Он стоял у алтаря в Бреславле, продавец за это ручался.
– Чудесно, Хансен, чудесно, – Коллинз широко и благосклонно улыбнулся Хансену.
– Будут еще поручения, майор?
Коллинз нежно прикоснулся к дереву статуи.
– Можете смеяться надо мной, Хансен, но я как-то купил весь алтарь…
Хансен взглянул на него удивленно.
– Весь алтарь?
– Часть за частью, фигуру за фигурой, – продолжал Коллинз.
– И, разумеется, вы его перепродали дальше, майор?
Коллинз вздохнул.
– Разумеется, Хансен… Эти древние пеньки – любимая игрушка наших миллионеров. Я бедный майор, Хансен, не буду же я украшать вот такими апостолами свой комод.
Коллинз снял апостола со стола и бережно запер его в стенной шкаф. Повернулся к Хансену и наставительно заявил:
– Каждый, кто хоть сколько-нибудь разбирается в делах, может по меньшей мере столько же заработать на распаде какой-либо древней культуры, как и на строительстве новой.
Хансен пожал плечами, он казался чем-то расстроенным.
– Сожалею, майор… Я в этих делах не разбираюсь.
– Это не каждому дано, Хансен, – Коллинз дружелюбно обнял Хансена за плечи и провел в соседнюю комнату, где на большом письменном столе лежали еще влажные фотографии, одна рядом с другой.
– Подойдите ближе, тут вас кое-что заинтересует.
Фотографий было много. На одной Хансен сразу же узнал здание министерства связи ГДР. Затем следовали детально сфотографированные двери, лестницы, входы и выходы, интерьеры различных комнат, уставленных аппаратурой связи. Профану все это собрание снимков неизвестного назначения могло бы показаться совершенно неинтересным, но Хансен не смог удержать восхищенного восклицания:
– Доннер веттер! Ну и работка!.. Хороша…
Хансен стал просматривать фотографии. Коллинз довольно улыбался.
– Вот это и есть телеграф восточноберлинского правительства, – сказал он. – Снаружи, изнутри… Личный состав работников, служба охраны, расположение кабелей питания, выключатели, бильдтелеграф… Да вы сами видите.
Коллинз взглянул на часы.
– Просмотрите все это внимательно. Понадобится еще что-нибудь – человек до шести часов в вашем распоряжении. Но только до шести часов, так как он уезжает на целых две недели.
Коллинз направился к двери.
– Как, Хансен, что-нибудь подходящее на сегодняшний вечер подыскали? – спросил он неожиданно.
Хансен подсел к письменному столу и, внимательно разглядывая фотографии, ответил с ленцой:
– Рекомендовали мне тут один кабачок… «Золотая подкова». Говорят, удачное соединение скакового манежа и бара…
«Выбирают дамы»
Вечер сверкал огнями неоновых ламп. Красными, зелеными, синими… Настоящий водопад света то отражался в асфальте, то молниеносно взбирался на темные стены зданий, чтобы рассыпаться в вышине, где-то над крышами, в оранжевом небе. Сквозь гостеприимно открытые двери многочисленных баров и пивных доносились дробные и визгливые звуки различных музыкальных устройств. В подъездах заведений стояли швейцары и вели охоту за колеблющимися клиентами.
– «Золотая подкова»! Новинка! Это невиданное зрелище, господа! Выпивка без всяких ограничений! Умеренные цены!
Дверь в бар своей формой напоминала большую подкову, да и швейцар в том же духе: по-кавалерийски кривоногий, в яркой желто-сине-алой униформе – прямо жокей с картинки.
Коллинз и Хансен подошли к двери. Швейцар вытянулся, приложил два пальца к фуражке.
– Прошу, прошу, господа! Проходите, господа! Вы найдете здесь самых красивых женщин и лучших лошадей. О, вы никогда не разочаруетесь! – Он широко распахнул дверь, и страшный поток звуков вырвался наружу: к визгу джаза примешивалось ржание лошадей и взвизгивание женщин. В такт «музыке» хлопали кнуты жокеев.
Лицо Коллинза сияло. Хансен угодил его вкусам с удивительной точностью. Это как раз то, о чем он и мечтал. Они прошли в глубь бара и присели за столик в самом углу, возле арены. На круглом манеже стояло штук пять лошадей. Все они нетерпеливо рыли копытами опилки. Кавалеры пытались помочь своим дамам занять седла. Высокий парень с размаху подсадил свою даму на спину покорно стоящей пегой лошади. Со стороны показалось, что дама прямо-таки перелетела по воздуху, ее черные локоны рассыпались, Коллинз, округлив глаза, вдруг сказал:
– Черт возьми… – И замолк.
Вновь загремел джаз, и лошади пошли по кругу рысью, потом перешли в галоп. Дамы взвизгивали, мужчины кричали от восторга. Поднялся адский шум. Коллинз, не отрывая глаз от дамы с черными локонами, влил в себя три рюмки виски подряд.
Музыка заиграла медленнее, и лошади вновь перешли с короткого галопа на рысь. Вспрыгнув на барьер, Хансен подождал, пока с ним не поравнялась пегая лошадка, на спине которой восседала черноволосая дама. Ее кавалер держался на своем рысаке рядом с ней.
– Тпррр… – закричал Хансен лошади. К его удивлению, пегая лошадка сразу же остановилась.
– А ты не будь любопытным, мой дорогой! – бросил Хансен кавалеру и с силой ударил по крупу скакового жеребца, на котором тот восседал; жеребец сразу же пустился вскачь.
Черненькая посмотрела на Хансена так, что трудно было понять, возмущена она или ей ужасно весело. Сверкнув глазами, спросила:
– В чем дело?
– Я хочу обратить ваше внимание… – настойчиво сказал Хансен.
– На что?
– На меня! – весело закончил Хансен и, легко подхватив даму, галантно вынес ее на руках прямо на танцплощадку.
Вокруг одобрительно засмеялись, дама была в восторге. Легкая и грациозная, она сразу же уловила темп той какофонии, которую издавал оркестр. Возможно, что подобный способ похищения ее вполне устраивал. Устраивала эта заполненная женщинами и лошадьми конюшня и Коллинза: во всяком случае, здесь можно было совершенно безопасно назначать любые свидания, что для него не было безразличным.
Во время танца дама занималась внимательным разглядыванием Хансена и, наконец, спросила его:
– Вы американец?
– К сожалению, нет… – с опечаленной миной ответил Хансен. – Но мой шеф, вон там, возле бара, прямо из богом благословенной страны… А вы? Вы берлинка?
Черненькая откровенно улыбнулась.
– Я из Баварии. Из самого Гармиша…
Тем временем кавалеру дамы удалось отделаться от своего жеребца. Его возмущенное лицо то там, то здесь мелькало между танцующими парами. Наконец он оказался рядом с Хансеном и крепко хлопнул его по плечу.
– Вас зовут к телефону! – сказал он.
Хансен сделал удивленный вид, потом рассмеялся.
– Да, у меня заказан разговор-молния!
Глазами поискал Коллинза. Тот уже пробирался к нему, раздвигая своими широкими плечами толпу.
– Разрешите представить, – сказал Хансен, – директор Коллинз из «Конкордии». Не побудете ли вы одну минутку в обществе моего шефа, прелестная дама?
Черненькая кивнула. Ее кавалер крепко взял Хансена за плечо.
– Ну, идем, покажешь мне телефон.
А когда они вышли в вестибюль, Хансен не дал парню даже как следует размахнуться: короткий удар – и парень уже лежал на полу, закатив глаза. Хансен поднял его за воротник и хорошенько встряхнул.
– Сожалею, мой малыш! – сказал он и сунул в его ладонь пять марок. – Вот купи себе пива. А дама эта не для тебя…
Парень все еще не мог успокоиться, но Хансен подтащил его к выходу и вручил швейцару.
– Шляпу и такси для молодого человека, – сказал он.
Хансен застал свою даму оживленно болтающей с Коллинзом. Они уже почти пришли к согласию по многим жизненно важным вопросам. Коллинз косо взглянул на вернувшегося Хансена.
– А мы как раз договорились с Лиз немного поразвлечься, – сказал Коллинз.
– А я только хотел пригласить вас на танец, – с опечаленным видом сказал Хансен черненькой.
Лиз – так звали черненькую баварку – посмотрела на Хансена в нерешительности. Возможно, тут сыграли роль серебряные виски Коллинза или его положение (директор!), но Лиз прижалась к Коллинзу и виновато сказала:
– Выбирают дамы!
Хансен огорченно пожал плечами.
– Это один из немногих отказов, мадам, который меня действительно огорчил.
Коллинз отвязал от шнурка автомобильный ключ.
– Берите машину, Хансен, и развлекайтесь. Где я найду вас?
– Поеду в «Рикси»… Спать…
Коллинз оглушительно расхохотался.
– Счастливой охоты! Ни пуха ни пера!
Ищейки
Еще рано утром Хансену стало ясно, что его непосредственный начальник не предоставит его опасностям и соблазнам большого города без должного наблюдения. Три года пребывания Хансена в Вюрцбургском центре не прошли даром, с чем-чем, а уж с практикой тайного наблюдения он был хорошо знаком. Для него не представляло труда догадаться по натянутым улыбкам Коллинза: началась какая-то возня за его спиной. Тому были и прямые доказательства. Например, сегодня утром в самолете: «Теоретически этим предателем являетесь вы…» И позже, когда они мчались в Берлин: «Больше я не хочу получать подобных открыток из Польши…» В военной разведке этого государства стало традицией при малейшем подозрении прикреплять для слежки пару ищеек. Сомнительно только, что Коллинз сам пришел к этим подозрениям. Тут видна рука полковника Рокка, безусловно, полковник уже в игре. А, вот и они. Хансен сразу же узнал их автомобиль, когда подгонял «оппель» на стоянку перед отелем «Рикси». Он спокойно захватил свой чемоданчик, запер «оппель» и направился в слабо освещенный вестибюль отеля.

– Надеюсь, путешествие прошло успешно, господин Хансен? – приветствовал его портье.
– Благодарю, благодарю… Но я чертовски устал.
Портье понимающе кивнул.
– Ваша комната на втором этаже…
На лестнице Хансен повернулся к портье и сказал:
– Кто бы ни звонил, я прошу меня не беспокоить, меня нет ни для кого.
– О господин Хансен, я выключу телефон! Как обычно.
Портье открыл дверь номера, выключил телефон и, пожелав спокойного отдыха, вышел.
Как и большинство западноберлинских отелей, «Рикси» почти пустовал. Ни одного человека в длинных коридорах, освещенных матовым светом ночных ламп. Хансен запер за собой дверь и занялся всем тем, чем бывает занят любой постоялец, укладывающийся спать в гостинице. Разложил чемоданчик, достал пижаму и ночные туфли. Зажег и погасил свет в ванной комнате. Проделав все это, Хансен надел темный нейлоновый плащ и осторожно вышел из ванной комнаты в коридор. Там было по-прежнему пусто. Эту дверь Хансен запер особенно тщательно, спрятал ключ в карман и, стараясь не шуметь, выбрался из отеля по боковой лестнице. Через этот подъезд, выходящий в темный двор, отель получал ящики с продуктами для ресторана и другие товары. Хансен спешил недаром. Пока он не погасил света в своей комнате, можно было быть уверенным, что ищейки продолжают наблюдать за окнами его комнаты. Но как только свет погас, они сразу же должны были взять под наблюдение все здание целиком. Все обошлось благополучно. Один из сыщиков вернулся после обхода здания в автомобиль, снабженный передатчиком, и, позевывая, сказал в микрофон:
– Ничего особенного… Похоже, что лег спать… Есть, буду докладывать каждый час. Все…
Его коллега заворочался на заднем сиденье.
– Ночь будет долгая… – сказал он и сонно посмотрел на темные силуэты домов. – Будем дежурить по очереди. Разбудишь, когда придет мое время.
Манфред
На соседней улице Хансен отыскал серый автомобиль и быстро вошел внутрь. Машина сразу же двинулась с места. В сумраке вспыхивали огни реклам, освещая угловатый профиль крупного пожилого мужчины, сидящего рядом с Хансеном.
Чья-то рука протянула Хансену коробку с сигаретами. Как бы в ответ он вытащил из кармана свою пачку сигарет, нащупал среди них одну и, вытащив до половины из пачки, предложил своему соседу.
– Новости из Вюрцбурга, – сказал он.
Полковник, сидящий рядом с Хансеном, был тем самым пожилым человеком, который председательствовал на заседании в управлении государственной безопасности. Основным вопросом, как, возможно, помнит читатель, было обсуждение агрессивного плана, разработанного в главном управлении во Франкфурте.
Привычным движением полковник развернул сигарету и извлек из нее маленькую кассету для микропленки. Спрятал ее в карман и, улыбаясь, сказал Хансену:
– Товарищ Лоренц, у вас найдется часа два времени?
– Даже три… – в раздумье сказал Хансен. – Но, между прочим, перед моим отелем…
Полковник показал Хансену на шофера, и тот сразу же обернулся. Машину вел тот самый сотрудник контрразведки, который тогда, на заседании, предложил кандидатуру Хансена-Лоренца для запланированной операции. «Шофер» негромко сказал:
– Нам непрерывно сообщают обо всем, чем занимаются те двое, перед отелем… Так как же, товарищ полковник, к плавательному бассейну?
Полковник кивнул.
– Да. – И посмотрел на Хансена. – К вашему мальчугану, товарищ Лоренц…
Хансен сидел молча. Он не видел своего сына вот уже целых три года. Пришлось уйти, исчезнуть… Оставить одного, а Манфреду было тогда чуть больше десяти лет.
– Хорошо, что вы об этом подумали, – сказал он.
В огромном здании плавательного бассейна на Гартенштрассе проходили состязания среди юношей. Зал был освещен мощными прожекторами, и вокруг царила та особенная атмосфера, которая так дорога каждому настоящему спортсмену. Облицованные сверкающим кафелем стены отражали яркий свет. Зелено-синяя прозрачная вода пенилась за пловцами. Высокий зал дрожал от криков возбужденных зрителей. Еще бы, сегодня должно было решиться, кто будет первым в состязании вольным стилем на сто метров.
С верхней галереи был виден весь зал. Публику сюда не пустили. Полковник подал Хансену небольшой театральный бинокль.
– Смотрите, он там… – сказал он.
Хансен увидел мальчишек, множество голых и мокрых мальчишек, широко разевавших рты в восторженных криках. А среди них… Хансен слегка вздрогнул. Он увидел пожилого, намного старше, чем он, Хансен, человека. Старость избороздила его лоб. Да, это Вильгельм Гартман, друг. А рядом с ним тоненький мальчик в плавках – Манфред.
– Как он вырос! – сказал Хансен, не отрывая бинокля от глаз. – Три года – большой срок… И если он меня иногда вспоминает, то что он думает обо мне?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15