Эх, увидал бы тебя сейчас мой молодой господин!
– Миссис Берри, прошу вас! – взмолилась Люси.
– Так ведь он и увидит, дорогая!
– Миссис Берри, прошу вас, не надо!
– Ну вот, ты даже и думать об этом не хочешь! Конечно, лучше бы по правилам, чтобы отец и мать были и все бумаги в порядке и подружки невесты, и завтрак! Только любовь есть любовь и без всего этого все равно будет любовью.
Она снова и снова старалась все глубже нырнуть в сердце девушки, но хоть она каждый раз находила там жемчужины – все не те, какие она искала. Из всего, что созрело на древе любви, ей удалось понять только одно: Люси дала своему возлюбленному обет никому не рассказывать, как это чувство родилось и выросло в них; этому обету она оставалась верна, как бы ей ни хотелось излить свою душу этой милой почтенной матери-исповеднице.
Сдержанность девушки побудила миссис Берри после разговора о возлагаемых на брак надеждах весенних перейти к соображениям осенним, которые она и принялась излагать, заявив прежде всего, что брак – это лотерея.
– И когда вытаскиваешь билет, – продолжала миссис Берри, – ты еще не знаешь, выигрышный он или пустышка. Видит бог, иные все еще думают, что как только он достается им – это уже выигрыш, а на деле он приносит им горе. Что до меня, то я вытянула пустышку, дорогая моя! Пустышкой этой был мой Берри. Это были черные дни! Вот уж нечего сказать – идол достался. Не смейся! А уж как я его холила, души в нем не чаяла, милая ты моя! – Миссис Берри всплеснула руками. – Трех месяцев не прошло, как мы поженились, – как он меня поколотил. Поколотить законную супругу! Ох, – вздохнула она, в то время как Люси глядела на нее широко раскрытыми глазами. – Это я еще могла бы перенести. Как тебя ни бьют, сердце свое знает. – Тут несчастная страдалица приложила руку к груди. – Я все одно его любила, потому как характер у меня мягкий. Высоченный, как и положено гренадерам, и усищи какие отрастил, когда в отставку вышел! Я телохранителем его своим звала, будто я королева! Ластилась к нему, дуреха такая, как и все бабы… По чести тебе говорю, душенька ты моя, нет на свете существа тщеславнее, чем мужчина! Я-то уж знаю. Только не заслужила я такого обращения… Я ведь искусная повариха. Никак уж я этого не заслужила. – Миссис Берри хлопнула себя по колену и перешла к самому главному. – Белье ему чинила. Присматривала за его «нарядами» – так он платье свое называл, негодник этакий! Служанкой ему была, милая моя! И вот девять месяцев прошло с того дня, как он поклялся любить меня и нежить – девять месяцев по календарю, – и вот он был таков, с другой удрал! Плоть от плоти его! Как же! – вскричала миссис Берри, с увлечением перебирая все свои обиды. – Обручальное кольцо мое видишь? Ничего себе память! На что оно мне? Раз десять на дню меня так и подмывает его с пальца сорвать. Знак, что ли, какой? Шутовство, да и только. И вот носишь его, а сама в обиде: то ли вдова, то ли нет, и названия-то такого ни в одном словаре не найдешь. Я ведь уж искала, милая моя, и что же… – она развела руками. – У Джонсона, и то для такой, как я, слова подходящего нет.
Стоило миссис Берри упомянуть об этой непоправимой беде, как голос ее дрогнул, и она зарыдала. Люси принялась говорить всякие ласковые слова, чтобы утешить несчастную, для которой не нашлось места у Джонсона. Однако осенние горести мало что значат для тех, у кого на душе апрель. Наша юная невеста, разумеется, пожалела свою хозяйку, однако, выслушав печальную историю о том, как низко поступил с нею мужчина, она в душе была счастлива, ибо рядом с ним ее герой выглядел еще доблестнее и просветленней. Но вслед за этим взлетом безграничного счастья она поддалась страху, одному из бесчисленных, как глаза Аргуса, страхов.
– О, миссис Берри! Я же еще так молода! Подумайте… подумайте… мне же еще только семнадцать!
Миссис Берри тотчас же вытерла слезы и просияла.
– Молодая! Глупости! Не такая уж это беда. Я тут одну ирландку знаю, так она вышла замуж в четырнадцать лет. А дочь тоже четырнадцати лет свадьбу справила. В тридцать ирландка эта уже бабушкой была! Когда какой-нибудь чудак начинал обхаживать ее, она спрашивала, какие чепчики носят бабушки. То-то все кавалеры выпучивали глаза! Господи боже! Бабушка эта отлично могла выйти замуж, да еще и не раз. Понимаешь, тут уж не ее вина была, а дочери.
– Она была на три года меня моложе, – Люси погрузилась в раздумье.
– Она вышла замуж за человека ниже ее по званию, милая. Убежала с сыном управляющего имением ее отца. «Ах, Берри! – говорила она, – не будь я такой дурой, я могла бы стать не бабкой, а миледи!» Отец так ее и не простил, все свои поместья невесть кому отказал.
– А что, муж всегда ее любил? – поинтересовалась Люси.
– Ну, как сказать, на свой лад любил, моя милая, – ответила миссис Берри, снова садясь на своего конька – выказывая житейскую мудрость по части брачных дел. – Не мог он без нее обойтись. Ежели и бросал ее, то потом все начиналось сначала. Такая она умница была и так о нем пеклась. Стряпуха! Да такой на кухне у старшего советника и то не найдешь! А ведь она была из благородной семьи! Это только значит, что каждая женщина обязана уметь хорошо приготовить обед. Поговорка у нее была: «Когда в гостиной огонь тухнет, подкинь угля на кухне!» – умные это слова, помнить их надо. Так уж устроены мужчины! Что толку в сердце, коли ты не сумела желудок им ублажить.
Заметив, что заболталась, миссис Берри неожиданно добавила:
– Ничего ты в этом еще не разумеешь, милая моя. Помни только, что я тебе сейчас сказала, заруби это себе на носу: у поцелуев век короткий, у пирогов – долгий!
Разразившись этим афоризмом, достойным того, чтобы занять место в «Котомке пилигрима», она прервала свои излияния и отправилась готовить горячее питье для своей милой больной. Люси уже чувствовала себя совсем хорошо; ей хотелось, чтобы ей поскорее позволили встать с постели и она успела одеться к тому времени, когда в дверь постучат. Миссис Берри же, любовно о ней заботясь, решительным образом велела ей лежать и успокоиться, покорившись тому, что за ней ухаживают как за больной. Миссис Берри, которой надо было поговорить с героем, отлично понимала, что эти десять минут он согласится ей уделить только в том случае, если в это время нельзя будет пробраться к невесте.
Ей казалось, что такого рода стратегия должна обеспечить успех дела. И действительно, в тот же вечер она узнала из уст самого героя, что мистер Ричардс, строгих правил законник и вместе с тем отец нашего героя, противится его браку с любимой девушкой по той причине, что хочет женить его на другой – на своей подопечной, и к тому же наследнице огромного состояния, а также и потому, что его возлюбленная, Летиция, – католичка. Летиция же – единственная дочь храброго морского офицера, которого уже нет на свете, и судьбой ее распоряжается дядя, который груб и прочит эту красавицу в жены своему увальню-сыну. Миссис Берри доверчиво выслушала эту волнующую историю, и смысл сказанного ею в ответ сводился к тому, что коль скоро старики так жестоки к своим детям, у тех есть право позволить себе безрассудство. После того как был соблюден весь ритуал клятв, которыми она заверила, что сохранит все в тайне, миссис Берри была причислена к сообщникам героя, которых теперь насчитывалось уже трое, и приступила к исполнению своих обязанностей со всей присущей женщине энергией, а ведь всем известно, что лучшие заговорщики – это женщины. Чин лейтенанта, который был приписан Риптону, оказался всего-навсего синекурой. Он никогда не был женат; он ничего не знал о разрешениях, требуемых, чтобы вступить в брак, кроме того, что их надо получить и что это дело нетрудное; ему и в голову не могло прийти, что необходимо за много дней вперед предупредить священника того прихода, к которому относится один из вступающих в брак. Что же ему делать? Все мысли его сводились к тому, что надо купить кольцо, и всякий раз, когда обсуждение предстоящего важного события становилось особенно оживленным, он многозначительно кивал головой и говорил:
– Главное, миссис Берри, не позабыть бы про кольцо!
И только мягкий характер новоявленной соучастницы их заговора уберег ее от того, чтобы крикнуть в ответ: «Да провалитесь вы с вашим кольцом!» Миссис Берри на своем веку помогла справить десятка полтора свадеб и по оглашению, и по специальному разрешению, и она не могла не сердиться на то, что ей все уши прожужжали напоминанием о столь само собою разумеющейся принадлежности всякого бракосочетания. Лучшей помощницы в этом деле и более осведомленной обо всем, чем она, найти было невозможно; все трое это признавали. Герой выполнял все ее предписания как автомат; лейтенант Томсон с великой радостью согласился на роль мальчика на побегушках.
– Я все это делаю в надежде, что вы будете счастливее, чем была я, – сказала благочестивая и доброжелательная Берри. – Говорят, что браки заключаются на небесах; ежели это действительно так, то, право же, там очень мало думают о нас, о тех, кто внизу.
В ответ на рассказ героя о жестоких родителях она поведала ему свою горестную историю.
Ричард поклялся ей, что считает отныне своим долгом разыскать ее сбежавшего мужа, заставить его раскаяться и покорно вернуться домой.
– Ну конечно же, он вернется! – сказала миссис Берри, многозначительно морща лоб. – Ему самому захочется вернуться. Где же еще он найдет такую стряпуху, как Бесси Берри! И в глубине души он ее ценит. Что и говорить, когда он вернется, я приму его с распростертыми объятиями и не стану пенять ему на его бесстыдство… Сердце-то ведь у меня доброе! И всегда было добрым в замужестве, мистер Ричард!
Подобно тому как в государствах, втайне готовящихся к войне, во всех доках и арсеналах круглые сутки кипит работа, у возглавляющих ее лиц рассчитана каждая минута и на много миль вокруг все гудит, будто мириады пчел, – так дом сей добросердечной матроны со всем, что его окружало, наполнился бряцаньем героической эпопеи, и, пожалуй, никто в нем не замечал предусмотренной мирозданием смены света и тьмы. Командовала всем миссис Берри. Это она отправила нашего героя в Коллегию адвокатов гражданского права, наставив его касательно того, как смело он должен вести себя перед лицом закона и в случае необходимости схитрить и приврать; она сказала, что закон всегда поддается смелости человека и его хитрости. И, следуя ее наставлениям, герой направил туда свои стопы и заявил о себе. И что же! Закон пустился перед ним в степеннейший и премилый медвежий пляс. Да и можно ли было думать, что закон окажется менее податливым, чем кровь и плоть? С полным доверием ему задали несколько самых обычных вопросов, сопровождая каждый его ответ кивком головы; потом с него получили причитающуюся плату, и разрешение на брак было скреплено печатью. Надо, как видно, быть закоренелым проходимцем в душе, чтобы позволить себе так дешево продавать бесповоротное, даже если сделку совершают с героем. А вот попробовали бы те же герои и героини заставить его взять обратно с такой легкостью принятое решение! Эта калитка в Коллегию адвокатов гражданского права – все равно, что игольное ушко, сквозь которое тощему кошельку легче проскочить, чем туго набитому; но стоит ему проскочить, как он превращается в того же верблюда, и даже особенно крупного. Тем, что закон может дать согласие на чудовищный брак, он только лишний раз доказывает, что у него нет совести.
– Я не встретил ни малейшего затруднения, – сказал герой, торжествуя.
– Так и следовало ожидать! – восклицает миссис Берри. – Коли намерения ваши серьезны, то это так же легко, как купить булочку с изюмом.
Равным образом посланец героя отправился испросить согласие церкви совершить необходимую церемонию в определенном месте, в определенный день и выслушать там обет вечной верности и скрепить брачный союз всеми имеющимися в ее распоряжении средствами; на что церковь, после того как закон ей уже подмигнул, подобострастно согласилась, и это обошлось еще дешевле, чем булочка с изюмом.
Меж тем, пока под руководством миссис Берри велись приготовления к приближающемуся торжеству, Рейнем и Белторп спали, – причем первый спал даже крепким сном; и один день для его обитателей ничем не отличался от всех остальных. Каждое утро отец получал от Ричарда письмо, содержавшее наблюдения над лондонской жизнью; то были замечания (по большей части цинические) о произносимых в парламенте речах и о принимаемых там актах; приводились в них и всякого рода доводы в оправдание того, что он еще не успел побывать у Грандисонов. Разумеется, письма эти были довольно однообразны и скучны. Но баронет этим не тяготился. Их холодный, исполненный чувства долга тон убеждал его, что в душе сына нет места ни смятению, ни тревоге.
– Это письмо человека с хорошим здоровьем! – сказал он леди Блендиш, глубоко убежденный в своей правоте. Он сидел и довольно улыбался, нимало не думая о том, что испытание, ждущее его сына, неотвратимо и что оно станет испытанием для него самого. Гиппиас писал брату, что племянник не исполняет своих обещаний и вообще постыднейшим образом пренебрегает им и что от этого с его собственной нервной системой дело обстоит теперь в десять раз хуже, чем было в Рейнеме. Сетования его были исполнены горечи, однако тяготы его нарушенного пищеварения особенного сочувствия не вызывали.
Меж тем Том Блейз так и не появился, и о нем не было никаких известий. Курившему свою трубку фермеру Блейзу вечер за вечером становилось все тревожнее. Лондон – город большой, думалось ему, и Том может в нем затеряться; парень-то он недогадливый. Если в Белторпе он был волком, то в Лондоне он скорее всего окажется овцой. Такое с деревенскими парнями нередко бывало. Но что же сталось с Люси? Мысли об этом едва не заставили фермера Блейза тут же отправиться в Лондон самому, и он бы, вероятно, так и сделал, если бы трубка на этот раз не подсказала ему правильное решение. Молодой человек один может влипнуть в какую-нибудь историю, но когда речь идет о двоих – о молодом человеке и о молодой женщине, то, разумеется, он о них что-нибудь бы да услыхал, если только они не действуют сообща.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83