Как бы я хотела рассказать маме о мире, который находится вне дома 45 по Коммерческой улице. О мире, где полным полно разных новых законов и традиций, где образованные люди принимают свои собственные решения, как им жить, не спрашивая разрешения приходского священника, но это тема, которую я никогда не отважусь с ней обсуждать.– Не обязан? Что это значит? Твоему брату лучше знать. Не жениться на ней в таком положении – грех! Надеюсь, что с тобой такого не произойдет…– Не беспокойся, мама.Но она слишком рассержена, чтобы слушать:– Мне так стыдно за него. Я гордилась им. Первый из Сартори, который воевал за свою страну. Он был таким отличным примером своим братьям. Орландо и Анджело отправились вслед за ним. Даже Эксодус ушел на фронт, когда стал совершеннолетним, потому что хотел быть как Роберто. Твой брат все испортил.– Мама, ничего он не испортил. Он ведь женится на ней.Мама не слушает; она просто не хочет ничего слышать и продолжает свою тираду:– Я так много сил приложила, чтобы вырастить из вас порядочных людей, у которых есть мораль, принципы, которые будут ответственными и… рассудительными. Будьте начеку, говорила я твоим братьям. Сначала узнайте девушку получше. Кто ее родители? Откуда они? Будьте осторожны, сицилианцы не все одинаковы. И как он себя повел? Нашел сицилианку и сделал ей ребенка!– Я уверена, что он не хотел досадить нам, – перекладываю я кавателли с доски на поднос, накрытый промасленной бумагой.– Слишком поздно! – кричит она. – Эта история уже обошла весь Бруклин. Все знают, потому что дурную весть невозможно скрыть. От нее, как от трупа, слишком дурной запах.– Мама, это скоро забудется.– Нет, нет, никогда. Как можно вернуть назад доброе имя, Лючия? Никак! Оно утрачено безвозвратно.Мама открывает выдвижной ящик стола и достает оттуда ложки, искусно вырезанные из дерева, и перебирает их.– Что сказал папа?– Он плакал, – трясет головой мама. – Роберто подвел его. Отец никогда ему этого не простит.– Она, по крайней мере, хорошенькая? – спрашиваю я, и тут же исправляюсь. – Хорошенькая – не то слово. Она хорошая женщина?– Как она может быть хорошей женщиной?– Не знаю. Может, она просто симпатичная девушка, которая совершила ошибку.– Чушь! Думай, прежде чем говорить такое. – Мама закрывает ящик и садится за стол.– Они будут жить с нами?– А где еще?
Последний раз, когда семья Сартори шла процессией в церковь Святой Девы Марии из Помпеи, а мама плакала, был день похорон бабушки Анжелы Сартори. Сегодня свадьба Роберто, но наше шествие такое же мрачное, как и тогда, когда мы предали нашу бабулю земле. Сейчас три часа дня. Сложно выбрать худшее время для свадьбы. Мама уже заметила, что в это же самое время в Страстную пятницу Иисуса распяли на кресте.Папа одет в хороший костюм из темно-синего габардина; белая рубашка и шелковый темно-синий галстук. Мама в черном: простое, расклешенное книзу платье с застежкой на спине. Я решила не рядиться в траур, поэтому на мне светлый парчовый костюм с отложным воротником. Узор на ткани осенний: маленькие золотые листочки, украшенные вышивкой зелеными петлями. Мои туфли на низком каблуке – из золотого атласа, а в сумочке лежит маленькая орхидея, которую мама отказалась приколоть к своему платью.Мама говорит, что даже название нашей церкви как нельзя лучше подходит к этому случаю. Она убеждена, что семья Сартори обречена и что Роберто погибнет в муках страшнее тех, в которых погибли жителей Помпеи, сгоревшие заживо и погребенные под лавой Везувия.Мне нравится наша церковь, которая расположена на углу улиц Кармин и Бликер в самом центре итальянского квартала. Над величественным зданием высится крест, а внутри – стены из белого мрамора с едва различимыми прожилками, высокие потолки, статуи святых, со смыслом взирающие на прихожан в мерцающем пламени свечей. Отец Абруцци пожалел папу и постарался сделать в наших обстоятельствах все, что было в его силах. Я заметила, что духовенство становится добродетельным и может утешить только тогда, когда уже что-то стряслось.Я гляжу в сторону бокового входа в церковь, пытаясь увидеть Роберто, но там нет ни души. Мама, папа, Анджело, Орландо, Эксодус и я в подавленном настроении молча стоим рядом с купелью со святой водой и ждем. Мама уставилась в пол, словно в надежде на то, что, когда она поднимет глаза, все окажется дурным сном, и мы вернемся домой, будем слушать пластинки и есть посыпанное сахарной пудрой печенье, которое мы печем каждую пятницу.Главная дверь со скрипом открывается и входит Роберто. На нем коричневый костюм. Он придерживает створки, пропуская внутрь свою новую семью. Невеста – очень хрупкая девушка, ей всего девятнадцать лет, у нее черные как смоль волосы, убранные в высокую прическу, и мелкие черты лица. Она хорошенькая, даже несмотря на то, что кусает губы и смотрит в пол. Ей просто недостает уверенности в себе. На ней бледно-желтый костюм (и где она такой нашла в это время года, не могу понять) и черные лакированные туфли. Ее глаза закрывает причудливая вуаль, прикрепленная к голове лентой. Позади нее стоят ее родители, такие же маленькие и хрупкие, как она, похожие на раненых птичек. С ними несколько маленьких детей. Самой младшей девочке около восьми лет. Очевидно, Розмари самая старшая, как и наш Роберто.– Пап. Это мистер и миссис Ланселатти. А это Розмари, – говорит Роберто.– Рада с вами познакомиться, – слишком громко говорит Розмари. Я вижу, как она напугана.– Здравствуйте, – бормочет мама. Все, на что оказывается способен папа, это кивнуть в знак приветствия.Сжимая в руках молитвенник, отец Абруцци идет по центральному проходу между рядами. Он приглашает нас в ризницу. Мы следуем за ним, и мне приходит на ум, что все собравшиеся думают одно и то же: «Плохо получилось». Хотя отец Абруцци и старается быть приветливым, но всем понятно, что ему не нравится это дело. Он любит правила, предписания, чувство единения в его приходе и придает большое значение тому, чтобы имена вступающих в брак были за полтора месяца до свадьбы напечатаны в еженедельном церковном бюллетене: еще одно негласное правило, которого мы не соблюли.Священник одет не в красивую бело-золотую ризу, а в черную сутану (мы по-настоящему наказаны). Мама открывает молитвенник, и я беру ее за руку. Сейчас такой момент, когда только дочь может утешить мать – сыновья не в состоянии понять, что такое честь и добродетель, ими управляют более приземленные чувства, – поэтому, когда мама сжимает мою руку, я чувствую, что могу помочь ей в ситуации, кажущейся безнадежной.Маленькие дети семьи Ланселатти собрались вокруг своих родителей. Им еще не скоро объяснят, что здесь происходит. Анджело осуждающе качает головой. Орландо пытается изо всех сил не засмеяться: это для него большая проблема с самого детства. А Эксодус обнимает папу так, словно говорит ему: «Не переживай, пап, такого больше никогда не повторится». Что ж, будем надеяться.Бедный папа. Ему некому выговориться. Даже со мной он не может поговорить о случившемся, потому что подобный разговор предполагает обсуждение интимных отношений между мужчиной и женщиной – тема, на которую он никогда не решится заговорить с дочерью. Я знаю, что он разочарован, возможно, даже в большей степени, чем мама. Даже злясь и расстраиваясь, она говорит, что рождение ребенка – это самая удивительная вещь в мире, что Розмари будет помогать нам, и работы по дому станет меньше. Мама видит хотя бы что-то положительное в этой ситуации. Но папа – другое дело. Для него это словно признание несостоятельности его правил, их осквернение. Сколько раз он говорил братьям об уважении к женщине; разве его жизнь не прекрасный им пример? Сколько раз он наказывал их, пытаясь научить, что такое быть порядочным человеком? И вот все его благие устремления закончились этой историей с Роберто. Предполагается, что свадьба – это начало новой жизни и любви, но здесь ничего подобного нет. Розмари слишком молода, чтобы выходить замуж, и Роберто – незрелый, со скверным характером – станет самым плохим мужем в мире.
Своей перчаткой я вытираю слезы, и мне вспоминается объявление в нашем магазине: «Ее перчатки как ночь – становятся все длиннее». Меня всегда учили, что перчатки – это символ настоящей леди, а вот на невесте их нет. Она крепко сжимает скромный букет из желтых роз, как будто это спасительная веревка, с помощью которой она может выбраться из огромной ямы. Она понятия не имеет, во что ввязывается. Я прожила с Роберто двадцать пять лет. И скажу, это совсем не просто. У жены человека, чье настроение так часто меняется, никогда не будет ни одной спокойной минуты. Я чувствую на себе чей-то взгляд и поднимаю голову. Это мать Розмари. Ее глаза полны слез, но все же она слабо улыбается мне. Может, мама утешится тем, что она не единственная мать, которая скорбит о случившемся.После церемонии папа ведет нас обедать в «Маринеллу», уютный ресторан на Кармин-стрит, которым владеет один из его приятелей. Я пытаюсь завести разговор с семьей Ланселатти, которые расстроены из-за Розмари так же, как мои родители расстроены из-за Роберто. Розмари что-то шепчет Роберто, но я вижу, что он совсем ее не слушает. Он смотрит на папу. Ему нужно его одобрение, но ему также понятно, что потребуется много времени, чтобы вновь заслужить его.
После ужина я переодеваюсь в свитер, юбку и легкие туфли. Мама и папа все еще слишком расстроены, чтобы показывать дом Розмари. Я была уверена, что ужин успокоит их, но после него все стало еще хуже. Мама поняла, что у ее старшего сына никогда уже не будет пристойного приема в большом зале с оркестром. Надеюсь, Роберто устроит все так, чтобы его жена чувствовала себя здесь как дома. Я спускаюсь в прихожую и вижу кучу вещей. Должно быть, это ее.– Розмари, – зову я.– Я здесь, – отвечает она.Я иду в гостиную и нахожу ее в полном одиночестве сидящую на краешке дивана. На ней все еще надето свадебное платье, но вуаль сползла на затылок.– Не хочешь переодеться? – спрашиваю ее я.– С удовольствием, но я не знаю, куда идти.– А где Роберто?– К ним в магазин что-то привезли.– О, – улыбаюсь я, но на самом деле я рассержена. Не могу поверить, чтобы мой брат мог бросить свою невесту одну сразу после свадьбы. – Вещи в прихожей твои? – спрашиваю ее я. Она кивает. – Тогда пойдем отнесем их в твою комнату. Я веду Розмари в столовую и показываю ей кухню, потом сад, который ей очень нравится.– Гостиную ты уже видела. Пойдем, – беру я чемодан и коробку и начинаю подниматься. Розмари пытается поднять другой чемодан, но я запрещаю ей: – Нет! Не поднимай!Розмари улыбается мне.– Спасибо.– Я сама все принесу. Или Роберто, когда вернется, – оборачиваюсь я к ней с лестничной площадки. Отсюда она кажется еще тоньше, чем в церкви. – Понятно, что тебе тяжело, – ласково говорю я, – но все будет в порядке.Розмари молчит и закрывает глаза, пытаясь не расплакаться.– Время лечит! – подбадриваю ее я.– Можно я возьму Фазула?– Что за Фазул?– Мой попугай.Розмари стягивает с маленькой клетки платок, и, увидев хозяйку, зелено-желтый попугай начинает чирикать.– Это и есть Фазул?– Скажи Лючии «здравствуй», – наставляет Розмари питомца.– Красотка! Красотка! – говорит птица.– Так и быть, Фазул. Ты можешь остаться, – говорю я попугаю, и он вспархивает на перекладину.Поднимаясь за мной на следующий этаж, Розмари смеется. Я показываю ей дверь в комнату родителей, расположенную в задней части дома. Дверь закрыта. Потом локтем толкаю другую дверь.– Сюда.Розмари входит в комнату, бежит к окну и выглядывает на Коммерческую улицу. Потом поворачивается и осматривает обстановку, одобрительно кивая головой. Это просторная комната, с двухъярусной кроватью, аккуратно застланной белыми покрывалами. Здесь есть большое зеркало и старое кресло-качалка. Мама освободила для Розмари шкаф.– Роберто жил вместе с Анджело. Его мы переселили вниз к Орландо. Прямо над вами – комната Эксодуса.– А где твоя комната?– На самом верху. Это студия.– Так высоко подниматься, – говорит Розмари, опускаясь на краешек кровати.– Мне нетрудно. Вот ванная. К счастью, у вас отдельная, – показываю я ванную Розмари. – Она маленькая, но очень удобная. – На раковину мама положила несколько чистых белых полотенец.– Папа хотел сделать от этой комнаты лестницу, чтобы можно было спускаться в сад. Но все произошло так быстро, не хватило времени… – я вдруг понимаю свою бестактность и замолкаю. – В общем, они скоро за это возьмутся, я уверена.– Спасибо.– Надеюсь, тебе здесь будет уютно.Розмари начинает плакать:– Я тоже надеюсь.Мне так жаль мою невестку, что я заключаю ее в объятия:– Не плачь. Сегодня был трудный день, но ты все сделала, как следует.– Спасибо, – снова говорит Розмари.– Знаю, я высоко забралась, но ты в любой момент можешь подняться ко мне в комнату, если тебе что-то понадобится или вдруг захочется с кем-то поговорить.– Ладно.– А сейчас давай, распаковывай вещи, обустраивайся, а я пойду. Каждую пятницу вечером мы стряпаем печенье. Это очень весело. Если Роберто задержится допоздна, я зайду за тобой.– Здорово, – вытирает нос Розмари.Я закрываю дверь. Фазул говорит:– Красотка.Я собираюсь подняться к себе, но вместо этого направляюсь к комнате родителей и стучу в дверь. Не дождавшись ответа, вхожу. Закрыв лицо руками, мама лежит на кровати.– Мама? – шепчу я.– Я не сплю, – даже не пошевельнувшись, говорит она.– Я позвала Розмари стряпать вместе с нами печенье.Она молчит.– Мама?– Надеюсь, тебе никогда не придется пережить подобное. Видела, как на нас смотрел отец Абруцци? От стыда я чуть не умерла, – жалуется мама.– Разве отец Абруцци может знать, что для человека значит свадьба, у него ведь нет семьи.Мама садится на кровати:– Не смей ничего говорить против священника.– Я и не говорю. Но как он может понять, через что тебе пришлось пройти. Ему не довелось растить четырех своенравных сыновей и дочь. Он ничего не смыслит в жизни. И кстати, разве добродетельные христиане могут судить обо всей семье, если один ее член ошибся?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38