В каталоге сайт Wodolei 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


OCR Busya
«Джонатан Эймс «Проснитесь, сэр!». Серия «Интеллектуальный бестселлер»»: Центрполиграф; Москва; 2007
Аннотация
Читая Джонатана Эймса, невозможно удержаться от смеха. Его роман – гремучая смесь П.Г.Вудхауса и этакого американского Венички Ерофеева. Через поток сознания главного героя, молодого писателя, разгильдяя и алкоголика, проступают очертания беззащитной, домашней, очень оранжерейной и очень самобытной Америки. Это – роман-путешествие по штату Нью-Йорк, трогательный и одновременно безжалостный, очаровательный и парадоксальный…
Джонатан Эймс
Проснитесь, сэр!
Памяти Блэра Кларка и Алана Джолиса
Живи и ничему не учись – вот мой девиз.
Алан Блэр

Автор выражает признательность следующим лицам и учреждениям: Присцилле Бейкер, Бранту Рамблу, Розали Зигель, журналу «Конджанкшнс», Фонду Гуггенхейма, Фонду Мидуэй, корпорации Яддо.
Часть первая
Монклер, штат Нью-Джерси
Глава 1

Дживс, мой слуга, поднимает тревогу. Физическое описание моего дяди Ирвина, фанатичного любителя оружия, и краткие сведения о его утреннем распорядке. Поспешный туалет и йога. Запоздалое страхоизвержение
– Проснитесь, сэр. Проснитесь, – настаивал Дживс.
– Что? В чем дело, Дживс? – спросил я, выплывая из туманной Леты. Мне снился серый кот, крупный, как в «черном» фильме, тискавший в лапах белую мышку. – Мне снился серый кот, Дживс. Довольно крупный.
– Очень хорошо, сэр.
Я вновь погружался в сон о борьбе кошки с мышкой. Хотелось увидеть спасение белой крошки-подружки с милым умоляющим взглядом. Однако Дживс почтительно прокашлялся, и я учуял в высившейся надо мной фигуре чрезвычайно настойчивое требование, чтоб молодой хозяин вырвался из соблазнительных объятий сна. Бедной мышке не спастись. Хеппи-энда не будет.
– Что стряслось, Дживс? – Я сонно взглянул в любезное, но непроницаемое лицо.
– Есть свидетельства, сэр, что ваш дядя Ирвин не спит.
Лишь в таких устрашающих обстоятельствах Дживс осмелился бы нарушить необходимое мне восьмичасовое бессознательное состояние. Он знал, что для меня счастливое утро зависит от минимума возможных контактов с вышеупомянутым дядей.
– Из спальни доносятся вздохи, Дживс? Ему уже не снятся сны – вероятно, об огнестрельном оружии, – он глядит в потолок, набирается сил, чтоб убить еще день?
– Больше того, сэр.
– Вы слышали, как он спустил ноги на пол и в ступоре уселся на краю кровати?
– Сидит на велосипеде и давенирует, сэр. – Дживс перенял у меня манеру вставлять в речи словечки на идише в соответствующей грамматической обработке. Слово «давен» означает молитву.
– Господи помилуй! – воскликнул я. – Это ужасно, Дживс. И опасно.
Полностью проснувшись и находясь почти в здравом рассудке, я расслышал рокот крутившихся велосипедных колес, голос дяди, немелодично певший еврейское песнопение, – его спальня в пятнадцати футах по коридору от моей комнаты.
– Думаете, нам надо спешить, Дживс?
– У нас почти нет времени на ошибку, сэр.
Я обычно невозмутим и практичен, если можно так выразиться, но столь зловещее предзнаменование с утра пораньше потрясло меня до глубины души. С помощью скрупулезных расчетов мне в течение нескольких месяцев практически удавалось до полудня не встречаться с дядей.
– Как же так вышло? – спросил я. Не хотел винить Дживса, но до сих пор он будил меня, прежде чем дядя успеет добраться до велосипеда.
– Ваш дядя довольно рано проснулся, сэр. Сейчас лишь половина девятого. Прошу прощения, на первых стадиях его утренней программы я совершаю собственный туалет.
– Ясно, Дживс. Абсолютно понятно.
Нельзя от него требовать неусыпного бдения – в конце концов, он мой слуга, а не королевский гвардеец, – это дядя преступил все правила, встав с постели на два часа раньше положенного по расписанию. Подобное преступление выходило за всякие рамки, поэтому лучший наш план обороны – внимательное подслушивание со стороны Дживса – на сей раз не сработал.
Будучи в очень плохом состоянии, но в минуты глубокого потрясения предпочитая считать себя человеком действия, я решительно отбросил одеяло. Дживс, предупреждая каждый мой шаг, протянул банное полотенце, вытащив его как бы из самого себя, – при необходимости он умеет материализовывать любую нужную вещь, – и я, стрелой вылетев из своей берлоги в одних длинных боксерских трусах, бросился в ванную, расположенную справа от дядиной спальни.
Я строго придерживаюсь своей собственной утренней программы, но в данном случае во избежание тяжкой кары пришлось поспешать. Не люблю спешить – после этого целый день нахожусь в возбуждении и тревоге, – но встреча со старым родственником до полудня еще хуже. Тогда нервы полностью разойдутся, весь день пропадет.
В целях предупреждения подобных случаев мы с Дживсом рассчитали каждый мой шаг, досконально изучив утренний распорядок дядиной жизни, изложенный ниже.
1) Тетя Флоренс, жена дяди Ирвина (сестра моей покойной матери), рано утром уезжает в местную среднюю школу, где круглый год, в том числе летом, преподает специальные предметы. Ей уже перевалило за шестьдесят, но трудится она энергично – ангел во плоти. Дядя каждое утро прощается с ней и немедленно вновь засыпает. Ему семьдесят с небольшим, он на пенсии, бывший коммивояжер, поставщик синтетических материалов, но и поныне время от времени всучивает полицейским участкам ультразвуковое оборудование для чистки оружия.
Дядя Ирвин – знаток и поклонник огнестрельного оружия; в доме содержится небольшой арсенал. Если вдруг отменят Вторую поправку, он готов выдержать «хрустальную ночь» и осаду со стороны ФБР. На случай внезапной атаки оружие рассовано по всему дому – за ставнями, в отдушинах, за трубами отопления; дядя частенько ходит по дому с пистолетом в специальной кобуре, пристегнутой к бедру. Называет ее «мошонкой», что имеет, по-моему, метафорическое звучание как для гомосексуальных кругов, так и для Национальной стрелковой ассоциации. Вполне логично, ибо нет другого такого фаллического предмета, как пистолет; даже сам фаллос с ним не сравнится, хотя, разумеется, существовал раньше огнестрельного оружия.
2) Просыпается дядя около половины одиннадцатого. Издает несколько стонов, сладко зевает – большой живот служит акустическим усилителем утробного рева. Он маленького роста, кругленький, с угольно-черными усами и снежно-белой бородой. Столь необычное сочетание красок в растительности на лице придает ему, несмотря на еврейские корни, сверхъестественное сходство с потенциальным католическим святым, ожидающим канонизации, – неким падре Пио. Это обнаружилось, когда милая набожная итальянка чуть не упала в обморок в местном супермаркете «Гранд юнион», показав моему дяде Ирвину открытку с изображением того самого Пио. Тогда дядя написал в какую-то католическую организацию, откуда сам получил такую же открытку, носил ее в бумажнике вроде удостоверения личности, мельком предъявляя в игривом расположении духа в синагоге, на стрельбище, в других своих излюбленных местах. Пио должны были канонизировать за стигматы – кровоточащие раны на ладонях, – и дядя заявлял, что тоже обладает стигматами: кистевым туннельным синдромом, заработанным за долгие коммивояжерские годы, проведенные за баранкой в машине.
3) Позевав две-три минуты церковно-колокольными зевками, которые нагоняют нервную дрожь, но насыщают его организм кислородом, он вылезает из-под одеяла, включает маленькое радио горчичного цвета, настроенное на одну станцию – на круглосуточный официальный погодный канал. Диктор вещает сонно, невнятно, тем не менее дядя его с волнением слушает каждое утро добрых пять – десять минут.
4) Ознакомившись с текущими погодными условиями, идет в ванную, пускает воду.
5) Умывшись, возвращается в комнату, начинает молиться – в среднем минут пятнадцать.
6) После молитвы принимает ванну – десять минут.
7) После ванны, около одиннадцати, спускается на кухню завтракать: разогретая в микроволновке овсянка, банан со сметаной, кипяток с лимоном. За такой здоровой едой читает «Нью-Йорк таймс», слушает по кухонному приемнику, включенному на максимальную громкость, новости Си-би-эс. Благодаря гигантскому объему «Нью-Йорк тайме» завтрак порой продолжается часа два, после чего дядя Ирвин на весь день уходит, общаясь с полицией и рассуждая о пользе постоянной чистки ствола от пыли и смазки.
Таково его расписание, поэтому, чтобы карты легли правильно, я принимаю ванну, завтракаю и скрываюсь в безопасности в своей комнате, пока он даже не успевает добраться до кухонного стола. Разумеется, динамитный голос Си-би-эс действует на нервы, не признавая границей дверь моей спальни, но, избегая физического контакта с родственником, я, по крайней мере, обретаю физическое и душевное спокойствие, тем более не получаю пулю или оглушительный удар рукояткой пистолета по голове. По утрам я нуждаюсь в уединении. Знаете, для занятий искусством требуется уединение, а мое искусство – литература. Я заканчиваю роман, в связи с чем нуждаюсь в одиночестве. Находящийся рядом Дживс умеет оставаться невидимым. Этому обучают прислугу на подготовительных курсах.
Впрочем, иногда я слегка отклонялся от своей программы, и мы с дядей сталкивались на трехступенчатой лестнице, ведущей от кухни к спальням в маленьком двухэтажном домике в Монклере, штат Нью-Джерси, что было неприятно, однако не означало конца света. Он стрелял в меня полным неодобрения прищуренным взглядом, но при слабом свете на лестнице его презрение обескураживало меня лишь отчасти, не полностью.
В самом худшем случае – который любой ценой следует предупреждать – я заставал его на кухне, приступавшего к завтраку. Дядя не только парализовал меня многочисленными испепелявшими взглядами, лишенными даже той доли симпатии, которую можно прочесть в глазах замороженной устрицы, но и пробуждал своим чавканьем какую-то необъяснимую иррациональную реакцию. Разумеется, чавкает он омерзительно, хотя моего мнения никто не спрашивает. Я в его доме гость – практически постоянный жилец в последние месяцы. Они с теткой меня приютили в тяжелое время, заменяя родителей. Я сравнительно молод – мне только тридцать, – но отец с матерью давно умерли, так что надо бы с большей терпимостью относиться к дяде Ирвину, тем не менее меня бесконечно бесило хлюпанье залитого сметаной банана в его смертный час между мелющими жерновами резцов и чмокавшим языком. Слушая, как дядя ест, я чувствовал, как мой позвоночник разжижается в студень, на несколько часов лишался всякого соображения, и именно потому так старательно изучил его расписание – от родственника надо держаться подальше!
Итак, в то утро, о котором идет речь – в третий понедельник июля 1995 года, – я, стоя в ванной, ощупал подбородок, решив, что в кризисной ситуации некогда бриться, хотя это был бы четвертый день без бритья. Пребывая в некотором упадке духа, я не находил в себе моральной силы уничтожить пробившиеся усы и заявлявшую о себе рыжеватую бороду. Дядя тем временем пел, велосипедные колеса вращались.
Не знаю, ясно ли я выразился насчет велосипеда. Объясню, что у дяди есть эксцентричная причуда – молиться на велотренажере, который фактически представляет собой синий женский велосипед, купленный на распродаже в каком-то гараже и снабженный стопором, благодаря которому колеса не касаются застланного ковром пола в спальне. У этого велосипеда нет переключения скоростей, дядя долгие годы с легкостью крутит педали, а велосипеду ничего не делается. По крайней мере, дядя Ирвин предпринимал хоть какие-то физические усилия. И к тому же молился. Не будучи ортодоксальным евреем, он набрасывал на плечи предписанный для молитвы белый в синюю полоску шелковый талес с бахромой и надевал на лоб и на левую руку тфеллины – кожаные коробочки на тесемках, которые евреи носят на утренней молитве. В этих коробочках, как и в мезузе, содержатся цитаты из шма – божественных заповедей, продиктованных Богом Моисею и перечисленных во Второзаконии. Согласно еврейским преданиям, одно из утраченных указаний гласит: «Не выходи из дома с мокрой головой». К счастью, это полезное для здоровья предписание на протяжении тысячелетий передается изустно.
Итак, дядя крутил педали, молился, и если бы ехал на настоящем велосипеде, то талес плащом развевался бы на ветру у него за спиной. Прикинув, что молитвы прочитаны наполовину, я быстренько нырнул под душ. Обычно по первому пункту своей утренней программы добрых пятнадцать минут я нежусь в ванне с эпсомскими солями, погружающими в размышления, о чем в данный момент мне пришлось позабыть.
Потом, еще не просохнув, завернутый в полотенце, я сделал спринтерский рывок к своей комнате, и в тот самый момент, когда закрывал за собою дверь спальни, дядина дверь открылась, он направился к ванной. Еле-еле успел спастись.
Дживс разложил на постели мою одежду: мягкие брюки цвета хаки, белую рубашку, зеленый галстук от «Братьев Брукс» с рисунком в виде брызжущих авторучек – традиционный наряд писателя.
– Спасибо, Дживс, – сказал я.
– Пожалуйста, сэр.
– Представьте, чуть-чуть не столкнулся в коридоре с родственником. Простоял бы под душем/ еще тридцать секунд – все могло обернуться иначе. Интересно, как судьба распоряжается, правда, Дживс?
– Да, сэр.
Уловив определенную холодность в его тоне, я продолжал развивать теорию:
– Всю жизнь нас от петли палача отделяют секунды.
– Да, сэр. Позвольте заметить, вы четыре дня не брились.
Обнаружилась причина холодности.
– Я бы сегодня побрился, Дживс, но был вынужден максимально экономить время. В лучшем случае у нас оставалось минут десять – пятнадцать. – Видно было, что Дживс по-прежнему болезненно переживает. Я пытался объяснить: – Это дядя поставил все с ног на голову, нарушив свое расписание. Обещаю обязательно завтра побриться.
– Очень хорошо, сэр.
Утешив его, я быстро оделся, не повязав галстук.
– Галстук, сэр, – напомнил Дживс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43


А-П

П-Я