– Не знаю, – сказал он. – Фактически я ни на кого не смотрю слишком пристально.
– Честно сказано, – признал я. – Хотя научный руководитель обязан быть очень внимательным.
Тут раздался стук в дверь. Мы вздрогнули. И у всех вновь возникла та же телепатическая мысль: «Может, это студенточка Мангрова?»
Тинкл направился к двери.
Это была Ава. Сказала, что хочет поговорить со мной. Я встал, слегка пошатываясь. Довольно сильно был пьян и обкурен, но мыслил и говорил четко, ясно.
– Зайдем ко мне, – сказала она, явно не беспокоясь, что Мангров с Тинклом заподозрят меж нами интимность.
– Увидимся позже, – сказал Тинкл.
– Ладно, – кивнул я.
И покорно последовал за Авой к ее комнате. Возможно, Дживс прав. Она уже смягчилась. Закрыла дверь, села на кровать. Я сел на стул за письменным столом, считая, что это подобающее для меня место.
– Как ты, справилась? – спросил я.
– Да, выстирала… Думаю, все будет в порядке. Ты ведь ничего не рассказывал Реджинальду и другому Алану?
– Нет, конечно.
Кажется, это ее обрадовало. Потом она сказала:
– Кто бы мог подумать, что у них найдутся крабовые рулеты…
– Думаешь, нас пытались поймать за руку?
– Ты о чем это?
– Думаю, может быть, кто-нибудь знает, что у кого-то крабы, и они хотят дать нам понять, что знают.
– Не сходи с ума… Хотя, может, ты прав на свой безумный лад: уборщицы все видят… Ты все белье выстирал?
– Да, прокипятил, купил набор с шампунем и прочим, потом немножко свихнулся и целиком выбрился.
– Ох боже, – рассмеялась она.
Я ей улыбнулся. Все идет прекрасно. Она со мной так мила!
– У меня в наборе есть спрей. Хочешь опрыскать свою комнату?
– Хорошо, – сказала она.
– Хочешь, прямо сейчас принесу?
– Нет… хочу попросить об услуге.
– Все, что угодно. Я для тебя все сделаю. Мне страшно неприятно из-за этой дикости с крабами.
– У меня сейчас жутко плохо с деньгами, – призналась она, неожиданно перейдя на серьезный тон. – В пятницу на ипподроме просадила почти полторы тысячи… Никогда раньше по-крупному не играла, потеряла контроль над собой, началась какая-то лихорадка. Повезло выиграть в двух первых заездах, потом восемь раз подряд проиграла, пошла к банкомату… Пора вносить арендную плату за студию в Бруклине, а у меня денег нет… – Она на секунду остановилась. Попросит взаймы? С удовольствием! – Вчера пришла к себе в галерею. Есть покупатель, которому нравятся мои вещи. А он хочет только одну. Видел фотографию бюста, который я отдала доктору Хиббену. Хочет его купить. За две тысячи долларов. Если продать, все проблемы решатся. Но мне надо получить этот бюст.
– Просто попроси Хиббена его вернуть, – предложил я. – Он поймет.
– Не могу, – возразила она. – Это очень некрасиво бы выглядело. Он член всяких советов, в том числе фонда Поллока-Краснера, который выделяет скульпторам тонны денег. Ему бюст действительно нравится, и если я попрошу его вернуть, то сразу превращусь в прокаженную… Я хочу, чтоб ты его украл.
Это было все равно что удар в желудок и повествование об африканских любовниках. Она непредсказуема и легкомысленна. Я не знал, что сказать. Она требует, чтобы я совершил преступление.
Обязан ли я заплатить такой долг за крабов? Мысли шли кругом. Выпивка, травка. После выпивки и травки не могу трезво думать.
– Не знаю… Меня поймают… Может, я дам тебе две тысячи долларов? Буду счастлив. Без отдачи… в подарок.
– Не надо мне твоих денег, – отрезала она. – Я все продумала. Хочу, чтоб тот самый коллекционер получил мою вещь. Мне это пойдет на пользу. Купит эту, купит и другие.
– Но Хиббен заявит о пропаже… Коллекционер поймет, что она краденая.
– Нет, ведь я ему сама ее передам. Если Хиббен как-нибудь узнает, что она у того самого коллекционера, всегда могу ему сказать, будто сделала еще одну копию с оригинала… А вещь будет даже интереснее, если станет известно о краже другой, хоть никакой копии нет и не было.
Она ненормальная. Я это уже заподозрил, когда слушал историю о терапевте с обложки порнографического журнала, хотя личность ее обманчива. Ава способна казаться здравомыслящей, но теперь видно, что она душевнобольная. Впрочем, это в порядке вещей. В Колонии Роз все душевнобольные. Фактически почти каждый, с кем я познакомился, душевнобольной. Боже мой, до чего тяжело. Попросту невозможно справиться с жизнью.
– Извини… Едва ли я смогу это сделать, – сказал я. – Почему бы тебе самой не украсть? Я настороже постою, если хочешь. – Хотелось помочь, не хотелось отказывать, но я слишком трусливый.
– Я хочу, чтобы ты это сделал. Если меня поймают за кражей собственной вещи, это будет дикость, абсурд. Ты должен это сделать. Ты меня крабами заразил! Знаешь, какая это мерзость?
– Но если меня поймают, посадят в тюрьму… – Тут я понял: возможно, идея не так уж плоха. Черт возьми, это шанс! В любом случае либо я вознесусь на вершину, либо кану на дно – то и другое весьма привлекательно. Если преуспею, верну девушку своей мечты, если потерплю неудачу – осуществлю мечту о растлении, а потом можно будет повеситься в камере. Повеситься в собственной камере абсолютно логично. Сразу оправдаются мои суицидальные наклонности.
– Легко выйдет, – заверила она. – Хиббены двери не запирают. – Подошла, крепко поцеловала меня в губы. Положила мою ладонь на полную грудь. Опустилась передо мной на колени. – Пожалуйста…
Я одновременно ослаб и окреп. Испытывал моральное потрясение, но склонность к браваде и глупым поступкам усилилась. Я стиснул ее грудь и отважно сказал с мужской силой:
– Сделаю.
Почему бы и нет? Ради Авы! Дон Кихот сделал бы для Дульцинеи.
– Нынче ночью, – улыбнулась она. – Тогда завтра я съезжу в Нью-Йорк, коллекционер заберет бюст, Хиббен еще не успеет заметить пропажи… Знаю, дикость, но, по-моему, выйдет.
– Часа в два пойду. Хиббены заснут к тому времени, – сказал я, подписывая свой смертный приговор, или предсмертную записку самоубийцы, или как там это называется, когда понимаешь, что сознательно совершаешь безумство.
Она снова сладко поцеловала меня и повела к кровати. Я лег на нее сверху.
– Хочешь, чтобы я украл там еще что-нибудь? – уточнил я.
В ответ она сунула мне в рот язык. Я был новичком, но преступная жизнь демонстрировала, что в ней есть свои прелести.
Мы быстро разделись, взаимно осматривая голые безволосые тела.
– По-моему, нет шанса снова заразить друг друга? – спросил я.
– Вряд ли.
Ниже пояса она на некий извращенный лад напоминала незрелую девочку, а я – вареного цыпленка с эрекцией.
Я снова ненадолго присосался к носу, но, по ее мнению, нам не стоило заниматься любовью, она беспокоилась, что при моем слишком долгом отсутствии Реджинальд с Аланом угадают правду. Но добавила, что, если я вернусь с головой, мы сможем снова лечь в постель. Я оделся, поцеловал ее на прощание, пообещав:
– Через несколько часов вернусь с головой.
И вернулся на третий этаж к Тинклу и Мангрову. Они жаждали знать, зачем Ава меня вызывала. Я сказал:
– Хочет, чтобы я позировал для скульптуры. Ее заинтриговал мой разбитый нос.
Наряду с некоторыми другими весьма непривлекательными качествами я становился очень хорошим лжецом.
Глава 37

Пароль. Почти, но не совсем миньян. Я сказал, она сказала, после чего мне в руку впивается игла. Морская пехота забивает гол. Своеобразная светская вечеринка. Транспозиция головы. Если ружье выходит на сцену не в первом акте, а в последнем, оно все равно стреляет?
Мангров ушел из комнаты Тинкла около полуночи.
– Спокойной ночи, командор, – сказал я.
– Спокойной ночи, командор, – сказал Тинкл.
– Так держать! – сказал Мангров и вышел.
Я хотел еще подзаправиться виски Тинкла перед выполнением преступного задания, намеченным на два часа ночи.
Мужественно не обмолвился ни словом членам Федерации, собираясь, естественно, действовать в одиночку. Во-первых, нельзя выдать Аву, во-вторых, еще больше не хочется впутывать Мангрова с Тинклом – зная о моих планах, они превращались в сообщников.
Впрочем, я беспокоился, как бы не отключиться и не провалить все дело. Поэтому попросил Тинкла:
– Пожалуйста, время от времени проверяй, не отключился ли я.
– Как же это проверить?
– Спрашивай у меня, не отключился ли.
– Даже если ты отключился, вполне можешь сказать, будто не отключился.
– Правда. Пожалуй, в таком состоянии я особого доверия не заслуживаю. Давай придумаем пароль. Такой, который будет известен только моему неотключившемуся сознанию.
– Откуда мы знаем, что ты сейчас уже не отключился?
– Не думаю, чтоб отключившийся беспокоился, что отключился, – сказал я, чувствуя нараставшую безнадежность. – Такого просто не бывает.
– Может быть… Хотя я иногда во сне знаю, что сплю.
– Ну, даже если я отключился или сплю, просто давай придумаем пароль. Как твое второе имя?
– Спенсер.
– Алан Спенсер Тинкл?
– Да.
– Мне нравится. Таков и будет наш пароль: Спенсер.
– Моя мать считала, что со вторым именем Спенсер я могу стать первым евреем-президентом. Такая у нее была надежда.
– Я должен был догадаться, что ты еврей, – сказал я. – Даже не верится, что мы раньше не догадались о нашем еврейском братстве. Здесь много евреев. Это заведение надо было б назвать колонией Розенберг.
Дождавшись этого момента, Тинкл вытащил из шкафа кассетный плеер с радиоприемником, достал из ящика письменного стола записи из альбомов еврейских комиков. Среди них были Сид Сизар, Мэл Брукс, Буди Аллен, Карл Райнер, Ленни Брюс.
– Ты на полпути к миньяну! – заметил я.
Мы начали слушать альбом Мэла Брукса, и приблизительно через полчаса Тинкл спросил:
– Как мое второе имя?
– Спенсер.
– По-моему, ты еще тут.
– Наверно… Если я в затмении, то в затмении внутри затмения, поэтому понимаю, что происходит. Вот в чем дело.
– Именно это я раньше пытался сказать.
– Значит, мы согласны.
– Ладно, – сказал Тинкл.
В час тридцать я собрался уходить.
– Как всегда, Алан, спасибо, за виски, – сказал я. – Сейчас я должен покончить с собой.
– Шутишь, да? Это у меня рак пениса.
– Шучу. Нет у тебя рака пениса. Я уже говорил, чего только не видит каждый мужчина на собственном пенисе. Даже еще не начал рассказывать, что сам видел в последнее время. Причем совсем недавно… Интересно, не видел ли кто-нибудь на своем пенисе Деву Марию. Знаешь, видения повсюду являются. Конечно, такое видение было бы очень вульгарным, церковь наверняка не признала бы, но все может быть.
– Как мое второе имя? – спросил Тинкл.
– Спенсер. Алан Спенсер Тинкл, сорок восьмой президент Соединенных Штатов Америки, страны, которую мы с удовольствием губим.
– Ты решительно пьян, – констатировал Тинкл, – но, по-моему, не отключился.
– Принимаю за комплимент. Ну, пока. Увидимся в будущей жизни или завтра – что раньше настанет.
Мы расстались без рукопожатия в связи с гипергидрозом Тинкла.
Я спустился по лестнице на второй этаж, чувствуя себя несмотря на то, что сказал Тинклу, слезливо-сентиментальным и склонным к самоубийству. Я много чего делал в своей жизни, но никогда еще не вламывался в чужой дом, чтобы украсть скульптурное изображение человеческой головы.
К себе не стал заходить. Если Дживс не спит, не сумею утаить от него тайну такого масштаба, а мне страшно не хочется видеть на его лице разочарование при известии, что я иду на преступление.
Поэтому из комнаты Тинкла я направился к комнате Авы. В коридоре никого не было. Я легонько стукнул в дверь. Она меня впустила.
– Отправляюсь убить их во сне, – сказал я.
– В стельку пьяный, – сказала она.
– Пару часов назад тоже был в стельку пьяный, – сказал я.
– Тогда ты этого не показывал, – сказала она.
– Извини. Позабыл показать, – сказал я.
– Сегодня лучше не ходи, – сказала она.
– Если сегодня не сделать, кураж пропадет, – сказал я.
– Ты все на хрен испортишь, – сказала она.
– И без того сплошная хреновина, – сказал я.
– Ну и хрен с тобой.
– Я надеялся на другое напутственное слово, – сказал я. – Пьяный я это сделаю лучше, чем трезвый. Трезвый я превращаюсь в цыпленка. Хорошо это знаю.
– Ладно, только верни мне скульптуру, – сказала она.
– Нельзя ли получить поцелуй на счастье? – сказал я.
Лицо ее вроде смягчилось. Пришел конец нашему диалогу: «я сказал», «она сказала». Мы оба заткнулись. Она ласково поцеловала меня. Я прижал ее к себе. Приятно было держать ее в объятиях.
Я вышел из особняка, направился к «капрису». Вытащил из бардачка фонарик, думая, что хороший вор обязательно пользуется фонариком.
Пошел по тихой темной территории. Дивный звездный и лунный свет просачивался сквозь крышу, образованную колоннадой деревьев; небо прояснилось. Я шел через обширную колонию, как сквозь подстриженный и прореженный лес; света вполне хватало. Включил фонарик только на участке доктора Хиббена. Боялся, как бы луч света не привлек внимание, если кто-то вдруг глянет в окно из какой-нибудь пограничной постройки, где жили несколько колонистов.
Сердце колотилось, но я крался дальше. Задержался у бассейна, сел в индийской позе у игристой черной воды. Окунул руку, смочил лоб холодной водой. Я чувствовал покорность судьбе, но решил помолиться и мысленно сказал: «Боже, помоги мне, пожалуйста. Пожалуйста, помоги не попасть в беду».
Так и сидел какое-то время. Смотря кино, я убедился, что профессиональные преступники очень дисциплинированны, действуют строго по расписанию, поэтому одержимо старался быть пунктуальным, а на моих часах, на долю секунды освещенных фонариком, еще не было двух. Конечно, придерживаться расписания жизненно важно при ограблении банка или музея, но это не имеет такого значения для проникновения в дом через незапертую дверь, просто романтизация действий помогала мне их совершать. Теперь я пожалел о сбритых усах. Они придавали мне храбрость, подталкивали к бесшабашности. Впрочем, при желании продолжить новую воровскую карьеру их всегда можно опять отрастить. Вот чем хороши усы. Если их опрометчиво сбреешь, легко завести другие точно такие же.
Итак, в 1:57 я скрытно направился к дому доктора Хиббена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43