– Кто она? – спросила заинтригованная Джоанна.
– Юдифь, жена виконта Вайфара, – ответил брат Рудольф, староста новичков. – Образованная женщина. Говорят, она пишет и читает на латыни, как мужчина.
– Deo, juva nos. – Брат Гайло опасливо перекрестился. – Она ведьма?
– Она слывет великой праведницей. Даже сама написала комментарии к жизни Святой Эстер.
– Мерзость, – отрезал брат Томас, один из новичков. Простоватый молодой человек с овальным лицом, заячьей губой и тяжелыми веками, он свято верил в свою добродетель и не упускал случая проявить ее. – Ужасная ошибка природы. Что может знать о таких вещах женщина, существо низменное? Господь обязательно накажет ее за подобную наглость.
– Уже наказал, – ответил брат Рудольф. – Хотя виконту очень нужен наследник, его супруга бездетна. Всего месяц тому назад она родила еще одного мертвого ребенка.
Благородная процессия остановилась перед аббатской церковью. Джоанна наблюдала, как Юдифь сошла с коня и с печальным достоинством приблизилась к церковной двери, держа в руке свечу.
– Не смотри так, брат Иоанн, – озабоченно предупредил Томас. Он частенько подлизывался к брату Рудольфу. – Хороший монах должен стыдливо опускать глаза перед женщиной, – ханжески процитировал он правило.
– Ты прав, брат, – отозвалась Джоанна. – Но я никогда раньше не видел женщины, у которой один глаз голубой, а другой карий.
– Не соединяй свою греховность с ложью, брат Иоанн. У этой леди оба глаза карие.
– А откуда ты знаешь, брат, – лукаво спросила Джоанна, – если ты на нее не взглянул?
Монахи рассмеялись. Даже брат Рудольф не смог подавить улыбки.
Томас злобно посмотрел на Джоанну. Она выставила его дураком, но он был не из тех, кто прощает обиды.
Их внимание привлек брат Гилдвин, ризничий церкви. Он поспешил преградить путь Юдифь.
– Мир вам, леди, – сказал он на просторечии.
– Et cum spiritu tuo, – ответила она ему на безупречной латыни.
Брат Гилдвин нарочно обратился к ней так.
– Если вам нужна пища и кров, мы всегда готовы предоставить их. Извольте пройти в дом для высокопоставленных гостей. Я извещу господина аббата о вашем прибытии. Несомненно, он пожелает приветствовать вас лично.
– Вы чрезвычайно добры, отец. Но я не намерена останавливаться у вас, – снова ответила она на латыни. – Поставлю свечку в церкви за моего усопшего ребенка я продолжу свой путь.
– Ах. Тогда как ризничий считаю долгом сообщить вам, дочь моя, что вы не должны входить в эти двери, пока еще… – он поискал нужное слово, – пока еще не очистились.
Юдифь зарделась, но сохранила спокойствие.
– Я знаю правила, отец, – спокойно произнесла она. – Я выждала необходимые тридцать три дня с момента родов.
– Вы родили девочку, не так ли? – снисходительно осведомился брат Гилдвин.
– Да.
– Тогда для полного… очищения… нужно больше времени. Вы не можете входить в священное здание церкви в течение шестидесяти шести дней после родов.
– Где это написано? Я об этом не читала.
– А вам и не следовало читать, если вы женщина.
Джоанна была потрясена дерзостью священника. Памятуя о своих унижениях, она глубоко прочувствовала всю глубину унижения Юдифи. Образованность женщины, ее ум, воспитание ничего не значили. Самый ничтожный попрошайка, безграмотный и грязный мог войти в церковь и помолиться, но для Юдифь путв был закрыт только потому, что она была «нечистой».
– Возвращайся домой, дочь моя, – продолжал 6parfr Гилдвин, – и молись в своей часовне за душу твоего некрещеного ребенка. Господь не ирнемлет всего, что противно природе. Откажись от книг и возьми в руки иглу, как пристало женщине. Покайся в своей гордыне, и Он снимет бремя, которое возложил на тебя.
Юдифь вспыхнула.
– Такое оскорбление не сойдет вам с рук. Мой супруг узнает об этом немедленно, и ему это не понравится. – Это не возымело действия, поскольку в этих краях имя виконта Вайфара ничего не значило, и Юдифь об этом знала. Высоко вскинув голову, она пошла к своему коню.
Джоанна направилась к ней.
– Дайте мне вашу свечу, леди. – Она протянула руку. – Я поставлю ее за вас.
В красивых глазах Юдифи мелькнуло удивление и недоверие. Неужели это еще одна попытка унизить ее?
Долгое время женщины стояли, глядя друг на друга. Юдифь, воплощение женской красоты, с длинными волосами, прелестно обрамлявшими ее лицо, и Джоанна, высокая, мужеподобная, в простой монашеской рясе.
Что-то в пристальных серо-зеленых глазах, смотревших на нее, тронуло Юдифь, и она молча дала свечу Джоанне. Затем села на коня и ускакала.
Джоанна зажгла свечу перед алтарем, как обещала. Ризничий был в ярости.
– Неслыханная наглость! – заявил он. И в ту ночь, к удовольствию брата Томаса, Джоанне приказали поститься в наказание за преступление.
После этого случая Джоанна окончательно решила забыть про Джеральда. Она никогда не была бы счастлива, посвятив себя ограниченной условностями жизни женщины. Кроме того, Джоанна убедила себя, что с Джеральдом у нее все равно ничего не получилось бы. Она еще ребенок, неопытный и наивный. Ее любовь была лишь романтической иллюзией, плодом одиночества и безысходности. Несомненно, Джеральд не любил ее, иначе никогда не покинул бы.
«Aegra amans, – подумала она. – Воистину, Вергилий был прав: любовь всего лишь разновидность болезни». Она меняет людей, заставляет их вести себя странно и нерационально. Джоанна радовалась, что навсегда покончила с этим.
«Никогда не отдавайся мужчине», – вспомнила она предупреждение матери. В детском страстном увлечении Джоанна забыла про него. Теперь Джоанна поняла, как ей повезло, что она избежала материнской участи.
Снова и снова Джоанна повторяла себе эти слова, пока наконец не поверила в них.
Глава 15


Братья собрались в покаянном доме, рассевшись по старшинству на границах, ярусных каменных сиденьях вдоль стен. В этом помещении происходили все самые важные религиозные события, здесь обсуждались текущие дела, решались административные, финансовые вопросы, велись диспуты. Здесь также каялись в совершенных грехах и нарушениях, за них определялись наказания или выслушивались обвинения других монахов.
Джоанна всегда приходила сюда с трепетом в душе, опасаясь ненароком, неосторожным словом или жестом выдать себя. Если ее тайна будет раскрыта, она узнает об этом именно здесь.
Собрание всегда начиналось с чтения главы из Правил Святого Бенедикта. По этой книге устанавливалась ежедневная духовная и бытовая жизнь монастыря. Правило зачитывали от начала до конца, каждый день по одной главе, чтобы в течение года монахи полностью ознакомились с ее содержанием.
После чтения и благословления аббат Рабан спросил:
– Братья, есть ли у вас грехи, в которых должно признаться?
Не успел он закончить фразу, как брат Тедо вскочил.
– Отец, я хочу признаться.
– В чем, брат? – устало и обреченно произнес аббат Рабан.
Брат Тедо всегда первым признавался в своих ошибках.
– Я плохо выполнил свое задание. Переписывая житие Святого Амандуса, я заснул.
– Опять? – Аббат Рабан изогнул бровь.
Тедо понурил голову.
– Отец, я грешен и ничтожен. Пожалуйста, назначьте мне самое тяжкое наказание.
Аббат Рабан вздохнул.
– Хорошо, В течение двух дней ты будешь каяться перед церковью.
Монахи вяло заулыбались. Тедо так часто видели кающимся перед церковью, что он превратился в неотъемлемую часть ее украшения, в живое изваяние угрызений совести.
Тедо был сильно разочарован.
– Вы слишком милостивы, отец. За такой тяжкий проступок прошу о недельном наказании.
– Господь не приветствует гордыни, Тедо, даже в страданиях. Помни об этом, прося о Его прощении за твои другие грехи.
Эти слова попали в цель. Тео покраснел и сел на место.
– Есть ли еще грехи? – спросил Рабан.
Встал брат Хунрик.
– Дважды я опоздал на ночное бдение.
Аббат Рабан кивнул; медлительность Хунрика была известна, но он признался в своем проступке, не пытаясь скрыть его, поэтому наказание будет легким.
– Отныне, до дня Святого Дэни, ты будешь бдеть по ночам.
Брат Хунрик опустил голову. Праздник Святого Дэни всего через два дня. В течение двух ночей он должен не спать, следя за движением луны и звезд на небосклоне, чтобы как можно точнее определить приближение девятого часа, или двух часов ночи, а затем разбудить монахов для ночной службы. Это было чрезвычайно важно, поскольку время определялось только по солнечным часам, и конечно же по ночам от них не было никакой пользы.
– Во время бдения, – продолжил Рабан, – постоянно молись, стоя коленями на крапивном снопе. Он будет напоминать тебе о твоей лености и предостережет от греховной сонливости.
– Да, отец. – Брат Хунрик покорно принял приговор. За такой тяжкий проступок наказание могло быть хуже.
По очереди вставали еще несколько монахов и каялись в таких мелких грехах, как разбитая посуда в трапезной, ошибки в чистописании, риторике и принимали наказание со всей кротостью. Когда они закончили, аббат Рабан помолчал, убедившись, что желающих больше нет. Потом спросил:
– Есть ли другие грехи? Теперь пусть выскажутся те, кто обеспокоен спасением душ своих братьев.
Этого Джоанна боялась всегда. Внимательно глядя на ряды монахов, она остановилась на брате Томасе. Его глаза с тяжелыми веками, смотрели на нее с нескрываемой враждебностью. Джоанна поежилась. Не собирается ли он в чем-то обвинить меня?
Но Томас так и не встал. Поднялся брат Одило, сидевший в следующем ряду.
– В постную Пятницу я видел, как брат Хуг взял в саду яблоко и съел его.
Брат Хуг нервно вскочил.
– Отец, это верно, я сорвал яблоко. Было очень трудно полоть сорняки, и я сильно ослаб. Но, святейший отец, я не съел яблоко, а откусил от него лишь маленький кусочек, чтобы набраться сил для работы.
– Слабость плоти не оправдывает нарушения правил, – резко ответил аббат Рабан. – Это испытание ниспослано Богом, чтобы проверить силу веры. Подобно Еве, матери греха, ты не выдержал этого испытания, брат. Серьезное прегрешение, особенно потому, что ты не отважился признаться сам. В наказание ты будешь поститься в течение недели, отказавшись от всякой пищи до дня Богоявления.
Неделя голодания были привычным наказанием для монахов. Они и без того питались лишь овощами, травами, бобами и только иногда рыбой до самой праздничной литургии! Эта неделя будет наиболее трудной, потому что в это время со всей округи в монастырь поступали продуктовые пожертвования, поскольку христиане каялись в своей сытости и опасались за свою душу. Медовые пироги, всевозможные пирожки, аппетитные жареные цыплята и прочие вкусные блюда на короткое время украсят столы аббатства. Брат Хуг свирепо взглянул на брата Одило.
– Креме того, – продолжил аббат Рабан, – в благодарность брату Одило за его заботу о твоем духовном благополучии, ты сегодня ночью падешь ниц перед ним и кротко омоешь его ноги.
Брат Хуг опустил голову. Он сделает так, как велел аббат Рабан, но Джоанна сомневалась, что с благодарностью. Наказание тела вынести легче, чем наказание души.
– Есть ли другие прегрешения, о которых необходимо сказать? – спросил аббат Рабан. Все молчали, и он мрачно произнес: – Должен сообщить, что среди нас есть тот, кто погряз в грехе, в преступлении, омерзительном пред Богом и Небесами… – Сердце Джоанны дрогнуло. – В нарушении святой клятвы, данной Богу.
С места вскочил брат Готшалк.
– Отец, это была клятва моего отца, а не моя! – задыхаясь произнес он.
Готшалк был молодым человеком, всего года на два или три старше Джоанны, с кудрявыми черными волосами и так глубоко посаженными глазами, что они казались двумя темными синяками. Подобно Джоанне, он был завещан монастырю с рождения отцом, саксонским аристократом. Теперь, став взрослым мужчиной, он решил покинуть монастырь.
– Совершенно законно, когда христианин посвящает своего сына Богу, – решительно заявил аббат Рабан. – От такого пожертвования невозможно отказаться, не согрешив.
– Не равный ли грех удерживать человека вопреки его природе и воле?
– Если человек не оглянется, он обнажит свой меч, – высокопарно произнес аббат Рабан. – Он преклонит свой меч в ожидании. Он приготовит орудие убийства.
– Это насилие, а не истина! – выкрикнул Готшалк.
– Позор! Греховодник! Позор, брат! – послышались разгневанные голоса монахов.
– Непослушание, сын мой, подвергает твою бессмертную душу опасности, – печально предупредил аббат Рабан. – От этой болезни есть лишь одно лечение… Справедливы и грозны слова Апостола: «Tradere hujusmodi hominem in interitum carnis, ut spiritus satvus sit in diem Domini» – такого человека необходимо принудить умерщвлять плоть, чтобы спасти его дух пред Всевышним.
По знаку Рабана двое братьев, отвечающих за дисциплину в монастыре, схватили Готшалка и вытолкнули на середину комнаты. Он не сопротивлялся, когда они поставили его на колени и подняли рясу, обнажив ягодицы и спину. Из угла комнаты брат Гермар, старший дьякон, принес крепкую узловатую, витую плетку, хранившуюся специально для таких случаев. Встав поудобнее, он размахнулся и сильно хлестнул по спине Готшалка. Звук удара разнесся по комнате.
Шрамы на спине Джоанны заныли. Кожа обладала собственной памятью.
Брат Гермар снова размахнулся и ударил еще сильнее. Все тело Готшалка содрогнулось, и он плотнее сжал губы, чтобы аббат Рабан не насладился его криком. Плетка все хлестала Готшалка, но он молчал.
После обычных семи ударов брат Гермар опустил плетку, но аббат Рабан приказал продолжить. Брат Гермар удивился, но повиновался.
Еще три удара, четыре, пять, но тут раздался страшный звук. Плетка коснулась обнаженной кости. Готшалк откинул голову назад и взвыл. Страшный, душераздирающий крик из самой глубины его существа повис в тишине, потом перешел в долгий, надрывный стон.
Аббат Рабан удовлетворенно кивнул, и подал знак брату Гермару остановиться, Когда Готшалка подняли и полувывели, полувытащили из комнаты, Джоанна заметила посередине его багровой спины белое пятно. Одно из ребер Готшалка выступило наружу.
В лазарете было непривычно пусто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56