В результате она вернулась домой через восемь дней после пожара. Беверли все еще чувствовала слабость, ожоги на левом бедре и с правой стороны живота еще не окончательно затянулись. К счастью, они оказались не столь глубокими, так что шрамов после них не должно было остаться. А боль пройдет.
Первые два дня Беверли провела, практически не вставая с постели, и пролежала бы по крайней мере еще сутки, если бы не гость.
Ламберт.
Он выглядел так, словно проглотил большую ядовитую осу.
– Я войду?
То, что хозяйка была в одном халате, его не смутило. Уортон посторонилась, и Ламберт вошел. Он даже сел, хотя она ему, в общем-то, не предлагала.
– Вы меня обманули.
Она ожидала услышать нечто подобное и не чувствовала ни желания, ни потребности отвечать.
– Вы вообще ничего не докладывали мне об этом деле.
Беверли вздохнула. Если Ламберт собирается отстранить ее, какого черта он тянет?
– Только потому, что вы либо пропустили бы мои слова мимо ушей, либо отобрали у меня это дело. Можете сколько угодно говорить, что это не так, но мы оба знаем – по отношению ко мне вы вели себя совершенно по-скотски.
– Это мое право, а ваше поведение – ваша проблема. Я не нахожу никаких оправданий вашему поступку.
На это заявление Беверли ничего не сказала. Тогда Ламберт спросил:
– Что там все-таки произошло?
– Вы видели мой рапорт. – Тут Беверли слегка покривила душой.
– Этот бред про искусственные вирусы, международный заговор и наемных убийц? Да, я читал. Все это не более чем клевета на «Пел-Эбштейн».
– Кто-нибудь провел анализ того, что Елена вынесла из огня?
Ламберт ответил не сразу:
– Мне сказали, что, по-видимому, это некий сублимированный вирусный материал. Что это такое, я не знаю.
– А объяснения доктора Айзенменгера?
Ламберт фыркнул:
– Этот доктор полностью повторяет ваши слова, какими бы бредовыми они ни были.
Беверли не стала торопиться с ответом. Ламберт держался так натянуто, что, пребывай он в горизонтальном положении, на нем можно было бы развешивать белье, но Беверли знала, что ее начальник обладает одним качеством, за которое его можно уважать: Ламберт был честен. Даже перед самим собой. Поэтому он и произнес:
– Нам при всем желании не удастся ничего доказать. Все, что осталось после пожара, идентификации не поддается. Живых свидетелей нет.
Беверли уже догадывалась об этом.
– Значит, они выйдут сухими из воды.
Ламберт скривил рот:
– Единственное, что я могу констатировать, так это факт, что на этом острове определенно что-то произошло. Во-первых, обнаружены два револьвера, что хотя отчасти подтверждает ваши слова; во-вторых, у пожарных сложилось мнение, что причиной пожара явился взрыв. Но нет ничего – я повторяю, ничего, – что свидетельствовало бы о причастности ко всему этому «Пел-Эбштейн-Фармасьютикалс».
Интересно, думала Беверли, к чему он клонит.
Тем временем Ламберт продолжил, и последние слова он произнес тихо, с едва уловимой болью в голосе:
– На меня… давят. – И похоже, что это смахивало на сочувствие.
– И чего требуют? – уточнила Беверли.
– Похоронить это.
– А меня?
Он выдержал паузу:
– Все может быть. Если бы ваш рапорт был исправлен…
Беверли никогда не видела шефа в таком смущении, хотя не раз мечтала об этом. Однако, как ни странно, сейчас она не испытывала от этого ни малейшей радости. Напротив, она его понимала.
– Я буду просить о переводе, – подумав, сказала она. – Как я понимаю, мы оба этого хотим, не так ли?
Ламберт кивнул, глядя ей в глаза. Улыбнувшись, она спросила:
– Так, ради интереса, а что будет, если я пошлю их куда подальше?
И Беверли, и Ламберт были прагматиками, загнанными в рамки своей профессии, и он знал, что этот вопрос не требует ответа. Поэтому он молча поднялся и направился к двери. Уже на пороге он обернулся и сказал:
– Оба экземпляра вашего первого рапорта находятся у меня. Они будут уничтожены. За новым кто-нибудь заедет.
Беверли не встала, чтобы проводить его, и Ламберту пришлось самому открывать дверь. Перед тем как захлопнуть ее за собой, он сказал:
– С выходом на работу можете не торопиться.
Когда Елена наконец пришла в сознание, Айзенменгер почувствовал такое облегчение, что не выдержал и, смутившись, вышел из ее палаты прежде, чем она увидела его. Через час или немного позже он вернулся, но она уже спала. Поговорить им удалось только на следующий день.
– Ну и дура же ты.
Она улыбнулась:
– Спасибо. – Ее голос звучал, как и у Беверли, с легкой хрипотцой.
– Нет, правда, ты не должна была возвращаться.
– Но ведь ты же хотел вернуться.
– Я знал, что искать.
– Ты был буквально нашпигован дробью из того ружья, можно было подумать, что фея всех прыщей задумала превратить тебя в выставочный экземпляр. Ты не дополз бы даже до входной двери, а уж до лаборатории и подавно.
Они помолчали.
– Допустим, – согласился он наконец. – Но ведь ты могла погибнуть.
Елена вздохнула и задумчиво произнесла:
– Да, могла. – Ее речь прервали громкие звуки, которых в отделении реанимации всегда хватает. – Где она?
Наверное, Айзенменгер должен был догадаться, кого Елена имеет в виду, но он не понял, и Елене пришлось пояснить:
– Беверли.
– Она уже выписалась.
Некоторое время Елена молча глядела в потолок, и он счел за лучшее заняться изучением одного из мигающих устройств возле ее кровати, которым наука отвела роль высокотехнологичных ангелов-хранителей.
– Она побежала за мной. – Елена произнесла это с оттенком удивления.
– Она сказала, что это ее работа.
Чтобы скрыть неловкость, Айзенменгеру вновь пришлось заняться исследованием чудес современной медицины. Молчание нарушила Елена:
– Она вовсе не обязана была этого делать, ведь правда? Она могла спокойно оставить меня в горящем доме. И никто не упрекнул бы ее за это, так ведь?
Собравшись с духом, Айзенменгер глубоко вздохнул и кивком подтвердил, что да, никто не требовал от Беверли проявлять чудеса героизма.
Но тут в палату вошла сестра, и разговор пришлось прервать. Впрочем, они и так уже сказали друг другу все, что могли.
Елену выписали через десять дней. У дверей больницы ее встретил Айзенменгер и отвез домой. Нельзя сказать, чтобы Елена окончательно оправилась от пережитого: в легких все еще ощущалась боль – слишком уж много дыма ей пришлось наглотаться, – да и ожоги на спине не затянулись. Ей предстояла операция по пересадке тканей, так что сидеть она могла, лишь обложившись со всех сторон подушками, но даже это причиняло ей боль. Но по крайней мере руки уже почти зажили, и нога, хотя и была еще в гипсе, перестала болеть.
Настроение ее, однако, было самым что ни на есть боевым: Елена метала громы и молнии. По забавному совпадению, такие же громы и молнии в тот день метало и лондонское небо – шел проливной дождь.
– Вот сука! – ни с того ни с сего в сердцах произнесла Елена.
«Так, это мы уже проходили, но звучит вполне обнадеживающе», – подумал Айзенменгер.
– Она спасла тебе жизнь, – пытался он урезонить свою спутницу.
– Знаю, – сказала она, как отрезала, всем своим видом давая понять, что не желает больше возвращаться к этой теме. – Но это ничуть не меняет того, что она сделала раньше.
Айзенменгер знал, что новость, которую он намеревался сообщить, вряд ли обрадует Елену. Тем не менее он сказал:
– Не знаю точно, но, насколько я себе представляю, на нее сильно надавили – что-то связанное с большой политикой.
Они въезжали на территорию Англии через просторные долины Камбрии.
– Подыскиваешь для нее оправдание?
«Черт возьми, она слишком быстро приходит в себя».
– Нет. Просто думаю, что она более прагматик, нежели идеалист.
– Более здравомыслящая, чем я?
Она закидывала Айзенменгера вопросами с такой скоростью, говорила так энергично, что, казалось, вот-вот бросится на него с кулаками. Тем не менее доктор старался сохранять спокойствие. В конце концов, нужно делать скидку на то, что Елена еще не вполне поправилась.
– Я лишь хочу сказать, что Беверли принадлежит к числу людей, которые не станут бороться с ветряными мельницами.
Елена уже собралась что-то ответить, однако Айзенменгер опередил ее:
– Послушай, что мы имеем в результате? Мы знаем правду, но доказать ничего не можем. Все, кто связан с этим делом, мертвы, и все нити, тянущиеся к «Пел-Эбштейн», уничтожены.
Ответ Елены не заставил себя ждать:
– Значит, мы просто сдаемся? Мы соглашаемся с тем, что международная корпорация сочла коммерчески выгодным и морально приемлемым произвести на свет вирус, вызывающий неконтролируемое развитие рака? Да еще и проводить эксперименты на живых людях? То, что «ПЭФ», дабы скрыть следы своего преступления, использовал убийство, шантаж и вымогательство, тебя не смущает? А то, что мы сами едва не погибли?
Айзенменгер делал вид, что все его внимание поглощено дорогой, но та была прямой и почти пустынной. Несколько минут они молчали, потом доктор проговорил:
– Боюсь, это именно так.
Рэймонд Суит сидел в кабинете Елены и, как всегда, ощущал себя не в своей тарелке. Он восседал в кресле с безразличным видом, напоминая статую святого Петра.
Он молча выслушал рассказ адвоката, и ни один мускул не дрогнул на его лице. Совсем как Будда, взирающий на наш грешный мир, подумала Елена. Когда она закончила рассказ, Суит спросил:
– Значит, ее убила эта штука, Протей?
– Так мы считаем.
– И она не знала, над чем работает?
– Почти наверняка.
– И это был несчастный случай?
– Ну да…
– Они несут ответственность за несчастные случаи? Я имею в виду, это произошло из-за чьей-то халатности?
Елена чувствовала себя неловко, ей никак не удавалось установить контакт с мистером Суитом. Айзенменгера, наблюдавшего за разговором, это забавляло, но он старался этого ничем не показывать.
– Нет, – произнесла Елена. – Но дело не в этом. Милли обманом вынудили заниматься работой в высшей степени аморальной, даже, я бы сказала, незаконной.
Суит изо всех сил старался понять Елену. Думать для него было занятием не из легких, для этого ему требовались время и соответствующая обстановка. Рэймонд Суит мог размышлять лишь в уединении, когда весь мир, затаив дыхание, останавливался и смотрел на него.
– А что полиция? Что они говорят?
Айзенменгер с восхищением наблюдал за Еленой. Она проглотила вопрос, как опытный боксер-профессионал принимает апперкоты и удары ниже пояса.
– Полиция не видит причин продолжать расследование. Некоторые доказательства… скажем так, противоречивы, и ни одно из них нельзя назвать вполне убедительным.
Суит ничего не ответил и продолжал сидеть, уставившись на свои руки. Айзенменгер не мог не признать, что руки мистера Суита действительно производили впечатление: грубые, в шрамах и с искусанными до основания ногтями. Елена вкрадчиво добавила:
– Мы были бы готовы продолжить…
Айзенменгер, услышав местоимение «мы», удивился. Поскольку о продолжении расследования они друг с другом не договаривались, доктор решил, что она выражается фигурально, подразумевая праведный союз с Господом Богом. Он уже собрался высказаться по этому поводу, но Елена продолжила:
– Мы могли бы посмотреть, что еще можно раскопать. Я уверена, нам удастся что-нибудь установить…
Суит покачал головой и с широкой улыбкой и слезами на глазах взглянул на адвоката:
– Нет.
Больше он ничего не добавил, ему это было не нужно. Он встал, снял со спинки кресла пальто и церемонно раскланялся, протянув руку сперва Елене, потом Айзенменгеру. Уходя, он проговорил:
– Спасибо за все. Я знаю, что вы сделали больше, чем говорят.
На глазах Рэймонда Суита снова выступили слезы, и он поторопился уйти.
Елена тяжело вздохнула и посмотрела на Айзенменгера. Прежде чем она успела что-то сказать, доктор произнес:
– Ты сделала много. Теперь у него хватит сил оплакивать свою дочь.
– Но это же несправедливо! Неужели правда никому не нужна?!
Айзенменгер наклонился вперед и коснулся кончиками пальцев руки Елены:
– Мы ведь знаем правду, ты что, забыла?
– И что с того?
– Может быть, и ничего. Но знаешь, правда такая штука, что знакомство с ней не всегда приносит пользу. Иногда лучше пребывать в неведении.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Рэймонд Суит задал конкретные вопросы и получил на них конкретные ответы. Если он будет продолжать поиски правды и справедливости, он никогда не сможет примириться со смертью дочери. Я думаю, что, возможно, ему и хотелось бы пойти дальше, но… В конце концов, то, что касается смерти дочери, ему известно: это был несчастный случай.
Ответ Айзенменгера Елене не слишком понравился, но она кивнула, правда с изрядной долей сомнения.
– Ну, я пойду, – проговорил Айзенменгер. – У тебя, наверное, много работы.
Это действительно было так, но Елену сейчас беспокоили не накопившиеся дела. Когда Айзенменгер поднялся и уже собрался было выйти из комнаты, она взяла его за руку:
– Я думаю, что тебе пора забыть кое-что…
– Это легче сказать, чем сделать.
Елена подошла к доктору вплотную – так, что ее лицо оказалось совсем рядом с его лицом.
– А ты постарайся как следует. – Она произнесла эти слова так решительно, ее губы показались доктору такими красивыми и желанными, а улыбка столь соблазнительной, что он на мгновение опешил. Несколько секунд он просто смотрел на Елену, затем прошептал:
– Есть, мэм.
Они поцеловались, и только после этого Елена отпустила его. Он покинул офис, испытывая необыкновенное чувство, которое, наверное, и можно назвать настоящим счастьем. Уже выходя на улицу, он обернулся и спросил:
– А как насчет того, чтобы поужинать сегодня вместе? Или, может, сходим в театр?
На несколько секунд Елена задумалась, но Айзенменгеру эти секунды показались вечностью.
– Хорошо. Просто замечательно, – сказала Елена и улыбнулась.
– Тогда я заскочу за тобой в семь. Договорились?
Она снова задумалась, но на этот раз ненадолго.
– В половине восьмого, хорошо?
Когда Айзенменгер удивленно поднял брови, она добавила:
– У меня назначена встреча.
Встреча была назначена все в том же баре, завсегдатаем которого Елена не являлась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56