https://wodolei.ru/catalog/dushevie_kabini/Niagara/
— спрашиваю я, еле переводя дух.
— Как? А… — старик вдруг стукнул себя по лбу и, приговаривая „Вот дурак-то старый, прости Господи“, засеменил к своему участку. Через пять минут мы услышали рев мотора, и на дорогу вылетел старый газик, за рулем которого восседал наш хозяин.
Наконец мы вытаскиваем автомобиль на твердый грунт. Рита вылезает из машины и, глянув на меня, не может сдержаться от смеха…
Меркулов заперся в одной из комнат, объявив монополию на находку. Мы с Ритой слоняемся по участку без дела. Ромадин, прибрав послеобеденный беспорядок на столе, возится в оранжерее, пытаясь спасти испорченные Меркуловым ростки. Рита предлагает:
— Хочешь поучиться водить машину?
С меня сходит семь потов, пока я усекаю смысл Ритиных команд:
— Сцепление, тормоз, передача, газ… Сцепление, тормоз, передача…
Ура, мотор не глохнет, я еду!
— Тормоз!!! — отчаянно кричит Рита. Машину немного заносит, и мы оказываемся в одном миллиметре от телеграфного столба. Целуемся. Долго. И неожиданно для себя самого я говорю:
— Выходи за меня замуж.
Рита отстраняется, смотрит в боковое окно, потом поворачивается ко мне:
— Я выйду… — она протягивает ладошку к кому-то невидимому и снова говорит: — Я выйду замуж за Сашу Турецкого.
17
…Казакова на ипподроме муровцы потеряли. Пока Грязнов рядился — обрабатывал „Анджелу Дэвис“, Казаков распрощался с нахлебниками, вместе с боксерами-телохранителями спокойно вышел из своей ложи, отдал своему штату необходимые распоряжения, сел в „фольксваген“ и отчалил в неизвестном направлении. Было это почти в семь вечера.
Грязнов позвонил в отдел, попросил дежурных ребят съездить к Казакову домой — дал адрес. Сам остался на ипподроме — мотать душу Липе и Редькину, сидевшим в ложе „короля“…
Буквально через двадцать минут оперативная группа подрулила к дому, где проживал Казаков — это был знаменитый на всю Москву небоскреб на Котельнической набережной, там на десятом этаже корпуса „Б“ в двух соединенных между собой трехкомнатных квартирах проживал этот закоренелый холостяк. Хозяина, естественно, уже не было дома. Сыщикам ничего не оставалось, как полюбоваться на огромную, обитую дерматином дверь с многочисленными замками и запорами, надежно предохранявшими от непрошенных гостей — в данном случае от сотрудников МУРа. Расспросили тетю Пашу, лифтершу, и выяснили, что „директор“, так в доме звали Казакова, только что приезжал со своими помощниками, забрал несколько чемоданов, тюков и свертков и уехал куда-то на „фольксвагене“…
* * *
…В это время Грязнов, разозленный проколом, как раз „брал за жабры“ вонючих прихлебателей Казакова. И если первый — Гера Редькин, битый парень, юрисконсульт театра на Таганке, сам в прошлом милицейский следователь, выгнанный из органов за пьянку, на удочку не попадался и честно отрабатывал свой хлеб — не кололся, то второго — киносценариста с „Мосфильма“ Эрика Липу (он же Эраст Липахер по паспорту) — стращать или уламывать не пришлось. Он попросил Грязнова, чтобы они остались наедине в комнате милиции при ипподроме, поминутно прокашливаясь, закатывая глазки к небу и божась какой-то племянницей, глухим шепотком признавался муровскому капитану в том, что вот уже лет десять, с того времени, как приехал в Москву из родной Полтавы и сотрудничает внештатно в „Пионерской правде“ и во всех киностудиях страны, состоит на связи с КГБ и как осведомитель вывел на чистую воду немало неблагонадежных лиц из числа коллег, друзей и даже родственников: настрочил на них ровно сто шестнадцать доносов в КГБ, МВД и Народный Контроль (можете проверить!) и сейчас с превеликой радостью и гражданским мужеством даст все нужные показания в отношении своего бывшего знакомого гражданина Казакова Владимира Георгиевича, в котором он так ошибался…
Именно от этого Липахера, которому, по мнению Грязнова, более подходила для псевдонима вторая часть его фамилии, капитан узнал много интересного про Казакова и, в частности, то, что в половине десятого „директор“ должен встретиться со своим телохранителем-мотоциклистом в районе Московской кольцевой дороги, у развилки Рязанского шоссе, и вместе с ним и другим телохранителем прибыть в десять-десять тридцать в Луховицы, поселок „Верховного Совета“…
18
За окном моросит противный дождь. Мы: Рита, я и Ромадин пьем чай на кухне. Мистер лежит под столом и время от времени поднимает свою морду, чтобы удостоверить преданность хозяину. Меркулов не показывается уже несколько часов. Я не выдерживаю и тихонько открываю дверь. Меркулов сидит в глубоком кресле перед камином. По стенам пляшут причудливые тени, рождаемые светом керосиновой лампы и каминного огня. Ноги его укутаны допотопным пледом, накрахмаленный ворот белой рубашки поднят, манжеты рукавов расстегнуты. Тонкое лицо кажется постаревшим в этой игре света и тени. Ни дать, ни взять — воистину князь.
— Надо ехать, — говорит князь, и, мне кажется, он собирается добавить — седлайте лошадей. Но вместо этого он говорит: — Следствие закончено — следствие продолжается…
Куда же девался тот Меркулов, вчерашний? Пляшущий при виде вшивой бумажки эксперта и радующийся мельчайшему успеху в деле раскрытия следственных шарад? Передо мной сидел усталый, потерявший интерес ко всему окружающему, умирающий от ран старый воин. Ну, конечно же, я сгорал от любопытства — что же это за проклятые бумажки, из-за которых уже убили двух человек, а мой Костя впал в несвойственное ему состояние прострации. Но я уже знал меркуловскую азбуку — спрашивать — это все равно, что не спрашивать, если мой начальник сам не говорит ни слова.
— Надо ехать, — опять сказал Меркулов, встал с трудом из своего кресла, и мы вышли в кухню. — У меня есть ощущение, ну, просто какое-то шестое чувство, что на всех на нас здесь присутствующих можно здорово положиться. Во имя вашей собственной безопасности, а также ваших близких, никому ни слова не только о нашей находке, но и нашем посещении этого дома вообще. Мне бы не хотелось вас пугать, но… — Он обвел нас взглядом, взял с лавки свой свитер. Мы с Ритой быстро оделись. В дверях Меркулов остановился и пробормотал: — Сам-то я, признаться, уже перепуган.
19
…Шура с группой рванула к развилке и вот загорала теперь на обочине. Она материлась — ни Казакова, ни Грязнова не было, а уже почти десять! Было от чего материться. Она думала провести воскресенье с мужем и сыновьями, а этот рыжий Грязнов спутал все планы, выволок ее из дому, а сам закатился как ясное солнышко. Поэтому Романова шипела, исходя на Грязнова злобой:
— Ну, сука! Не сыщет Казакова до десяти, разжалую в участковые!
Она не знала, что Грязнов делал в этот воскресный вечер все возможное и невозможное, выбивался из сил.
Защищая товарища, Красниковский сказал:
— Что-то, видать, не вытанцовывается у Славы!
Шура огрызнулась:
— Плохому танцору вечно яйца мешают! Он вряд ли появится в ближайшие сутки. Ждем еще от силы минут пятнадцать и отваливаем!
По Московской кольцевой дороге пер автобусный поток, спешили легковушки. Растет, растет столичный автотранспорт. Ежедневно по Москве шастает не менее миллиона машин…
Неожиданно полил дождь — косой, частый и со снегом.
В воздухе ощущался типичный для этих мест запах аммиака, напоминающий резкую вонь собачьей мочи. Он исходил от химического завода, расположенного у Южного порта.
— Уже без двух десять, а этот „король ипподрома“ как в яму провалился! — Романова устало откинулась на спинку кресла милицейской „волги“.
Майор Красниковский, капитан Потехин и шофер молчали. Они знали, когда начальница не в духе, лучше не встревать — нарвешься на ругань.
Погоня! Как много романтики заложено в этом слове! Вот по гладкому, почти пустому шоссе мчатся одна за другой две машины. Стремительные виражи. Руки водителя, вцепившиеся в руль. Потом — резкая автоматная очередь, Кровь. Ни одна приключенческая лента не обходится без подобных сцен. И мы — зрители, в общем, без особого удивления смотрим, как удирают, догоняют, падают, стреляют киногерои. В жизни не так все эффектно — надо ждать, неизвестно чего. Надо нюхать эту мочу. Надо растрачивать свою жизнь понапрасну.
— Товарищ подполковник! Товарищ подполковник! Слышь-ка! Кажись он! — вскрикнул старшина-шофер.
Со стороны Москвы действительно показалась кавалькада: впереди мощный мотоцикл ИЖ, а затем красный „фольксваген“, машина для наших мест приметная. Они промчались так стремительно, что номеров никто не рассмотрел. За ИЖем и „фольксвагеном“ не менее стремительно несся голубой „жигуль“.
По радио проскрежетало:
— Первый! Первый! Я — второй! Я у него на хвосте! Следуйте за мной!
Это звучал искаженный динамиком голос Грязнова.
Романова сказала хрипловато:
— Быстренько пошли за ними!
Старшина-шофер переключил скорость, нажал на педаль, и облако газа показалось из выхлопной трубы.
Кофейная милицейская „волга“ с форсированным двигателем устремилась в погоню…
…Дорога между Алпатьевом и Фруктовой прямая, слегка под уклон. Слева, если смотреть по ходу движения, большое до горизонта поле. Справа тянется лесопосадка. Именно тут грязновский экипаж почти настиг „фольксваген“ Казакова. Еще одно-единственное усилие, и „король ипподрома“ схвачен! Мотоциклиста, который вроде бы ковырялся в моторе, увидели не сразу.
Гаибов, шофер грязновской машины, чуть сбросил скорость, и тут хлестанули выстрелы. Грязнов краем глаза успел заметить, что стреляет с колена проклятый мотоциклист! Он выругался. Посыпались осколки стекла, Гаибов упал головой на колени Грязнова.
— Слава! Гони! — крикнул старший лейтенант Нагорный и тоже сник.
Как ему удалось перехватить руль, дотянуться ногой до педали газа и при этом спрятать голову за приборным щитком, объяснить Грязнов не смог. Сам потом удивлялся, откуда взялось это умение в смертный час.
— Шура, Шура, — надрывался он, — нас обстреляли!
Рация молчала…
Машину круто занесло, и она, сильно осев на правый бок, замерла у обочины…
…Мотоциклиста Романова не видела — когда проезжали роковое место, его и след простыл. При такой мерзкой погоде было нелегко отличить грязновский „жигуль“ от любой другой машины.
— Рули, Кузьмич, вправо, то ж наш Слава! — заорала Шура. Подбежав к открытому окну „волги“, Грязнов сказал в сердцах:
— Сучий мотоциклист ранил Гаибова и Нагорного, а „фольксваген“ ушел! Вызывайте „скорую“ и ГАИ! Скорее!
Надежда на поимку Казакова испарялась. Тем более, что кроме „фольксвагена“ теперь предстояло ловить и вооруженного мотоциклиста, который прикрывал отход Казакова и его подручных.
Приехала санитарная машина и гаишники. Санитары забрали раненных оперативников и повезли их в районную Луховицкую больницу. С „жигулем“ дело обстояло хуже: оба правых колеса и радиатор были пробиты.
Грязнов забрался в „волгу“ Романовой, третьим на заднее сиденье, к Красниковскому и Потехину. В унылом настроении группа продолжала движение.
Проскочили Фруктовую. Прошли на скорости усадьбу совхоза „Грачево-Горки“. Тут случилась еще одна беда. В салоне „волги“ почувствовался запах горелого масла.
— Ах, ты, елки-моталки! — взъярился шофер. — Маслопровод пробило!
Пришлось остановиться и ждать подмоги от местной милиции. Романова повернула голову к своим помощникам:
— Эй, шо приуныли? — посмотрев на Грязнова, она не выдержала и засмеялась: по длинному носу капитана стекала дождевая струйка, смешно отделяясь капельками от изогнутого кончика — кап, кап, кап.
— Веселая канарейка! — воскликнула Шура и взяла из рук Грязнова его франтоватую кепочку: в двух местах были две маленькие дырочки от сквозной пули. — Как же это тебя не зацепило?
Слава испугался задним числом и схватился за затылок. Шура перегнулась через спинку своего сиденья и повернула грязновскую голову.
— Чуток зацепило, — тихо сказала она и чмокнула Грязнова в мокрый рыжий вихор.
* * *
В этот вечер дежурным по Луховицкому районному отделу был капитан Галкин. Вместе с ним на смену заступил лейтенант Федосов. Пульт связи, телетайп и радиостанция были его хозяйством.
В 22.20 зазвонил один из телефонов. Привычным движением Федосов снял трубку. И по тому, как нервно заходила его рука с авторучкой по странице журнала происшествий, Галкин понял: в районе произошло нечто из ряда вон. Глянул через плечо: совершено нападение на оперативную группу из МУРа. Сказал коротко:
— Оповести Москву, вышли людей! — а сам начал крутить диск другого телефона. Требовалось немедленно поставить в известность начальника. В окно Галкин увидел, как распахнулась дверь райотдела, выбежали сотрудники, вскочили в машину, и она на крутом вираже скрылась за углом.
Федосова дежурный усадил за телетайп, а сам пристроился к радиостанции — надо оповестить соседей. По телефону заказал разговор с Москвой, со своим главком. Торопил телефонисток: живее, милые, живее…
Когда в дежурную часть вбежал начальник — полковник Журавлев, и приказал поднять отдел по тревоге, о случившемся знали не только в двух милицейских главках — в областном и городском, но и в самом Министерстве внутренних дел страны, а посты Госавтоинспекции были приведены в готовность номер один и занимали позиции по всем направлениям, ведущим из Луховиц. Он сориентировал гаишников, что нужно искать одновременно красный „фольксваген“ и мотоцикл ИЖ. С приметами было жидковато.
Один из только что уехавших в больницу оперативников кричал по рации, установленной в машине:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
— Как? А… — старик вдруг стукнул себя по лбу и, приговаривая „Вот дурак-то старый, прости Господи“, засеменил к своему участку. Через пять минут мы услышали рев мотора, и на дорогу вылетел старый газик, за рулем которого восседал наш хозяин.
Наконец мы вытаскиваем автомобиль на твердый грунт. Рита вылезает из машины и, глянув на меня, не может сдержаться от смеха…
Меркулов заперся в одной из комнат, объявив монополию на находку. Мы с Ритой слоняемся по участку без дела. Ромадин, прибрав послеобеденный беспорядок на столе, возится в оранжерее, пытаясь спасти испорченные Меркуловым ростки. Рита предлагает:
— Хочешь поучиться водить машину?
С меня сходит семь потов, пока я усекаю смысл Ритиных команд:
— Сцепление, тормоз, передача, газ… Сцепление, тормоз, передача…
Ура, мотор не глохнет, я еду!
— Тормоз!!! — отчаянно кричит Рита. Машину немного заносит, и мы оказываемся в одном миллиметре от телеграфного столба. Целуемся. Долго. И неожиданно для себя самого я говорю:
— Выходи за меня замуж.
Рита отстраняется, смотрит в боковое окно, потом поворачивается ко мне:
— Я выйду… — она протягивает ладошку к кому-то невидимому и снова говорит: — Я выйду замуж за Сашу Турецкого.
17
…Казакова на ипподроме муровцы потеряли. Пока Грязнов рядился — обрабатывал „Анджелу Дэвис“, Казаков распрощался с нахлебниками, вместе с боксерами-телохранителями спокойно вышел из своей ложи, отдал своему штату необходимые распоряжения, сел в „фольксваген“ и отчалил в неизвестном направлении. Было это почти в семь вечера.
Грязнов позвонил в отдел, попросил дежурных ребят съездить к Казакову домой — дал адрес. Сам остался на ипподроме — мотать душу Липе и Редькину, сидевшим в ложе „короля“…
Буквально через двадцать минут оперативная группа подрулила к дому, где проживал Казаков — это был знаменитый на всю Москву небоскреб на Котельнической набережной, там на десятом этаже корпуса „Б“ в двух соединенных между собой трехкомнатных квартирах проживал этот закоренелый холостяк. Хозяина, естественно, уже не было дома. Сыщикам ничего не оставалось, как полюбоваться на огромную, обитую дерматином дверь с многочисленными замками и запорами, надежно предохранявшими от непрошенных гостей — в данном случае от сотрудников МУРа. Расспросили тетю Пашу, лифтершу, и выяснили, что „директор“, так в доме звали Казакова, только что приезжал со своими помощниками, забрал несколько чемоданов, тюков и свертков и уехал куда-то на „фольксвагене“…
* * *
…В это время Грязнов, разозленный проколом, как раз „брал за жабры“ вонючих прихлебателей Казакова. И если первый — Гера Редькин, битый парень, юрисконсульт театра на Таганке, сам в прошлом милицейский следователь, выгнанный из органов за пьянку, на удочку не попадался и честно отрабатывал свой хлеб — не кололся, то второго — киносценариста с „Мосфильма“ Эрика Липу (он же Эраст Липахер по паспорту) — стращать или уламывать не пришлось. Он попросил Грязнова, чтобы они остались наедине в комнате милиции при ипподроме, поминутно прокашливаясь, закатывая глазки к небу и божась какой-то племянницей, глухим шепотком признавался муровскому капитану в том, что вот уже лет десять, с того времени, как приехал в Москву из родной Полтавы и сотрудничает внештатно в „Пионерской правде“ и во всех киностудиях страны, состоит на связи с КГБ и как осведомитель вывел на чистую воду немало неблагонадежных лиц из числа коллег, друзей и даже родственников: настрочил на них ровно сто шестнадцать доносов в КГБ, МВД и Народный Контроль (можете проверить!) и сейчас с превеликой радостью и гражданским мужеством даст все нужные показания в отношении своего бывшего знакомого гражданина Казакова Владимира Георгиевича, в котором он так ошибался…
Именно от этого Липахера, которому, по мнению Грязнова, более подходила для псевдонима вторая часть его фамилии, капитан узнал много интересного про Казакова и, в частности, то, что в половине десятого „директор“ должен встретиться со своим телохранителем-мотоциклистом в районе Московской кольцевой дороги, у развилки Рязанского шоссе, и вместе с ним и другим телохранителем прибыть в десять-десять тридцать в Луховицы, поселок „Верховного Совета“…
18
За окном моросит противный дождь. Мы: Рита, я и Ромадин пьем чай на кухне. Мистер лежит под столом и время от времени поднимает свою морду, чтобы удостоверить преданность хозяину. Меркулов не показывается уже несколько часов. Я не выдерживаю и тихонько открываю дверь. Меркулов сидит в глубоком кресле перед камином. По стенам пляшут причудливые тени, рождаемые светом керосиновой лампы и каминного огня. Ноги его укутаны допотопным пледом, накрахмаленный ворот белой рубашки поднят, манжеты рукавов расстегнуты. Тонкое лицо кажется постаревшим в этой игре света и тени. Ни дать, ни взять — воистину князь.
— Надо ехать, — говорит князь, и, мне кажется, он собирается добавить — седлайте лошадей. Но вместо этого он говорит: — Следствие закончено — следствие продолжается…
Куда же девался тот Меркулов, вчерашний? Пляшущий при виде вшивой бумажки эксперта и радующийся мельчайшему успеху в деле раскрытия следственных шарад? Передо мной сидел усталый, потерявший интерес ко всему окружающему, умирающий от ран старый воин. Ну, конечно же, я сгорал от любопытства — что же это за проклятые бумажки, из-за которых уже убили двух человек, а мой Костя впал в несвойственное ему состояние прострации. Но я уже знал меркуловскую азбуку — спрашивать — это все равно, что не спрашивать, если мой начальник сам не говорит ни слова.
— Надо ехать, — опять сказал Меркулов, встал с трудом из своего кресла, и мы вышли в кухню. — У меня есть ощущение, ну, просто какое-то шестое чувство, что на всех на нас здесь присутствующих можно здорово положиться. Во имя вашей собственной безопасности, а также ваших близких, никому ни слова не только о нашей находке, но и нашем посещении этого дома вообще. Мне бы не хотелось вас пугать, но… — Он обвел нас взглядом, взял с лавки свой свитер. Мы с Ритой быстро оделись. В дверях Меркулов остановился и пробормотал: — Сам-то я, признаться, уже перепуган.
19
…Шура с группой рванула к развилке и вот загорала теперь на обочине. Она материлась — ни Казакова, ни Грязнова не было, а уже почти десять! Было от чего материться. Она думала провести воскресенье с мужем и сыновьями, а этот рыжий Грязнов спутал все планы, выволок ее из дому, а сам закатился как ясное солнышко. Поэтому Романова шипела, исходя на Грязнова злобой:
— Ну, сука! Не сыщет Казакова до десяти, разжалую в участковые!
Она не знала, что Грязнов делал в этот воскресный вечер все возможное и невозможное, выбивался из сил.
Защищая товарища, Красниковский сказал:
— Что-то, видать, не вытанцовывается у Славы!
Шура огрызнулась:
— Плохому танцору вечно яйца мешают! Он вряд ли появится в ближайшие сутки. Ждем еще от силы минут пятнадцать и отваливаем!
По Московской кольцевой дороге пер автобусный поток, спешили легковушки. Растет, растет столичный автотранспорт. Ежедневно по Москве шастает не менее миллиона машин…
Неожиданно полил дождь — косой, частый и со снегом.
В воздухе ощущался типичный для этих мест запах аммиака, напоминающий резкую вонь собачьей мочи. Он исходил от химического завода, расположенного у Южного порта.
— Уже без двух десять, а этот „король ипподрома“ как в яму провалился! — Романова устало откинулась на спинку кресла милицейской „волги“.
Майор Красниковский, капитан Потехин и шофер молчали. Они знали, когда начальница не в духе, лучше не встревать — нарвешься на ругань.
Погоня! Как много романтики заложено в этом слове! Вот по гладкому, почти пустому шоссе мчатся одна за другой две машины. Стремительные виражи. Руки водителя, вцепившиеся в руль. Потом — резкая автоматная очередь, Кровь. Ни одна приключенческая лента не обходится без подобных сцен. И мы — зрители, в общем, без особого удивления смотрим, как удирают, догоняют, падают, стреляют киногерои. В жизни не так все эффектно — надо ждать, неизвестно чего. Надо нюхать эту мочу. Надо растрачивать свою жизнь понапрасну.
— Товарищ подполковник! Товарищ подполковник! Слышь-ка! Кажись он! — вскрикнул старшина-шофер.
Со стороны Москвы действительно показалась кавалькада: впереди мощный мотоцикл ИЖ, а затем красный „фольксваген“, машина для наших мест приметная. Они промчались так стремительно, что номеров никто не рассмотрел. За ИЖем и „фольксвагеном“ не менее стремительно несся голубой „жигуль“.
По радио проскрежетало:
— Первый! Первый! Я — второй! Я у него на хвосте! Следуйте за мной!
Это звучал искаженный динамиком голос Грязнова.
Романова сказала хрипловато:
— Быстренько пошли за ними!
Старшина-шофер переключил скорость, нажал на педаль, и облако газа показалось из выхлопной трубы.
Кофейная милицейская „волга“ с форсированным двигателем устремилась в погоню…
…Дорога между Алпатьевом и Фруктовой прямая, слегка под уклон. Слева, если смотреть по ходу движения, большое до горизонта поле. Справа тянется лесопосадка. Именно тут грязновский экипаж почти настиг „фольксваген“ Казакова. Еще одно-единственное усилие, и „король ипподрома“ схвачен! Мотоциклиста, который вроде бы ковырялся в моторе, увидели не сразу.
Гаибов, шофер грязновской машины, чуть сбросил скорость, и тут хлестанули выстрелы. Грязнов краем глаза успел заметить, что стреляет с колена проклятый мотоциклист! Он выругался. Посыпались осколки стекла, Гаибов упал головой на колени Грязнова.
— Слава! Гони! — крикнул старший лейтенант Нагорный и тоже сник.
Как ему удалось перехватить руль, дотянуться ногой до педали газа и при этом спрятать голову за приборным щитком, объяснить Грязнов не смог. Сам потом удивлялся, откуда взялось это умение в смертный час.
— Шура, Шура, — надрывался он, — нас обстреляли!
Рация молчала…
Машину круто занесло, и она, сильно осев на правый бок, замерла у обочины…
…Мотоциклиста Романова не видела — когда проезжали роковое место, его и след простыл. При такой мерзкой погоде было нелегко отличить грязновский „жигуль“ от любой другой машины.
— Рули, Кузьмич, вправо, то ж наш Слава! — заорала Шура. Подбежав к открытому окну „волги“, Грязнов сказал в сердцах:
— Сучий мотоциклист ранил Гаибова и Нагорного, а „фольксваген“ ушел! Вызывайте „скорую“ и ГАИ! Скорее!
Надежда на поимку Казакова испарялась. Тем более, что кроме „фольксвагена“ теперь предстояло ловить и вооруженного мотоциклиста, который прикрывал отход Казакова и его подручных.
Приехала санитарная машина и гаишники. Санитары забрали раненных оперативников и повезли их в районную Луховицкую больницу. С „жигулем“ дело обстояло хуже: оба правых колеса и радиатор были пробиты.
Грязнов забрался в „волгу“ Романовой, третьим на заднее сиденье, к Красниковскому и Потехину. В унылом настроении группа продолжала движение.
Проскочили Фруктовую. Прошли на скорости усадьбу совхоза „Грачево-Горки“. Тут случилась еще одна беда. В салоне „волги“ почувствовался запах горелого масла.
— Ах, ты, елки-моталки! — взъярился шофер. — Маслопровод пробило!
Пришлось остановиться и ждать подмоги от местной милиции. Романова повернула голову к своим помощникам:
— Эй, шо приуныли? — посмотрев на Грязнова, она не выдержала и засмеялась: по длинному носу капитана стекала дождевая струйка, смешно отделяясь капельками от изогнутого кончика — кап, кап, кап.
— Веселая канарейка! — воскликнула Шура и взяла из рук Грязнова его франтоватую кепочку: в двух местах были две маленькие дырочки от сквозной пули. — Как же это тебя не зацепило?
Слава испугался задним числом и схватился за затылок. Шура перегнулась через спинку своего сиденья и повернула грязновскую голову.
— Чуток зацепило, — тихо сказала она и чмокнула Грязнова в мокрый рыжий вихор.
* * *
В этот вечер дежурным по Луховицкому районному отделу был капитан Галкин. Вместе с ним на смену заступил лейтенант Федосов. Пульт связи, телетайп и радиостанция были его хозяйством.
В 22.20 зазвонил один из телефонов. Привычным движением Федосов снял трубку. И по тому, как нервно заходила его рука с авторучкой по странице журнала происшествий, Галкин понял: в районе произошло нечто из ряда вон. Глянул через плечо: совершено нападение на оперативную группу из МУРа. Сказал коротко:
— Оповести Москву, вышли людей! — а сам начал крутить диск другого телефона. Требовалось немедленно поставить в известность начальника. В окно Галкин увидел, как распахнулась дверь райотдела, выбежали сотрудники, вскочили в машину, и она на крутом вираже скрылась за углом.
Федосова дежурный усадил за телетайп, а сам пристроился к радиостанции — надо оповестить соседей. По телефону заказал разговор с Москвой, со своим главком. Торопил телефонисток: живее, милые, живее…
Когда в дежурную часть вбежал начальник — полковник Журавлев, и приказал поднять отдел по тревоге, о случившемся знали не только в двух милицейских главках — в областном и городском, но и в самом Министерстве внутренних дел страны, а посты Госавтоинспекции были приведены в готовность номер один и занимали позиции по всем направлениям, ведущим из Луховиц. Он сориентировал гаишников, что нужно искать одновременно красный „фольксваген“ и мотоцикл ИЖ. С приметами было жидковато.
Один из только что уехавших в больницу оперативников кричал по рации, установленной в машине:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36