Раскаяние раскаянием, но она вовсе не хочет, чтобы эту милую ее сердцу чету преследовали и чтобы жестокие люди помешали их безмятежному счастью. – Завтра, с вашего позволения, мистер Харли, не сегодня!
– Приятное местечко, – заметил Адриен, улыбаясь при мысли о том, как легко он все выведал.
Сопоставив даты, он установил, что жених привез в этот дом свою невесту в тот самый день, когда уехал из Рейнема, и этого было достаточно, чтобы убедить Адриена, что здесь имел место тщательно продуманный замысел. Может быть, и случай привел его к этой старой женщине; но ясно было одно: с молодой его свел не случай.
– Ну что же, сударыня, – сказал он в ответ на ее просьбу заступиться за нее перед сэром Остином и похлопотать, чтобы тот не отнял у нее пенсию и не гневался на молодую чету, – я передам ему, что вы в этом деле только слепо исполняли чужую волю, ибо по натуре вы женщина мягкосердечная, и что вы надеетесь, что он благословит их союз. Завтра утром он будет в городе сам; но кому-то из вас двоих надо будет явиться к нему сегодня же вечером. Чтобы поставить вашего приятеля на ноги, необходимо дать ему рвотного. Пусть он вымоется и наденет чистую рубашку – и он может ехать. Мне думается, что вашего имени и упоминать-то не требуется. Приведите-ка его в порядок и отправьте семичасовым поездом в Беллингем. А уж дорогу в Рейнем он как-нибудь найдет; он отлично знает все эти места, особенно в темноте. Пусть едет и расскажет все как было. Запомните, одному из вас так или иначе придется туда поехать.
Предоставив таким образом ей самой выбор, который должен будет принести одного из них в жертву, предварительно подвергнув тягостной пытке, Адриен с ней распрощался.
Миссис Берри принялась трогательно его удерживать.
– Скушайте хоть кусочек торта, мистер Харли!
– Не откажусь, сударыня, – тут Адриен стремительно обернулся к торту. – Я хочу получить от вас кусок побольше. У Ричарда ведь очень много близких, которые рады будут отведать его свадебного торта. Отрежьте мне хороший кусок, миссис Берри. Заверните его, пожалуйста, в бумагу. Я буду рад отвезти его им и разделю между всеми, каждый получит свою долю в зависимости от степени родства.
Миссис Берри стала резать торт. И в эту минуту ей вдруг представились красота и святая невинность новобрачной, и, расхвалив Люси, как только могла, она ясно дала этим понять, что нисколько не жалеет о том, что сделала. Она стала заверять Адриена, что оба они рождены друг для друга; что оба красивы, оба сильны духом; оба ни в чем не повинны и что такая жалость разлучать их и делать несчастными! Тут миссис Берри уже не говорила, а вскрикивала.
Адриен выслушал все ее сетования как сугубо деловое мнение. Он захватил с собой огромный кусок торта, кивком головы подтвердил, что обещает всячески ей помочь, и, когда он ушел, миссис Берри решила, что у него и на самом деле доброе сердце.
«Так вот умирает Система! – заключил Адриен, выйдя на улицу. – А теперь пусть пророки о ней вопиют! Умирает она вполне благопристойно, на брачном ложе, а такой смерти я этому чудовищу никогда бы не предсказал. А тем временем, – тут от выразительно щелкнул по торту, – поехали сеять смуту».
ГЛАВА XXXII
Шествие с тортом
Адриен действительно перенес услышанное им известие с похвальным, делающим ему честь бескорыстием и превосходно сумел подавить в себе все недостойные философа побуждения. Когда человек обрел ту счастливую степень мудрости, с высоты которой все прочие люди кажутся дураками, существа эти становятся таким образом в его глазах не больше букашек и могут совершать любые ходы, не вызывая этим ни малейшего удивления; инертность их и резвость становятся тогда одинаково смешными, а неистовства и того смешнее. Мудрый юноша воздвиг свою цитадель на скале такого вот интеллектуального превосходства и в цитадели этой он и пребывал с ранних лет. Изумление никогда не потрясало ее основ, а зависть к другим, еще выше вознесшимся стенам никогда не искушала его, побуждая оставить свою цитадель, ибо высот этих он попросту не замечал. Он видел одних только акробатов, которые по лестницам взбирались выше него, и воздушные шары, воспарявшие в небеса; однако первые тут же стремительно спускались вниз, а последние сдавались на милость ветров; в то время как сам он продолжал стойко держаться на твердой, не колеблемой честолюбием почве, приноравливая нравственные понятия свои к существующим законам, совесть – к нравственным понятиям, а благополучие свое – к совести. Не то чтобы он добровольно отгородился от себе подобных: напротив, их общество было его единственным развлечением. Оставшись один, он чаще всего скучал, как то неизбежно бывает с людьми, видящими перед собою всегда одно и то же. Изучение живых разновидностей этой единственной сущности неизменно его возбуждало. Этого было достаточно: жизнь становилась для него приятной игрой; что же до способностей, которые сам он утратил, для того чтобы достичь этого возвышенного положения, то он мог теперь спокойно наслаждаться ими, находя их в других людях. Например: изумление перед безрассудством мистера Ричарда; хоть сам он изумления не испытывал, ему было любопытно видеть, какое действие произведет весть на милых его сердцу родственников. В то время как он вез сей карающий кусок торта, он старался представить себе, какое он этим вызовет там замешательство, волнение, ужас, и не думал об известном огорчении, которое событие это приносило ему самому. Ведь патрон его задумал отправить их в путешествие, которое должно было начаться в Париже, достичь кульминационного пункта в Альпах и завершиться в Риме; восхитительное это путешествие должно было показать Ричарду столбовые дороги Истории и уберечь его от дальнейших опасных соблазнов своим освежающим и животворным действием на его душу. Поездка эта была задумана в отсутствие Ричарда и должна была явиться для него сюрпризом.
Дело в том, что мечта о таком путешествии была для Адриена тем, чем бывает обычно для молодых людей любовь женщины. Мечта замещала это безумство. Это было как бы его романтикой, тем кипучим предвкушением радости, которое в юные годы строит нам воздушные замки, а по мере того как мы становимся старше и тяжелеем, помогает нам пристраститься к некоему коньку, а тот, хоть и бывает порою строптив, все же более надежным и мерным шагом везет нас к могиле. Адриену ни разу не привелось путешествовать. Он знал, что его собственная романтика оказалась приземленной, ему это причиняло муки, избежать которых можно было только с помощью талисмана, находящегося во владении его патрона. Да и сами Альпы потеряли бы для него все свое величие, если бы на подступах к ним не оказалось подобострастной фигуры хозяина пансиона; Адриену надо было удобно улечься на пышных подушках Маммоны, дабы должным образом рассуждать о нравах древних. Погоня за наслаждением, ради которого приходилось бы лишать себя привычных удобств, наподобие того как влюбленные безумцы селятся в какой-нибудь хижине и питаются коркой хлеба, в глазах Адриена была жалким нищенством. Пусть же предмет его любви будет окружен всем тем блеском и великолепием, какими отмечена возвышенность его собственных чувств, а если нет, то пусть его лучше вовсе не будет. Таким образом, мудрый юноша долго вынашивал в себе бесплодную страсть, но таково было величие его натуры, что в тот момент, когда желания его, казалось, были близки к исполнению, он смог всего лишь с легким налетом сплина взирать на то, как роскошнейшие изделия парижской кухни и римские древности рушились, превращаясь в сплошную насмешку. Разумеется, даже из числа философов только очень немногие могли бы минуту спустя без всякого сожаления предаваться утехам более низменным.
Первая порция торта досталась Гиппиасу.
Он сидел в гостинице у окна и читал. Завтрак свой он в этот день одолел с большим успехом, чем то обычно бывало, и не так робел, думая о предстоявшем ему в доме Фори обеде.
– Ну вот, как я рад, что ты пришел, Адриен, – вскричал он, выпрямляясь и выпячивая грудь. – А то я уже боялся, не пришлось бы мне туда ехать. Это очень мило с твоей стороны. Мы пройдем с тобой парком. Очень ведь опасно ходить по этим улицам одному. Как я замечаю, под ногами там всюду апельсиновые корки, конца им нет и, должно быть, не будет, пока городские власти не запретят их бросать. Честное слово, я вчера на Пиккадилли среди бела дня поскользнулся на апельсиновой корке и думал, что упаду. Просто чудо, что я уцелел.
– Надеюсь, у вас сегодня неплохой аппетит? – спросил Адриен.
– Да вот, наверное, погуляю немного и наберусь его, – пропищал Гиппиас. – Да. По-моему, я и сейчас уже проголодался.
– Очень рад это слышать, – сказал Адриен и принялся распаковывать лежавший у него на коленях сверток. – Как бы вы определили, что такое безрассудство? – начал допытываться он.
– Гм! – Гиппиас призадумался: ему всегда льстило, что его считают мудрецом, задавая ему подобные вопросы. – Думается мне, что это скольжение.
– Вы очень верно это определили. Иными словами – апельсиновая корка; стоит только ступить на нее, как и жизнь твоя, и все твое тело подвергаются опасности, и спастись можно только чудом. Вы должны дать это в «Котомку пилигрима». Ну, а памятник безрассудству – это что такое?
Гиппиас снова задумался.
– Все люди, сидящие друг на друге, – усмехнулся он мрачности приведенного им примера.
– Ну и отлично, – одобрительно воскликнул Адриен, – или за отсутствием этого какой-либо другой символ; вот, например, нечто такое, кусок чего я вам принес. – Адриен положил кусок торта на стол. – Вот вам сей памятник в миниатюре… Что вы на это скажете?
– Торт! – вскричал Гиппиас, откидываясь в кресле, чтобы этим подчеркнуть великое к нему отвращение. – Ты как раз из тех, кто его ест. Если… если не ошибаюсь, – тут он взглянул на положенный перед ним кусок, – это украшенное завитушками вредоносное месиво носит название свадебного торта. Это сущий яд! Кого же это ты собрался им отравить? Чего ради ты таскаешь эту отраву с собой?
Адриен позвонил лакею и велел принести нож.
– Ради того, чтобы угостить вас той долей этого торта, которая причитается вам по праву. У вас ведь есть друзья и родные, и от них вас ничто не может спасти – никакое чудо. Это обычай, который являет собою, может быть, присущий всему человеческому роду цинизм; люди, полагающие, что они достигли вершины земного счастья, распределяют сие изделие кулинарии в знак уважения между своими друзьями, с тем чтобы (тут он взял из рук слуги нож и направился к столу, чтобы разрезать торт) дать этим друзьям возможность (разрезать эти сооружения надлежит с большой осторожностью – у каждой коринки в нем, у каждого ингредиента есть свое особое место, – свадебный торт, разумеется, относится к самому высокому рангу тортов, и в нем нашло свое выражение все хорошее и плохое, что есть в нашей цивилизации!) – так вот, я хотел сказать, что нам посылают эту эмблему любви, несомненно, для того (нам ведь придется взвесить все до последней крошки), чтобы мы лучше поняли, какое райское блаженство выпало на их долю, после того как сами проведем несколько часов в чистилище, где нам прочистят желудки. Ну так вот, насколько я могу судить, не имея под рукой ни весов, ни гирь, – вот она, ваша доля, дядюшка!
Он пододвинул к Гиппиасу стол тем углом, на котором красовался торт.
– Убирайся вон! – яростно вскричал Гиппиас, вскакивая с кресла. – Говорю тебе, что я к нему не притронусь! Это же смерть! Это еще в сто раз вреднее, чем проклятый слоеный рождественский пудинг! Какой дурак все это придумал? Кто посмел прислать мне этот торт? Мне! Это же оскорбление.
– Никто не заставляет вас есть его до обеда, – сказал Адриен, продолжая направлять на него угол стола, – но вы должны взять свою долю и сделать вид, что вы ее едите. Тому, кто столько сделал для того, чтобы состоялась эта свадьба, совесть не позволит отказаться от причитающейся ему доли ее плодов. Девушки, как я слышал, сначала томят этот торт у себя под подушкой, и от этого им снятся свадебные сны, – говорят, что сны эти особенно легкие. Это отменный торт, и, клянусь честью, он появился на свет с вашей помощью, – ну, конечно же, вы приложили к этому руку! Ну так вот, он перед вами.
Стол снова надвинулся на Гиппиаса. Тот быстро обежал его вокруг и в изнеможении плюхнулся на диван.
– Конечно! – вскричал он. – Ты на целый день испортил мне аппетит!
– Так что же, выходит, я должен буду сказать Ричарду, что вы не захотели отведать даже крохотного кусочка его торта? – сказал Адриен, положив руки на стол и уставившись на дядюшку.
– Ричарду?
– Да, вашему племяннику и моему кузену. Ричарду! Вашему спутнику, с которым вы приехали в Лондон. Вы же знаете – он женился? Обвенчался сегодня утром в Кенсингтонской приходской церкви, с особого разрешения, не то в половине двенадцатого, не то без двадцати двенадцать. Обвенчался и отправился провести медовый месяц на острове Уайт, прелестном местечке, где можно отлично прожить это время. Должен уведомить вас, что с вашей помощью, сэр, опыт сей удался!
– Ричард женился!
Гиппиасу приходили на ум какие-то доводы, которые должны были это известие опровергнуть, однако их надо было высказать вслух, а он был так всем услышанным потрясен, что мысли его спутались. Рука его, направившаяся было ко лбу, чтобы погладить оболочку этого вместилища разума, тут же бессильно повисла.
– Конечно же, вам все это было известно? Вы ведь так настаивали на том, чтобы его доверили вашему попечению…
– Женился? – Гиппиас привскочил – наконец-то он все понял. – Как, ведь он же еще не достиг совершеннолетия! Он же еще совсем ребенок.
– Все это так. Но тем не менее ваш ребенок женился. Приври как мужчина и заплати, что положено. И никаких помех. В нашей благородной стране достаточно того, что на вас брюки, и получить такое разрешение совсем просто. Интересы нравственности требуют, чтобы трудностей в этом отношении не возникало. Кто же вам поверит, что вы ничего об этом не знали?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83