– Это Хейли Мартин. Я хотела расспросить вас насчет статьи, которую вы написали о моей будущей книге.
– Да, мне передавали. Там что-то не так?
– Откуда вы все это узнали?
– Вы сами мне позвонили, помните?
– Дело в том, что я вам не звонила.
Вулф помолчал, потом спросил:
– А факты соответствуют действительности?
– В общем, да.
– Тогда все в порядке, и что бы вы ни пытались…
– Я пытаюсь лишь выяснить, кто вам звонил.
– Голос был очень похож на ваш.
– Очень?
– Ну, такой же, как ваш, только без северного акцента. Помните, я даже сказал вам, что вы говорите как местная жительница.
– Мистер Вулф, я никогда вам не звонила!
– Ну, пусть будет по-вашему. Мне все равно.
Он повесил трубку прежде, чем она успела спросить, где он получил информацию о предыдущих жильцах.
Ее голос без северного акцента.
– Линна, ты проклятая сука! – прошептала она, будучи слишком хорошо воспитанной, чтобы выкрикнуть это даже сейчас. – Неужели тебе так одиноко, что ты хочешь, чтобы меня тоже убили?
Закрыв лицо руками, Хейли отчаянно пожалела, что Эда нет рядом, чтобы утешить ее, но поняла, что никогда не расскажет ему или кому бы то ни было другому о том, что узнала.
Немного успокоившись, она сделала то, что должна была сделать: позвонила слесарю и попросила поставить новые замки на ее входную и балконную двери. В ожидании слесаря переписала все, что имело отношение к роману, на три дискеты, затем стерла все материалы из памяти компьютера. Один комплект дискет следовало отослать в Висконсин; второй спрятать в квартире; третий всегда носить при себе. Пусть теперь снова являются, подумала она. Пусть уносят этот чертов компьютер. Без этих данных он будет бесполезен.
Как только она покончила с этим, пришел слесарь. Хейли подождала, пока он сделает все необходимое, потом спустилась в кафе поискать Фрэнка Берлина.
По понедельникам «Сонина кухня» всегда закрывалась рано, но в тот день персонал задержался дольше обычного. Хейли уже начала привыкать к запаху кухонных чистящих средств и мерному гулу пылесоса, доносящемуся снизу, из зала. Берлин как-то признался Хейли, что не был так чистоплотен, пока его квартиру и квартиру, которую он сдавал внаем, не заполонили полчища отвратительных тараканов.
Берлин сидел за столом, откуда прекрасно просматривалась вся кухня. Его тучная фигура впечаталась в «капитанское» кресло. На столе возвышались разложенные стопками чеки и квитанции за неделю. Вертевшийся над его головой вентилятор помогал мало: лоб Фрэнка был покрыт капельками пота, под мышками расплывались темные пятна.
– Наверху что-нибудь не в порядке? – спросил он, явно недовольный ее вторжением.
– Было. – Хейли выложила на стол запасной комплект ключей от новых замков. – Но я уже приняла меры. – И она рассказала, что случилось.
– Господи, примите мои извинения! – заволновался Берлин. – Я видел статью вчера утром в газете, но не подумал, что история давнего убийства может кого-то задеть настолько, что человек решится на взлом. Вы сообщили в полицию?
– Нет. И вам лучше этого не делать – ничего ведь не пропало. Я просто захотела, чтобы у меня появились надежные замки.
– Дело ваше, но если опять что-нибудь случится, дайте мне знать – я сменю замки и на входной двери. А если послышится какой-нибудь шум среди ночи, позовите меня.
И Фрэнк примчится в своем черном кимоно, грозно размахивая мясницким ножом и сковородой, – ни дать ни взять чемпион по борьбе сумо на службе спасения, подумала Хейли.
– Обещаю, – заверила его она.
– Отлично.
Она видела, что Фрэнк очень занят. Тем не менее он предложил:
– Хотите чего-нибудь? Хлебную запеканку? Пирог с сыром? Последний кусочек «Шоколадного греха»? – При последних словах он лукаво поднял густые брови.
Хейли рассмеялась:
– Сам дьявол не мог бы предложить что-либо более соблазнительное. Но чего мне действительно хочется, так это выпить.
Пока Берлин ходил за водкой, Хейли рассматривала фотографии на стене за стойкой бара.
– Так раньше выглядела «Соня»? – спросила она, указывая на снимок, запечатлевший людей, сидящих на высоких табуретах вдоль длинной стойки. Хотя одежда и обстановка казались вполне современными, черно-белая фотография была стилизована под сепию, что придавало ей оттенок старины.
– Да. А здоровяк за стойкой – это я пятьдесят фунтов тому назад. – Фрэнк снял со стены фотографию и передал Хейли, чтобы та смогла ее получше рассмотреть. Несмотря на существенное увеличение веса, Фрэнк мало изменился, разве что волос стало поменьше, а живот теперь побольше. – Стойка тогда шла вдоль всей передней части зала и половины боковой стены. Она была такой длинной, что на выходные мне приходилось нанимать еще одного бармена, а то бы у меня ноги отвалились бегать туда-сюда. В зале стояло полдюжины столиков, но я не мог позволить себе держать официантку, поэтому большинство постоянных посетителей ели тоже за стойкой.
– А Джо Морган был постоянным посетителем?
– Ах вон оно что! Вы продолжаете работать. Мне следовало бы догадаться. Были периоды, когда Джо приходил регулярно, потом исчезал на несколько недель. Обычно он сидел вон на том месте, а когда приходил с Линной, она устраивалась рядом. – Берлин указал на место слева от конторки.
– А что он пил?
– Все, что угодно, лишь бы это было не то, что он пил накануне. В этом смысле Джо был разборчив.
Хейли подошла к указанному месту и попыталась представить, что Моргану и Линне было видно отсюда.
– Старая стойка была хоть и деревянной, но весьма уродливой. Ее не стоило сохранять как антиквариат, – пояснил Берлин.
– Понятно.
И это были последние слова, которые Хейли действительно услышала. На нее вдруг обрушилась дикая головная боль и зазвенело в ушах.
Бутылки в витрине за хромированной стойкой бара внезапно засверкали и стали выглядеть необычайно заманчиво.
Хейли осушила свой стакан до дна и поставила на стойку.
– Мне нужно идти, – поспешно сказала она и ретировалась.
Наверху, у себя в комнате, она упала на кровать. Комната неудержимо завертелась вокруг нее.
– Линна, – прошептала Хейли и протянула вперед руки.
Глава 14
Солнце, проникшее через окно, перечертило лучами пол, край кровати, ее голые ноги, торчащие из-под красного индийского покрывала, которым она укрыта. Медленно просыпаясь, она слышит тихую музыку, доносящуюся из соседней квартиры: великолепное сопрано исполняет арию из «Травиаты». Хотя утро – взгляд на часы подтверждает, что еще действительно утро, хотя и позднее – выдалось холодным, от неизменной влажности она вспотела. Рядом с ней Джо, потому ей так жарко.
Не прижиматься к нему невозможно, ведь кровать такая узкая.
Но ей все равно здесь нравится. В маленькой комнате она чувствует себя уютно; а почтенный возраст дома предполагает, что духи, которые могут наблюдать за ними – какими бы эти духи ни были, – давно утратили интерес к заботам смертных и не желают им зла. И музыка, которую слушает Соня, всегда прекрасна. Она воплощает тот идеал, в соответствии с которым следовало устроить мир.
Так она чувствует себя только в этой комнате, и только с ним у нее возникает ощущение безопасности. За тот месяц, что они знакомы, Линна и Джо Морган почти все ночи провели вместе, и все, кроме первой, здесь. По какой-то непостижимой причине ни в доме Карло, ни в собственной квартире, которую снимает во Французском квартале, она не чувствует себя так хорошо, как в этой комнате с выцветшими обоями в розовых бутонах.
Она встает с кровати, встряхивает головой – капельки падают с ее мокрых волос на пол, – смотрит вниз, на Джо. Она так долго – так восхитительно долго! – не давала ему уснуть этой ночью. К тому же весь вчерашний день он работал. Неудивительно, что теперь он так крепко спит.
Она пойдет одна, решает Линна. Провести день в старом доме с Луи и папой – для Джо это своего рода пытка. Кроме того, ей не следует рассчитывать на его помощь. Она и прежде никогда не надеялась ни на чью помощь.
Теперь, когда отец не представляет для нее опасности, она получает удовольствие от того, что дразнит его. Приняв душ, Линна обрызгивает духами ложбинку между грудей, потом накидывает на обнаженное тело блузу. Тщательно наложив макияж, надевает длинную юбку, которая колышется вокруг ее бедер, и едет в отцовский дом.
Задвижка на воротах открыта, ворота гаража подняты. Еще не переступив порога дома, она слышит голос отца – громкий и гневный, он доносится из кабинета.
Линна прислушивается: брат отвечает тихо, его интонация, как всегда, ровная, какая бывает у него, даже когда он сердится или пребывает в состоянии стресса. Она завидует его способности сохранять спокойствие, вести себя в самых ужасных обстоятельствах так, словно ничего не произошло. Линна открывает дверь в кабинет, входит и становится рядом с братом.
Анри тянет свой бурбон, напиток джентльменов, как он любил когда-то говорить, хотя Линна точно знает: джентльмены не пьют так рано и так много. Он начал пить во время болезни жены, из чувства вины, как утверждала Жаклин. Луи говорит, что теперь он пьет даже перед тем, как отправиться в суд.
После того как с Анри случился удар и он долго пролежал в больнице, все стали замечать изменения, произошедшие в его внешнем облике. Некогда густые черные волосы поредели и стали седыми. Стройная фигура начала оплывать. А сегодня Линна увидела, что лицо отца приобрело странный землистый цвет.
Пьянство, видимо, в конце концов сказалось на печени и на умственных способностях.
Нет, пожалуй, на умственных способностях пьянство отразилось еще раньше.
Анри наливает второй стакан и протягивает ей.
– Вы только посмотрите на себя, – говорит он своим детям. – Вы оба – совершенно никчемные люди.
Линна скорее ощущает, чем видит, как напрягаются плечи Луи. Вот уже несколько месяцев брат руководит фирмой и справляется с этим так же хорошо, как когда-то отец.
– Мы – твои дети, папа, – говорит Линна. – Ты сделал нас такими, какие мы есть. Тебе мы этим обязаны.
– Обязаны – мне? Да, наверное. Однако не забывайте: что сделано, можно и переделать.
Линна смеется:
– Уж не ставишь ли ты черных свечей святому Михаилу, папочка? Может, молишь его о нашей смерти? Или знаешь магические формулы, способные изменить прошлое так, чтобы мы никогда не появились на свет?
– Что ты несешь? Я ведь не колдун вроде тебя, ведьма! – В его голосе клокочет злоба.
– Ты не можешь уволить меня, папа, – есть ведь еще и партнеры, – спокойно напоминает Луи.
– Я могу отречься от тебя. Могу выгнать из дома.
Они слишком хорошо изучили его настроения, поэтому не придают значения угрозам.
– Означает ли это, что мне дозволено покинуть королевские апартаменты? – издевательским тоном спрашивает Луи. На его лице, как всегда, едва заметная улыбка, словно жизнь – лишь шутка и он единственный, кто постиг замысел шутника.
– Сделай так, чтобы я и духу твоего не чуял, – отвечает Анри. – Мы с Линной будем ужинать одни.
Луи смотрит на нее:
– Линна, ты остаешься?
Она пожимает плечами:
– Вероятно, мне тоже от него достанется как следует.
Подождав, когда Луи удалится, она садится на подлокотник кресла и закуривает, держа сигарету точно так же, как это делала мать. Ее улыбка – это улыбка матери, ее голос – голос матери. Линна видит это так же, как и он.
– Это был мамин дом. Даже в худшие времена Луи всегда жил здесь. Ты не можешь его выгнать, – говорит она. Но сейчас логика на Анри не действует, она это понимает. Однако, быть может, завтра он вспомнит ее слова.
– Он сражается в суде. Вне суда ты сражаешься за него. Но это сражение вам придется вести каждому в отдельности.
Она не сдается:
– Оставь его, папа.
– Могу, во всяком случае, на время. Но ты должна рассчитывать только на себя. Ты для меня отныне отрезанный ломоть.
К чему эти слова? Неужели он думает, она все еще маленькая девочка, которая нуждается в его наставлениях?
– По нашему с Карло бракоразводному соглашению я достаточно хорошо обеспечена.
– И на сколько этого хватит при твоем образе жизни? У тебя ведь, как я понимаю, теперь новый любовник, которого нужно содержать.
– Он сам себя содержит.
– Но не слишком хорошо, если верить слухам. Сомневаюсь, что он долго удержится на работе, а в этом случае тебе придется его обеспечивать. – Он делает паузу, ждет. Она игнорирует его замечание. – Ты с ним счастлива? – спрашивает Анри.
– Да.
– Ну что ж, это уже нечто, но я должен еще кое-что тебе сказать. Вчера я ездил на кладбище и вспомнил об обещании, которое дал твоей матери перед ее смертью. Наш дом предназначался для семьи. Эта могила строилась для наших наследников. Перед маминой смертью я сказал ей, что оставлю дом и деньги – все, какие есть – тому из вас, кто подарит мне наследника. Это будет не Луи, могу ручаться. Это будешь ты.
Неужели ему известно, как Карло хотел ребенка? Возможно, до отца дошли какие-то слухи.
– А если ни один из нас тебя не осчастливит? – спрашивает она.
– Все пойдет на нужды благотворительности. Так что поторопись, девочка. Врачи говорят, я долго не протяну.
– А если я постараюсь, ты не станешь диктовать мне новые условия?
– Нет. Ты сможешь все отдать Луи, если захочешь. Если будет ребенок, остальное для меня роли не играет. – Он замолкает, чтобы допить бурбон, и наливает снова.
Линна протягивает ему свой стакан.
– Мы с тобой всегда знали толк в хорошем виски, правда, девочка?
Она не отвечает. Что-то в его интонации заставляет ее почувствовать себя неуютно – слишком о многом напоминает.
Перемена декораций. Вместо темных деревянных панелей, бурбона и сигаретного дыма дома де Ну – комната Джо, то есть жилище Хейли. Джо просыпается в одиночестве.
Линна всегда спит чутко, часто встает раньше его, но Джо привык, открывая глаза, видеть ее в комнате. Иногда она читает или сидит, скрестив ноги, на ковре – медитирует.
Перед наружной дверью на тонких нейлоновых шнурах подвешены два перевернутых зеркала, они призваны обращать заклинания на самих заклинателей. Над внутренней дверью – маленький фетиш.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44