-Серко — старшего тренера по художественной гимнастике об-ва „Зенит“ Аллы Александровны Соя-Серко и выкрали, несмотря на установленную сигнализацию и сложные запоры, редкую антикварную коллекцию, собираемую в течение почти ста лет семьей Соя-Серко. Приблизительная оценка коллекции — 884 тыс. 469 рублей. Среди похищенного такие редкие вещи, как икона древнерусских живописцев 15 века „Георгий в житии“, стоимостью в 130 тыс. рублей, бронзовый сосуд в форме орла, 14 век; статуэтка балерины (из золота), 17 век; черепаховый гребень с бриллиантами и золотая табакерка с драгоценными камнями, 18 век — всего 146 наименований…
Ввиду нерозыска обвиняемых и истечения двухмесячного срока следствия дело было прекращено следотделом Ленинского райуправления внутренних дел. Однако по просьбе космонавта П. И. Поповича следствие было вновь возобновлено Генеральным прокурором Союза ССР, который распорядился передать дело в Следственное управление Мосгорпрокуратуры для раскрытия преступления в кратчайшие сроки…»


3

Первой из комиссионок, куда меня с утра погнал Меркулов, был огромный новый салон в Измайлово. Попросив нашего шофера приткнуть «волгу» у служебного входа, я пошел к директору, представился, сунул под нос свою корочку и изложил просьбу. Директор, отставник в полковничьем мундире, стукнул длинным пальцем по микрофону и сдавленным голосом сделал какое-то объявление. Через минуту в его кабинете появились товароведы и кое-кто из продавцов.
— Товарищи, — почему-то покраснев, сказал я, — посмотрите, пожалуйста, на эти фотографии и постарайтесь вспомнить, проходили ли когда-нибудь через ваши руки вот эти вещи…
— Нет, этих не было, — тихо сказал один товаровед другому. — Вот подобная статуэтка с недели три назад мелькнула, но нет, не эта. Эту бы я узнал, это уж точно. Тоже из золота…
— Постойте, постойте! Бронзовый сосуд в виде орла… — вспомнил другой. — Нет, явно не то. Ну а подсвечники шли не раз. Их, знаете, ну, эти, что в Израиль намыливаются, прямо с руками вырывают! Тут, извините, ничего не вспомнишь. А вот табакерки такой за свой век ни разу не видывал.
— И я тоже, — сказал директор-отставник, хотя его никто и не спрашивал.
Неудача постигла меня и в следующей комиссионке на Пресне. Ни одна из «моих» вещей не проходила в последние месяцы через этот магазин.
Но в третьем, на Садовом кольце, картина внезапно изменилась. Товароведы узнали сразу две вещи — черепаховый гребень с бриллиантами и набор изделий из кости.
— Поймите, — сказала мне немолодая черноволосая женщина-товаровед. — Это же музейные экспонаты! И гребень, и набор. По существу, эти вещи не следовало отдавать в частные руки. — Брюнетка захлопала искусственными ресницами и драматично всплеснула руками.
— Давно это было? — хрипло спросил я.
— С месяц. Может быть, чуть меньше.
— Зачем гадать, Эмилия Гавриловна? — вмешался директор, красивый молодой мужик в замшевом пиджаке. — Можно же установить точно. У нас, вы же знаете, порядок в бухгалтерии. Я только хотел уточнить маленькую деталь. Музейные вещи мы не пропускаем. Это уж наша Эмилия Гавриловна загнула… Прошу прощения… сгустила краски в пылу рассказа. Товарищ из прокуратуры может подумать, что у нас тут черт знает что делается…
— Иван Иваныч, — поджала губки Эмилия, — вы же знаете, я могу ошибиться в людях! Но чтоб в вещах — никогда! Больше того, могу сказать…
— Вы меня неправильно поняли, — побледнел вдруг красивый директор, и его голубые глаза под соболиными бровями забегали, будто его поймали на чем-то гадком. — Я лишь хотел сказать… Если вы желаете, — он обратился ко мне, — мы сейчас сможем уточнить, когда эти товары к нам поступили, когда проданы.
— Да, сделайте милость, прошу вас, — меркуловским басом сказал я.
Молодой красивый директор в замшевом пиджаке явно мне не нравился.
Черепаховый гребень с бриллиантами и резной набор из кости были сданы в магазин и проданы в один и тот же день — 23 октября этого года. Из рассказа товароведа Сорокиной, которую я допросил в комнате месткома, выявлялась следующая не совсем понятная картина. 23 октября в директорском кабинете была совершена сделка. Утром, часов в 11, к директору приехали вместе — и продавец, и покупатель. Продавец — Леонович Юрий Юрьевич по паспорту, худой рыжеватый мужчина средних лет, покупатель — плотный высокий блондин, говоривший с прибалтийским акцентом. Имени его они не спрашивали, поскольку правилами торговли через комиссионные магазины это не предусмотрено. Прибалт принял из рук рыжего эти самые вещи — гребень и набор. Директор, не выходя из своего кабинета, тут же оформил квитанцию на куплю-продажу. Сорокина хорошо запомнила ценности: еще бы, сама же производила экспертизу — стоил антиквариат бешеных денег!
И еще одно открытие сделал я в этом магазине. Потерпевшую Соя-Серко часто видели на Садовом. Продавец Попков, осмотрев предъявленную ему фотографию, легко узнал Аллу Александровну и взахлеб описывал внешние данные Соя-Серко, восхищаясь «карими глазами с поволокой, родинкой на подбородке» и, особенно, «стройными ногами и крутыми бедрами». В течение последних двух лет, то есть уже после смерти мужа, она частенько наведывалась в скупку — то сдавала что-то, а то и сама покупала вещи большой ценности. Одним словом, активно продолжала обновлять унаследованную от мужа коллекцию. Однако ее имени мы почему-то не обнаружили ни на одной из нескольких тысяч квитанций за последние два года.
Наскоро записав свидетелей и изъяв из бухгалтерии подлинник квитанции на имя Леоновича, я сел в служебную «волгу» и приказал шоферу ехать на Новокузнецкую, куда к четырем часам была вызвана на допрос Соя-Серко.
Итак, молодая вдова была связана не только с музейными служащими, любителями старины и знатоками-коллекционерами, но и, по всей вероятности, дельцами из скупочно-спекулятивного мира. Однако ни в одном из ее показаний не было ни слова об этих связях. Настоящий ценитель красоты в лепешку расшибется, чтобы помочь следствию. А что если эта Соя-Серко не коллекционер вовсе, а накопитель? Не ценитель, а оценщик. И это уже предполагает другие черты, другие повадки. Я уже почти уверен в этом. Раз так, то эта Алла в лепешку не расшибется. Следствию, то бишь мне, помогать не станет. А может быть, она — хитрая лисица и ведет следствие по ложному следу.

4

На Петровке, 38, в Шурином кабинете за Шуриным столом Меркулов допрашивал Волина.
Вначале согласно процессуальному закону — статье 123 — он предложил подозреваемому рассказать все ему известное о преступлениях, об обстоятельствах дела и прослушал Волинскую одиссею молча, не перебивая и не комментируя его показания, и лишь потом стал задавать уточняющие вопросы. В протокол Меркулов вносил только существенные детали, делая при этом вид, что ему до фени все вопли подозреваемого Волина. Такой метод был испробован сотни раз над «подопытными кроликами» и всегда действовал отрезвляюще — как ушат холодной воды.
Волин успокоился и тихим голосом отвечал на вопросы следователя.
Шаг за шагом, событие за событием… Следователь заставлял себя остановиться, вникнуть, вдуматься, не пройти мимо. Он знал, что в науке есть термин: «медленное чтение». Читая текст, человек вникает в каждую деталь, в каждую мысль, в каждую подробность… Меркулов приспособил «медленное чтение» для нужд криминалистики… «Медленное чтение» бурной жизни гражданина Волина — вот чем уже два часа занимался следователь Меркулов…
Желание жить красиво, с размахом — привело Волина в стан мафии. Меркулов неплохо разбирался в психологии спортсменов, знал, что «звездная болезнь» сломала не одного из них: после славы и поездок за рубеж — прозябание на тренерской голгофе где-нибудь в средней школе ил и, в крайнем случае, в каком-либо третьесортном спортобществе или институте. Надлом произошел и с самбистом Волиным, который, бросив активный спорт, не находил себе места в этой пыльной жизни. Удача пришла неожиданно. Часто бывая в Спорткомитете СССР, он убедился, что почти все ведущие чиновники от спорта втянуты в какие-то дела и махинации, а розовощекий спортивно-комсомольский вождь Сережа Павлов, по существу, отдал «советский спорт» на откуп различным проходимцам, нашим и зарубежным. Формула такая: дельцы разными способами выкачивают из госказны народные денежки, берут себе семьдесят процентов, тридцать отдают министру спорта товарищу Павлову. Волин пытался было втиснуться в это хлебное дело, его оттерли — раньше надо было родиться. Он было загрустил, но оттаял, потому что как раз в это время именно там, в Скатертном переулке, познакомился со своими благодетелями — Володей Казаковым и Юрой Леоновичем. По его наблюдениям эти тузы организованно не входили в павловскую мафию — лишь примыкали к ней. С полувзгляда Волин усек, что Володя Казаков — импозантный бородач с бриллиантовым браслетом на правой руке, имеет отличный бизнес: вместе с другими тремя семьями он заправляет делами на Московском ипподроме. А чтобы у почтеннейшей публики — у ОБХСС, у Народного Контроля не возникало дурацких вопросов насчет тунеядства, автомобиля, дачи, двух совмещенных квартир или браслета с бриллиантами, Казаков купил себе «отмазку» —
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36