https://wodolei.ru/catalog/unitazy/deshevie/
В записке, которую приложила к статье Елена, говорилось:
Джон!
Миллисент Суит работала в лаборатории Робина Тернера. Я не видела официального заключения о вскрытии, но полагаю, что и у него был рак. Я говорила с его женой – за три недели до смерти он проходил медосмотр, и ему сказали, что он абсолютно здоров.
Елена
Вроде бы ничем не примечательное письмо, но Айзенменгер обеими руками вцепился в этот кусочек бумаги, как будто в нем содержалось предложение выйти за него замуж. У Айзенменгера вновь потеплело внутри только оттого, что она ему написала, и вместе с тем он ощутил холодок из-за того, что письмо было столь кратким, и отчаяние, вызванное сугубо деловым тоном послания. Значит, и у Тернера был рак. Какое это имело значение? Медики в свое время проглядели – ну и что с того? Елена явно усматривала в этом какую-то закономерность, но Тернер, скорее всего, был уже немолодым человеком, а в таком возрасте рак совсем не редкость. И вполне возможно, опухоль у него была небольшой и латентной. А может быть, он сказал жене неправду, может быть, результаты обследования выявили у него рак, и шаг за перила многоярусного гаража показался ему наиболее легким способом расстаться с жизнью. Всем этим фактам можно было найти с десяток объяснений, если не больше.
И все-таки: у Миллисент Суит был рак, и теперь она была мертва; то же самое произошло с ее боссом, хотя он и погиб в результате несчастного случая. Во всем этом было нечто странное. Но могли ли эти два не связанных между собой события заставить Айзенменгера прервать свое добровольное затворничество?
Чай давно остыл, в комнате тоже стало холодно, а с холодом пришел запах сырости. И вдруг Айзенменгеру в один миг все опротивело; душа его наполнилась отвращением – к ставшему уже привычным самоконтролю, к окружавшей его обстановке, к тому, что он снова должен чего-то хотеть – чего-то, кроме Елены. Он принялся убеждать себя, что она в очередной раз пытается использовать его, как уже было однажды, однако это ничего не меняло, и осознание этого только усиливало отвращение Айзенменгера к самому себе.
Он встал, толкнув при этом кофейный столик, и тот подпрыгнул, словно негодуя на неосторожность своего хозяина. На миг Аизенменгером овладело желание скомкать записку и швырнуть через всю комнату, но оказалось, что даже на это у него нет сил. Он не мог сделать даже это – таким он стал слабым.
В полном отчаянии он схватил со стола кружку и запустил ею в стену. От удара она разлетелась на куски, остатки чая грязными потеками расползлись по обоям.
Ему даже не дано пребывать в чистилище.
Часть четвертая
Айзенменгер ожидал, что Рэймонд Суит окажется маленьким, возможно даже слишком маленьким человеком, а потому будет выглядеть полностью раздавленным горем. Почему он так решил, доктор и сам не знал – возможно, Елена сказала что-то подобное, хотя он не мог вспомнить, что именно она говорила об отце Миллисент.
На деле все оказалось наоборот: Рэймонд Суит был крупным мужчиной, что, впрочем, не мешало ему производить впечатление деятельного и энергичного человека. Правда, энергия его проявлялась исключительно в ярости, с которой он отстаивал свое неверие в то, что Миллисент нет в живых. Айзенменгер чуть ли не воочию видел, как последние три слова, словно бешеные собаки, вцепились в него и все существо Рэймонда Суита превратилось в сгусток злобы, тысячекратно усиленной решимостью добиться своего, чего бы ему это ни стоило.
Суит был рабочим-строителем. Холодные ветры выдубили его кожу, солнечные лучи опалили губы, а тяжелая физическая работа сделала сильным, твердым и спокойным. Жена его умерла пять лет назад. «Отравление крови, – коротко сообщил он. – Укусила собака». И хотя он был скуп на проявления чувств, было ясно, что смерть Дочери для него – это словно вторая серия кошмарного кинофильма, в который превратилась после смерти жены его жизнь, вторая и последняя из самых больших бед, которые только могли с ним приключиться. Принимая это во внимание, становилось понятным, почему последовавшую за смертью дочери утрату ее тела Рэймонд Суит воспринял как еще один вызов недоброй и коварной судьбы.
Возможно, он прав, подумал Айзенменгер. Решительность, с которой мистер Суит добивался поставленной цели, придавала ему черты непоколебимого борца за справедливость.
Рэймонд Суит упорно не желал отрывать взгляд от своих коленей.
– Милли была напугана, – пробормотал он. – Вы не представляете себе, как она боялась.
Прежде чем задать ему очередной вопрос, Айзенменгер посмотрел на Елену.
– Откуда вы знаете, мистер Суит, что ваша дочь боялась? Я имею в виду, она сама говорила об этом?
Суит по-прежнему смотрел вниз, упершись взглядом в кожаные заплаты на вельветовых брюках.
– Да, когда заболела. Она все время повторяла, что умрет.
– Когда она заболела? – переспросил Айзенменгер. – Насколько я знаю, она умерла в своей квартире. Вы хотите сказать, что она умерла в вашем доме?
Доктор взглянул на Елену, но, прежде чем она успела что-то сказать, заговорил Рэймонд Суит. Голос его неожиданно стал мягким и спокойным, словно отражая всплывшие в его сознании нежные воспоминания.
– Нет, Милли умерла у себя. Я не видел ее после того, как она уехала от меня, это было месяцев пять назад.
– Тогда я вас не понимаю…
– Она звонила мне. За день до…
Он осекся – может быть, стараясь что-то вспомнить, может быть, просто пытаясь собраться с силами. Пауза затягивалась, и стало ясно, что он в мельчайших подробностях помнит все, что связано с его дочерью. Наконец, откашлявшись, он прошептал:
– Милли позвонила мне и сказала, что плохо себя чувствует. Вот тогда я и услышал, что она боится умереть.
Айзенменгер сразу подумал: «Пустая трата времени. У нее был грипп. Чувствовала себя гадко, вот и ляпнула, что обычно говорят в таких случаях».
Суит уже не пытался скрывать слез. Айзенменгер чувствовал, что разбередил еще совсем свежую рану, что, задавая этому человеку вопросы и наблюдая его страдания, он совершает кощунство.
– Но, может быть, она так сказала… Ну знаете, просто такое выражение, мистер Суит. – Айзенменгер с трудом подбирал слова, стараясь высказаться как можно деликатнее. – Может быть, она просто так сказала, потому что ее замучил грипп. Почему вы так уверены, что она действительно боялась умереть? Это же просто слова, всякий может это сказать, особенно во время болезни.
Но Рэймонд Суит стоял на своем:
– Она имела в виду именно это. Милли знала, что умрет.
– От рака?
Кивок, и больше ничего. Айзенменгер бросил беспомощный взгляд на Елену, но та широко раскрытыми глазами смотрела на своего клиента, словно пытаясь разглядеть на его лице хотя бы частицу истины, которую они с Айзенменгером тщетно стремились отыскать в его словах. Какое-то время все трое молчали, потом Елена спросила:
– Почему вы вините во всем «Пел-Эбштейн»?
– Она работала там.
Даже простое упоминание этой компании в устах Суита звучало как обвинение, и произнес он его с такой уверенностью, что, окажись на месте Елены и Айзенменгера какой-нибудь газетчик, он бы ни на секунду в этом не усомнился.
– Но это еще ни о чем не говорит, – настаивала Елена. – Должно же быть что-то особенное, что заставило вас обвинить их в смерти дочери.
Суиту никак не удавалось облечь свою мысль в слова. Для него связь преждевременной смерти Миллисент с ее работой в «Пел-Эбштейн» была неоспоримым фактом, не требовавшим доказательств. Он вновь потупился и наконец, словно оторвавшись от запылившегося архива, страницы которого все это время перелистывал в памяти, произнес:
– Когда она приехала домой после пожара, то была страшно напугана. Тогда она сказала, что умрет.
– Когда это произошло, мистер Суит?
– Около двух лет назад.
– Какого рода работу она выполняла в «Пел-Эбштейн»?
– Исследования. – Последнее слово он произнес с налетом гордости, даже слегка приосанившись.
Это было уже кое-что, и Айзенменгер заинтересовался:
– Вы не знаете, что это были за исследования?
Этого отец Милли не знал. Исследования, и все.
– Милли не упоминала о Протее?
Нет, слова «Протей» Рэймонд Суит от дочери не слышал.
Айзенменгер сдался, и Елена, оторвавшись от записей, которые она вела на протяжении всего разговора, спросила:
– Вы не знаете, в какой лаборатории она работала?
– Она работала на острове в Шотландии.
Но на каком именно острове, в какой лаборатории, Рэймонд Суит не знал – либо Миллисент не говорила об этом отцу, либо название просто выпало у него из памяти.
– Что она рассказывала вам о пожаре?
– Ничего особенного. Был сильный пожар, большинство помещений сгорело. Почти все, кроме этого…
– Ваша дочь пострадала?
– Нет.
Услышав это, Айзенменгер встрепенулся:
– Почему же тогда ее отправили домой?
Рэймонд Суит, как заметил доктор, сильно потел, как будто старался что-то скрыть, однако и Айзенменгер, и Елена понимали, что это было вызвано горем и воспоминаниями, которые они сейчас старались в нем воскресить.
– Потому что они закрыли лабораторию.
Елена решила, что сейчас Айзенменгер начнет развивать эту тему, но доктор сосредоточенно думал.
– Судя по всему, пожар был очень сильный, – заметила она.
Суит только передернул плечами. Глядя на убитого горем клиента, Елена решила, что спрашивать его больше не о чем, – они с доктором выбрали из этой золотоносной жилы все до последней крупинки. Тем не менее она уточнила:
– Но именно с того времени ваша дочь уверилась, что скоро умрет?
– Вот именно. Едва приехала домой, сразу сказала, что боится умереть. Я спросил ее почему, но она ничего не ответила.
– Она что-нибудь предпринимала? Консультировалась с врачами? Сдавала анализы?
– Ей не нужно было этим заниматься. Все анализы проводил «ПЭФ».
Услышав это, Айзенменгер вскинул голову.
– В самом деле? – спросил он.
– Ну да. Это ее и успокоило. На работе ей сказали, что результаты всех анализов отрицательные.
Эта информация заинтересовала уже Елену. Она, как несколько секунд назад доктор, вскинула голову и сказала:
– Но теперь вы не верите в это.
Ее слова прозвучали как утверждение.
Рэймонд Суит фыркнул:
– В то время мы оба думали, что беспокоиться не о ем. Но теперь-то я знаю, что это было совсем не так. Они все врали. – Он снова заплакал, опустив голову, его плечи затряслись. – Они все врали, – еще раз прошептал он.
Больше у Елены и Айзенменгера вопросов не было, но и того, что успел сказать Суит, было достаточно, чтобы заставить их серьезно задуматься. Когда Елена уже провожала его к выходу, он вдруг спросил:
– Вы не думаете, что мне следует связаться с Карлосом? Предупредить его?
– Карлос? Кто это?
– Друг Милли. Он работал в той же лаборатории.
После ухода Рэймонда Суита Елена отправилась варить кофе, а Айзенменгер, чтобы как-то скоротать время, принялся рассматривать вид, открывавшийся из окна ее офиса. Видимо, дела адвоката Флеминг шли в гору: район, где они сейчас находились, был куда более фешенебельным, чем тот, где располагался ее прежний офис. Когда Айзенменгер только познакомился с Еленой, ее контора ютилась в какой-то боковой улочке на окраине города, теперь же окна выходили на широкий, хотя и немноголюдный, проспект. Район показался доктору спокойным, даже аристократическим, лишенным той грязи и чувства безысходности, что обычно царят в жилых городских кварталах. Отсюда было значительно ближе до правительственных учреждений. Елена выбрала достойное место для своей конторы и неплохо обустроилась здесь, подумал он.
Да и сам новый офис выглядел куда представительнее и комфортабельнее, и порядка в нем стало больше. Все вокруг наводило на мысль, что Елена обрела здесь не только большие возможности для бизнеса, но и большую уверенность в себе. Вся мебель была новой, нигде не было ни пылинки, все находилось на своих местах. Даже цветы в горшках выглядели счастливыми, словно внушая посетителю надежду на скорейшее разрешение его проблем.
Елена вернулась с двумя дымившимися чашками на подносе. Поставив кофе на стол, она произнесла:
– Ну и…
– Вот потому-то я и бросил медицинскую практику. Страшно раздражают пациенты. Как бы подробно ты их ни расспрашивал, какие бы наводящие вопросы ни задавал, они почти всегда утаивают что-нибудь важное. Можно подумать, что им просто нравится водить лечащего врача за нос.
– Мои клиенты ведут себя точно так же. Иногда нарочно, но чаще всего это обычная людская привычка действовать друг другу на нервы. – Елена налила сливки в кофе и подала Айзенменгеру одну из чашек. – Теперь главное, чтобы он смог найти фамилию и адрес.
– Даже если ему это не удастся, мы теперь знаем, с какого конца начинать.
– Значит, поможешь?
Он улыбнулся:
– Скажем так, я достаточно заинтригован, чтобы разобраться, что же там действительно произошло.
Елена ответила улыбкой, и на этот раз то была искренняя улыбка облегчения и – по крайней мере, так осмелился оценить ее Айзенменгер – не менее искренней радости.
– Хорошо, – сказала Елена, – я тотчас напишу в медицинскую школу относительно твоего запроса. Пусть знают, что ты приедешь в качестве официального лица.
– Отлично.
Но, оказывается, и без Айзенменгера Елена времени даром не теряла.
– Я также написала в «Пел-Эбштейн», – сказала она.
Доктор удивленно взглянул на нее:
– Ну? С какой стати?
– Узнать, чем именно занималась у них Миллисент Суит.
– Так ты и впрямь думаешь, что «ПЭФ» имеет какое-то отношение к ее смерти?
Она пожала плечами:
– Так считает мой клиент, а для адвоката это единственное, что имеет значение. Он ждет, что я задам такой вопрос.
Айзенменгер грустно улыбнулся:
– Даю голову на отсечение, это тупиковый путь. Не говоря уж о том, что они могут сослаться на коммерческую тайну, они в любом случае будут молчать как рыбы, едва почуют, что ты пытаешься вывести их на чистую воду.
– Может быть, и так. – К удивлению Айзенменгера, Елена не стала с ним спорить.
С мгновение он молча смотрел на нее, потом с подозрением спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Джон!
Миллисент Суит работала в лаборатории Робина Тернера. Я не видела официального заключения о вскрытии, но полагаю, что и у него был рак. Я говорила с его женой – за три недели до смерти он проходил медосмотр, и ему сказали, что он абсолютно здоров.
Елена
Вроде бы ничем не примечательное письмо, но Айзенменгер обеими руками вцепился в этот кусочек бумаги, как будто в нем содержалось предложение выйти за него замуж. У Айзенменгера вновь потеплело внутри только оттого, что она ему написала, и вместе с тем он ощутил холодок из-за того, что письмо было столь кратким, и отчаяние, вызванное сугубо деловым тоном послания. Значит, и у Тернера был рак. Какое это имело значение? Медики в свое время проглядели – ну и что с того? Елена явно усматривала в этом какую-то закономерность, но Тернер, скорее всего, был уже немолодым человеком, а в таком возрасте рак совсем не редкость. И вполне возможно, опухоль у него была небольшой и латентной. А может быть, он сказал жене неправду, может быть, результаты обследования выявили у него рак, и шаг за перила многоярусного гаража показался ему наиболее легким способом расстаться с жизнью. Всем этим фактам можно было найти с десяток объяснений, если не больше.
И все-таки: у Миллисент Суит был рак, и теперь она была мертва; то же самое произошло с ее боссом, хотя он и погиб в результате несчастного случая. Во всем этом было нечто странное. Но могли ли эти два не связанных между собой события заставить Айзенменгера прервать свое добровольное затворничество?
Чай давно остыл, в комнате тоже стало холодно, а с холодом пришел запах сырости. И вдруг Айзенменгеру в один миг все опротивело; душа его наполнилась отвращением – к ставшему уже привычным самоконтролю, к окружавшей его обстановке, к тому, что он снова должен чего-то хотеть – чего-то, кроме Елены. Он принялся убеждать себя, что она в очередной раз пытается использовать его, как уже было однажды, однако это ничего не меняло, и осознание этого только усиливало отвращение Айзенменгера к самому себе.
Он встал, толкнув при этом кофейный столик, и тот подпрыгнул, словно негодуя на неосторожность своего хозяина. На миг Аизенменгером овладело желание скомкать записку и швырнуть через всю комнату, но оказалось, что даже на это у него нет сил. Он не мог сделать даже это – таким он стал слабым.
В полном отчаянии он схватил со стола кружку и запустил ею в стену. От удара она разлетелась на куски, остатки чая грязными потеками расползлись по обоям.
Ему даже не дано пребывать в чистилище.
Часть четвертая
Айзенменгер ожидал, что Рэймонд Суит окажется маленьким, возможно даже слишком маленьким человеком, а потому будет выглядеть полностью раздавленным горем. Почему он так решил, доктор и сам не знал – возможно, Елена сказала что-то подобное, хотя он не мог вспомнить, что именно она говорила об отце Миллисент.
На деле все оказалось наоборот: Рэймонд Суит был крупным мужчиной, что, впрочем, не мешало ему производить впечатление деятельного и энергичного человека. Правда, энергия его проявлялась исключительно в ярости, с которой он отстаивал свое неверие в то, что Миллисент нет в живых. Айзенменгер чуть ли не воочию видел, как последние три слова, словно бешеные собаки, вцепились в него и все существо Рэймонда Суита превратилось в сгусток злобы, тысячекратно усиленной решимостью добиться своего, чего бы ему это ни стоило.
Суит был рабочим-строителем. Холодные ветры выдубили его кожу, солнечные лучи опалили губы, а тяжелая физическая работа сделала сильным, твердым и спокойным. Жена его умерла пять лет назад. «Отравление крови, – коротко сообщил он. – Укусила собака». И хотя он был скуп на проявления чувств, было ясно, что смерть Дочери для него – это словно вторая серия кошмарного кинофильма, в который превратилась после смерти жены его жизнь, вторая и последняя из самых больших бед, которые только могли с ним приключиться. Принимая это во внимание, становилось понятным, почему последовавшую за смертью дочери утрату ее тела Рэймонд Суит воспринял как еще один вызов недоброй и коварной судьбы.
Возможно, он прав, подумал Айзенменгер. Решительность, с которой мистер Суит добивался поставленной цели, придавала ему черты непоколебимого борца за справедливость.
Рэймонд Суит упорно не желал отрывать взгляд от своих коленей.
– Милли была напугана, – пробормотал он. – Вы не представляете себе, как она боялась.
Прежде чем задать ему очередной вопрос, Айзенменгер посмотрел на Елену.
– Откуда вы знаете, мистер Суит, что ваша дочь боялась? Я имею в виду, она сама говорила об этом?
Суит по-прежнему смотрел вниз, упершись взглядом в кожаные заплаты на вельветовых брюках.
– Да, когда заболела. Она все время повторяла, что умрет.
– Когда она заболела? – переспросил Айзенменгер. – Насколько я знаю, она умерла в своей квартире. Вы хотите сказать, что она умерла в вашем доме?
Доктор взглянул на Елену, но, прежде чем она успела что-то сказать, заговорил Рэймонд Суит. Голос его неожиданно стал мягким и спокойным, словно отражая всплывшие в его сознании нежные воспоминания.
– Нет, Милли умерла у себя. Я не видел ее после того, как она уехала от меня, это было месяцев пять назад.
– Тогда я вас не понимаю…
– Она звонила мне. За день до…
Он осекся – может быть, стараясь что-то вспомнить, может быть, просто пытаясь собраться с силами. Пауза затягивалась, и стало ясно, что он в мельчайших подробностях помнит все, что связано с его дочерью. Наконец, откашлявшись, он прошептал:
– Милли позвонила мне и сказала, что плохо себя чувствует. Вот тогда я и услышал, что она боится умереть.
Айзенменгер сразу подумал: «Пустая трата времени. У нее был грипп. Чувствовала себя гадко, вот и ляпнула, что обычно говорят в таких случаях».
Суит уже не пытался скрывать слез. Айзенменгер чувствовал, что разбередил еще совсем свежую рану, что, задавая этому человеку вопросы и наблюдая его страдания, он совершает кощунство.
– Но, может быть, она так сказала… Ну знаете, просто такое выражение, мистер Суит. – Айзенменгер с трудом подбирал слова, стараясь высказаться как можно деликатнее. – Может быть, она просто так сказала, потому что ее замучил грипп. Почему вы так уверены, что она действительно боялась умереть? Это же просто слова, всякий может это сказать, особенно во время болезни.
Но Рэймонд Суит стоял на своем:
– Она имела в виду именно это. Милли знала, что умрет.
– От рака?
Кивок, и больше ничего. Айзенменгер бросил беспомощный взгляд на Елену, но та широко раскрытыми глазами смотрела на своего клиента, словно пытаясь разглядеть на его лице хотя бы частицу истины, которую они с Айзенменгером тщетно стремились отыскать в его словах. Какое-то время все трое молчали, потом Елена спросила:
– Почему вы вините во всем «Пел-Эбштейн»?
– Она работала там.
Даже простое упоминание этой компании в устах Суита звучало как обвинение, и произнес он его с такой уверенностью, что, окажись на месте Елены и Айзенменгера какой-нибудь газетчик, он бы ни на секунду в этом не усомнился.
– Но это еще ни о чем не говорит, – настаивала Елена. – Должно же быть что-то особенное, что заставило вас обвинить их в смерти дочери.
Суиту никак не удавалось облечь свою мысль в слова. Для него связь преждевременной смерти Миллисент с ее работой в «Пел-Эбштейн» была неоспоримым фактом, не требовавшим доказательств. Он вновь потупился и наконец, словно оторвавшись от запылившегося архива, страницы которого все это время перелистывал в памяти, произнес:
– Когда она приехала домой после пожара, то была страшно напугана. Тогда она сказала, что умрет.
– Когда это произошло, мистер Суит?
– Около двух лет назад.
– Какого рода работу она выполняла в «Пел-Эбштейн»?
– Исследования. – Последнее слово он произнес с налетом гордости, даже слегка приосанившись.
Это было уже кое-что, и Айзенменгер заинтересовался:
– Вы не знаете, что это были за исследования?
Этого отец Милли не знал. Исследования, и все.
– Милли не упоминала о Протее?
Нет, слова «Протей» Рэймонд Суит от дочери не слышал.
Айзенменгер сдался, и Елена, оторвавшись от записей, которые она вела на протяжении всего разговора, спросила:
– Вы не знаете, в какой лаборатории она работала?
– Она работала на острове в Шотландии.
Но на каком именно острове, в какой лаборатории, Рэймонд Суит не знал – либо Миллисент не говорила об этом отцу, либо название просто выпало у него из памяти.
– Что она рассказывала вам о пожаре?
– Ничего особенного. Был сильный пожар, большинство помещений сгорело. Почти все, кроме этого…
– Ваша дочь пострадала?
– Нет.
Услышав это, Айзенменгер встрепенулся:
– Почему же тогда ее отправили домой?
Рэймонд Суит, как заметил доктор, сильно потел, как будто старался что-то скрыть, однако и Айзенменгер, и Елена понимали, что это было вызвано горем и воспоминаниями, которые они сейчас старались в нем воскресить.
– Потому что они закрыли лабораторию.
Елена решила, что сейчас Айзенменгер начнет развивать эту тему, но доктор сосредоточенно думал.
– Судя по всему, пожар был очень сильный, – заметила она.
Суит только передернул плечами. Глядя на убитого горем клиента, Елена решила, что спрашивать его больше не о чем, – они с доктором выбрали из этой золотоносной жилы все до последней крупинки. Тем не менее она уточнила:
– Но именно с того времени ваша дочь уверилась, что скоро умрет?
– Вот именно. Едва приехала домой, сразу сказала, что боится умереть. Я спросил ее почему, но она ничего не ответила.
– Она что-нибудь предпринимала? Консультировалась с врачами? Сдавала анализы?
– Ей не нужно было этим заниматься. Все анализы проводил «ПЭФ».
Услышав это, Айзенменгер вскинул голову.
– В самом деле? – спросил он.
– Ну да. Это ее и успокоило. На работе ей сказали, что результаты всех анализов отрицательные.
Эта информация заинтересовала уже Елену. Она, как несколько секунд назад доктор, вскинула голову и сказала:
– Но теперь вы не верите в это.
Ее слова прозвучали как утверждение.
Рэймонд Суит фыркнул:
– В то время мы оба думали, что беспокоиться не о ем. Но теперь-то я знаю, что это было совсем не так. Они все врали. – Он снова заплакал, опустив голову, его плечи затряслись. – Они все врали, – еще раз прошептал он.
Больше у Елены и Айзенменгера вопросов не было, но и того, что успел сказать Суит, было достаточно, чтобы заставить их серьезно задуматься. Когда Елена уже провожала его к выходу, он вдруг спросил:
– Вы не думаете, что мне следует связаться с Карлосом? Предупредить его?
– Карлос? Кто это?
– Друг Милли. Он работал в той же лаборатории.
После ухода Рэймонда Суита Елена отправилась варить кофе, а Айзенменгер, чтобы как-то скоротать время, принялся рассматривать вид, открывавшийся из окна ее офиса. Видимо, дела адвоката Флеминг шли в гору: район, где они сейчас находились, был куда более фешенебельным, чем тот, где располагался ее прежний офис. Когда Айзенменгер только познакомился с Еленой, ее контора ютилась в какой-то боковой улочке на окраине города, теперь же окна выходили на широкий, хотя и немноголюдный, проспект. Район показался доктору спокойным, даже аристократическим, лишенным той грязи и чувства безысходности, что обычно царят в жилых городских кварталах. Отсюда было значительно ближе до правительственных учреждений. Елена выбрала достойное место для своей конторы и неплохо обустроилась здесь, подумал он.
Да и сам новый офис выглядел куда представительнее и комфортабельнее, и порядка в нем стало больше. Все вокруг наводило на мысль, что Елена обрела здесь не только большие возможности для бизнеса, но и большую уверенность в себе. Вся мебель была новой, нигде не было ни пылинки, все находилось на своих местах. Даже цветы в горшках выглядели счастливыми, словно внушая посетителю надежду на скорейшее разрешение его проблем.
Елена вернулась с двумя дымившимися чашками на подносе. Поставив кофе на стол, она произнесла:
– Ну и…
– Вот потому-то я и бросил медицинскую практику. Страшно раздражают пациенты. Как бы подробно ты их ни расспрашивал, какие бы наводящие вопросы ни задавал, они почти всегда утаивают что-нибудь важное. Можно подумать, что им просто нравится водить лечащего врача за нос.
– Мои клиенты ведут себя точно так же. Иногда нарочно, но чаще всего это обычная людская привычка действовать друг другу на нервы. – Елена налила сливки в кофе и подала Айзенменгеру одну из чашек. – Теперь главное, чтобы он смог найти фамилию и адрес.
– Даже если ему это не удастся, мы теперь знаем, с какого конца начинать.
– Значит, поможешь?
Он улыбнулся:
– Скажем так, я достаточно заинтригован, чтобы разобраться, что же там действительно произошло.
Елена ответила улыбкой, и на этот раз то была искренняя улыбка облегчения и – по крайней мере, так осмелился оценить ее Айзенменгер – не менее искренней радости.
– Хорошо, – сказала Елена, – я тотчас напишу в медицинскую школу относительно твоего запроса. Пусть знают, что ты приедешь в качестве официального лица.
– Отлично.
Но, оказывается, и без Айзенменгера Елена времени даром не теряла.
– Я также написала в «Пел-Эбштейн», – сказала она.
Доктор удивленно взглянул на нее:
– Ну? С какой стати?
– Узнать, чем именно занималась у них Миллисент Суит.
– Так ты и впрямь думаешь, что «ПЭФ» имеет какое-то отношение к ее смерти?
Она пожала плечами:
– Так считает мой клиент, а для адвоката это единственное, что имеет значение. Он ждет, что я задам такой вопрос.
Айзенменгер грустно улыбнулся:
– Даю голову на отсечение, это тупиковый путь. Не говоря уж о том, что они могут сослаться на коммерческую тайну, они в любом случае будут молчать как рыбы, едва почуют, что ты пытаешься вывести их на чистую воду.
– Может быть, и так. – К удивлению Айзенменгера, Елена не стала с ним спорить.
С мгновение он молча смотрел на нее, потом с подозрением спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56