кран на кухню
Причем в большинстве своем это
замечания, сделанные вскользь, мимоходом, но весьма уверенные по тону.
Наличия здесь серьезной проблемы не ощутил или, по крайней мере, не
обозначил никто. По-существу, исследовать ее приходится впервые.
Картина свиста Соловья-разбойника дается в былине трижды. Сначала о
страшных последствиях свиста предупреждают Илью черниговцы, затем Сол
овей
демонстрирует свою мощь, пытаясь остановить богатыря в Брынском лесу, и
наконец очевидцами действия свиста и его жертвами становятся киевляне.
Соответственно, мы имеем возможность оценить, как соловьиное оружие вли
яло
на природу, строения, людей, а также на коня Ильи Муромца.
Насколько можно сегодня судить об истории текста былины (обоснование э
той
реконструкции, интересное только фольклористам, я вынужден буду всякий
раз
опускать), действие свиста Соловья на природу первоначально описывалос
ь
так: земля задрожала, вода взволновалась, леса к земле приклонились.
По-видимому, довольно рано эта картина стала дополняться в вариантах был
ины
близкими по смыслу эффектами: от свиста с кряжей посыпался песок, вода в
реке помутилась, леса зашатались, с деревьев посыпалась листва и т.п.
Надо сразу же сказать, что все эти мотивы глубоко традиционны. В народной
лирике соответствующие явления символизируют горе, печаль, выступают к
ак
"эмоциональная" реакция природы на убийство, войну. С тем же значением
использованы они и в "Слове о полку Игореве": когда на войско Игоря
движутся половцы, "земля тутнет (гудит)" и "рекы мутно т^куть", после же
поражения русских "древо с тугою (печалью) к земли преклонилось" и "листвие
срони". Земля дрожит, а вода волнуется при появлении сказочного
Змея, при рождении Волха. С деревьев летят листья, как мы помним, от
свиста Змея или черта в шутливой сказке "Кто сильнее свистнет". Короче
говоря, ясно, что природные эффекты для живописания разбойничьего свист
а
были взяты из фонда уже существовавших мотивов, причем многое Соловей
получил по наследству от сказочно-мифологического Змея.
Хорошо, но как понимали создатели образа Соловья-разбойника и исполнит
ели
былины о нем сам механизм действия его свиста, почему они отбирали именн
о
эти мотивы? Вот вопрос, который теперь выходит для нас на первый план. По
большинству мотивов - волнению вод, сгибанию деревьев, шатанию леса,
облетанию листвы - видно, что действие свиста Соловья-разбойника
уподоблялось действию сильного ветра. Основанием для этого служило
простейшее наблюдение, что свист человека вызывается струйкой выдыхае
мого
воздуха, а ветер, в свою очередь, шумит, как живое существо, ведь и сегодня
мы говорим о свисте ветра, вое бури, рёве урагана... Дополнительным, но
очень важным фактором была давняя связь понятий ветра и птицы (их
древнейшие индоевропейские названия происходят от одного корня со зна
чением
"дуть"), что проявлялось в мифологических образах птицы, взмахами своих
крыльев рождающей бурю, или крылатого бога ветра.
Все это подметили уже первые отечественные мифологи, интерпретировавш
ие в
соответствующем духе сам былинный образ. К примеру, А.А.Шифнер считал
противника Ильи Муромца "буревым великаном", А.Н.Афанасьев тоже был
убежден, что "в образе Соловья-разбойника народная фантазия олицетворял
а
демона бурной, грозовой тучи", а Н.И.Кареев задавался вопросом, не следует
ли искать "мифическую подкладку" фигуры Соловья в древнерусском Стрибог
е,
который, как полагают (основываясь на выражении из все того же "Слова":
"ветри, Стрибожи внуци"), мог быть покровителем воздушной стихии.
Думается, однако, что мы не вправе так сильно сближать Соловья-разбойник
а
с существами, олицетворявшими природные силы. Дабы стало понятнее, почем
у,
приведу для контраста фрагмент из удмуртского мифологического рассказ
а о
состязании бога лесов и ветров Нюлэс-мурта с водяным Ву-мур-том:
"Нюлэс-мурт свистнул, и поднялся сильный ветер, и ветром разметало крыши
всех строений". Хотя свист Соловья, как мы увидим, приводит к тому же, ни в
одном варианте былины не говорится о ветре, им вызываемом.
Не упоминаются в связи с Соловьем-разбойником и тучи, дождь, гроза,
которые так или иначе сопряжены с деятельностью змееподобных персонаж
ей в
фольклоре многих народов (русский эпос сохранил это представление в
остаточной форме: то не гром гремит и не дождь дождит - то Змей летит). От
своих мифологических предшественников Соловей унаследовал масштаб де
яний,
но стихии ему уже не подвластны.
Из "лесной" сцены свиста можно извлечь еще кое-какую информацию, однако
есть смысл перейти сразу к следующей сцене - "городской". Если верно наше
предположение о легшем в основу былины мифологическом сюжете, который
заканчивался убийством злодея в лесном логове, то природные эффекты сви
ста
Соловья-разбойника, вероятно, были заданы уже этим сюжетом (и восходили, в
свою очередь, к еще более древним мифологическим представлениям, не всег
да,
может быть, уже и понятным). Обрисовка же действия свиста в условиях
средневекового города выпала на долю создателей былины. И в том, как они
это сделали, должно рельефнее всего проявиться их собственное понимани
е
оружия Соловья. Влияние свиста на строения и предметы описано в варианта
х
былины следующим образом: дома зашатались, окна вылетели, крыши слетели,
кресты с церквей (или маковки с теремов) повалились, столы затряслись и
напитки на них разлились. Только про первые два мотива можно с
относительной уверенностью сказать, что они присутствовали в былине
изначально; остальные появились позднее, однако тоже довольно давно,
поскольку успели распространиться по разным локальным традициям. Како
й же
смысл заложен во всех этих мотивах?
Некоторые из них явно работают на идею, что свист Соловья причинял вред
мощной струей воздуха. Живую аналогию описаниям былины мы находим в
летописных сообщениях о бурях: "С церквей и хором срывало крыши", "верхи и
кресты посломало со всей церкви", и т.п. Про такую малость, как выбитые
бурей окна, обычно и не упоминалось...
Но гораздо яснее читается в былине другая мысль; свист вызывал сильное
сотрясение. Это выражено еще раньше, в "лесной" сцене, мотивом дрожащей
земли - не случайно иные певцы начинали с него и рассказ о свисте Соловья в
Киеве. А когда трясется земля, трясутся и дома, и мебель в них, и стекла
разлетаются вдребезги. Между прочим, и кресты могут валиться не только о
т
сильного ветра. Они, например, падали с церквей во время землетрясения,
случившегося в Киеве в 1101 году. То же изображено на летописной миниатюре,
иллюстрирующей рассказ о киевском землетрясении 1230 года: покосившиеся
церкви с обломанными куполами без крестов, а один крест летит вниз. Коли н
а
то пошло, и волнение вод - вспомним еще один "природный" мотив - может
иметь своей причиной не ветер, а землетрясение (такие факты наблюдались
даже на удаленной от зон сейсмической активности Волге).
В том, что к подобному пониманию действия оружия Соловья-разбойника
склонялись и сами носители фольклора, больше всего убеждают мотивы, имев
шие
единичное употребление. Отдельные варианты былины говорят, что от свист
а
Соловья в Киеве "полетело из дымолок кирпичьё заморское", "все муравлены
печки прирассыпались", "разломало все связи железные", "в церквах иконы
повалилися". Добавим сюда же фразу из белорусской сказки про Соловья:
"Потолок от свиста разломился". Приплюсуем и мотив, содержащийся в ряде
списков рукописной повести и восходящий к какому-то устному тексту,
былинному или сказочному: "У государей и у богатырей кресла и стулья
подломились, а у князя Владимира скамья подломилась". Все это - поздние
индивидуальные привнесения, но именно в такой "отсебятине" наилучшим
образом проявляется осмысление исполнителями традиционного текста, и
здесь
нельзя не отметить, что все дополнительные мотивы, характеризующие
последствия свиста внутри помещения, выразили одну и ту же идею: свист
Соловья-разбойника сотрясает, разламывает твердые предметы.
Доминирование этой идеи кажется довольно неожиданным после того впеча
тления
о "свисте ветра", которое мы вынесли из анализа "лесной" сцены, но по
здравом размышлении приходишь к выводу, что, может быть, все как раз
закономерно. Образ сотрясающихся построек не только не противоречит об
разу
бури - в реальных жизненных наблюдениях они бывали крепко связаны между
собой. "Лютым ветром и вихорем многие церкви Божия, шатры и кресты и главы
поломало и в поле разносило, и всякое здание и стены церковные тряслися", -
сообщает Вологодская летопись о буре, пронесшейся 21 марта 1680 года.
Отметим сочетание в этом известии сразу трех "былинных" эффектов - тряски
зданий, срывания крестов и верхушек строений. Примерно то же рассказано
о
буре 25 октября 1495 года в Москве: "Хоромы трясло, а с иных верхи срывало,
и кровли драло...". При сильных порывах ветра ощутимо даже колебание почвы.
Оно, правда, бывает и от сильных раскатов грома. Эта деталь тоже часто
подчеркивается в летописных известиях: "по-трясеся земля" во время бури с
грозой в Новгороде 9 апреля 1419 года, "от гремениа страшнаго" дрожала
земля 1 сентября 1477 года в Москве, и т.д.
Давайте поставим себя на место создателей былины о Соловье-разбойнике
и
тех, кто исполнял ее затем, добавляя в повествование новые краски. Судя по
многим данным, наш героический эпос создавался главным образом в городс
кой
среде (исследовательница былин Р.С.Липец имела полное право назвать их
самым урбанистичным жанром русского фольклора), дальнейшая же судьба ег
о
связана преимущественно с крестьянством - последние столетия основным
очагом сохранения былинного эпоса оставался Русский Север.
Так вот, вообразим себе: дом средневекового горожанина или деревенская
изба содрогается то ли от ветра, то ли от грозы, снаружи грохот, треск и
завывание... Подобное приходилось пережить каждому сказителю. И это
образно-эмоциональное восприятие бури человеком, находящимся внутри
помещения, пожалуй, как раз и позволяло представить свист "бурного" Солов
ья
в княжеских палатах прежде всего как свист сотрясающий. Не будем, однако,
совсем уж сбрасывать со счетов землетрясения. О них русские люди знали н
е
понаслышке. Только за XII век, который мы определили как наиболее вероятное
время сложения былины о Соловье-разбойнике, летописями отмечено не мене
е
десятка землетрясений на Руси. Случались они и позже, причем отзвуки
подземных бурь порой достигали "былинного" Севера. Приписывать таким фак
там
значительную роль в создании "городской" картины свиста разбойника было
бы
рискованно (все же явление это достаточно экзотично для наших мест), но
служить стимулом к усилению эффектов тряски при свисте Соловья воспоми
нания
о землетрясениях вполне могли.
Здесь необходимо отступление. У фольклористов как-то не очень принято -
особенно если дело касается героического эпоса - с такой вот дотошностью
копаться в натуральной подоплеке фантастических образов. Я и сам в проце
ссе
размышлений над проблемой свиста Соловья-разбойника старался удержива
ть
себя от чересчур "физикалистского" подхода, памятуя, что мир былины
"приподнят" над обыденной жизнью и полон условностей, что элементы
реальности преломляются в нем сквозь "магический кристалл" художествен
ного
вымысла, гиперболизации и т.п. Все так, все верно. И однако же при более
пристальном взгляде на изображение последствий свиста Соловья оказыва
ется,
что оно соткано из абсолютно реалистичных мотивов! Начиная исследовани
е, я
и не подозревал, что для всех без исключения подробностей действия свист
а,
приводимых вариантами былины, найдутся соответствия в рассказах о
действительно происходивших событиях. Разумеется, называемые мной
конкретные факты в большинстве своем заведомо не могли отразиться в был
ине
- мы устанавливаем каждый раз лишь т и п реалий, влиявших на сознание
сказителей. Речь вообще не идет об "отражении реальности" в том упрощенно
м
смысле, что картина свиста Соловья-разбойника итожилась на основе каког
о-то
определенного события, которое было приукрашено, и т.п. Как образное цело
е
эта картина "сконструирована" умом и фантазией многих поколений сказите
лей,
чему достаточной порукой является хотя бы наличие глубинных мифологич
еских
прообразов. Но сам замысел не мог не отталкиваться от жизненных наблюден
ий,
из них же черпались детали для его текстового воплощения, а последующие
исполнители - соответственно тому, как они уловили этот замысел в
традиционном тексте былины, - использовали для его передачи, "разъяснени
я",
развития крупицы собственного знания реальности. В результате многие
моменты описания свиста Соловья поражают своей натуралистичной точнос
тью.
Взять, к примеру, мотив выпадения окон. Первоначальная его формулировка,
видимо, была такой: "оконницы (окольницы) посыпались". Вообще-то слово
"оконница", или "окольница", означает оконную раму. Зачастую, правда, тем
же словом называли и оконное стекло. Здравый смысл тоже вроде бы
подсказывает, что в данной ситуации подразумевались стекла, то ли
выбиваемые напором воздуха, то ли лопающиеся от сотрясения всего дома*.
Многие певцы былины понимали этот мотив именно так, о чем свидетельствуе
т
ряд его последующих модификаций ("околенки хрустальные порассыпа-лись",
"все хрустальные стеколышки посыпались", "окольни стекла все повыпали" и
т.п.). Но и первое значение слова давало о себе знать. Некоторые
исполнители, пытаясь его сохранить, подчеркивали, что выпали не сами
оконницы ("полетели из окольниц стекла аглицкие"), другие, наоборот,
подбирали глаголы, более отвечающие тому ущербу, который мог быть причин
ен
именно рамам ("окольницы поломали-ся").
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
замечания, сделанные вскользь, мимоходом, но весьма уверенные по тону.
Наличия здесь серьезной проблемы не ощутил или, по крайней мере, не
обозначил никто. По-существу, исследовать ее приходится впервые.
Картина свиста Соловья-разбойника дается в былине трижды. Сначала о
страшных последствиях свиста предупреждают Илью черниговцы, затем Сол
овей
демонстрирует свою мощь, пытаясь остановить богатыря в Брынском лесу, и
наконец очевидцами действия свиста и его жертвами становятся киевляне.
Соответственно, мы имеем возможность оценить, как соловьиное оружие вли
яло
на природу, строения, людей, а также на коня Ильи Муромца.
Насколько можно сегодня судить об истории текста былины (обоснование э
той
реконструкции, интересное только фольклористам, я вынужден буду всякий
раз
опускать), действие свиста Соловья на природу первоначально описывалос
ь
так: земля задрожала, вода взволновалась, леса к земле приклонились.
По-видимому, довольно рано эта картина стала дополняться в вариантах был
ины
близкими по смыслу эффектами: от свиста с кряжей посыпался песок, вода в
реке помутилась, леса зашатались, с деревьев посыпалась листва и т.п.
Надо сразу же сказать, что все эти мотивы глубоко традиционны. В народной
лирике соответствующие явления символизируют горе, печаль, выступают к
ак
"эмоциональная" реакция природы на убийство, войну. С тем же значением
использованы они и в "Слове о полку Игореве": когда на войско Игоря
движутся половцы, "земля тутнет (гудит)" и "рекы мутно т^куть", после же
поражения русских "древо с тугою (печалью) к земли преклонилось" и "листвие
срони". Земля дрожит, а вода волнуется при появлении сказочного
Змея, при рождении Волха. С деревьев летят листья, как мы помним, от
свиста Змея или черта в шутливой сказке "Кто сильнее свистнет". Короче
говоря, ясно, что природные эффекты для живописания разбойничьего свист
а
были взяты из фонда уже существовавших мотивов, причем многое Соловей
получил по наследству от сказочно-мифологического Змея.
Хорошо, но как понимали создатели образа Соловья-разбойника и исполнит
ели
былины о нем сам механизм действия его свиста, почему они отбирали именн
о
эти мотивы? Вот вопрос, который теперь выходит для нас на первый план. По
большинству мотивов - волнению вод, сгибанию деревьев, шатанию леса,
облетанию листвы - видно, что действие свиста Соловья-разбойника
уподоблялось действию сильного ветра. Основанием для этого служило
простейшее наблюдение, что свист человека вызывается струйкой выдыхае
мого
воздуха, а ветер, в свою очередь, шумит, как живое существо, ведь и сегодня
мы говорим о свисте ветра, вое бури, рёве урагана... Дополнительным, но
очень важным фактором была давняя связь понятий ветра и птицы (их
древнейшие индоевропейские названия происходят от одного корня со зна
чением
"дуть"), что проявлялось в мифологических образах птицы, взмахами своих
крыльев рождающей бурю, или крылатого бога ветра.
Все это подметили уже первые отечественные мифологи, интерпретировавш
ие в
соответствующем духе сам былинный образ. К примеру, А.А.Шифнер считал
противника Ильи Муромца "буревым великаном", А.Н.Афанасьев тоже был
убежден, что "в образе Соловья-разбойника народная фантазия олицетворял
а
демона бурной, грозовой тучи", а Н.И.Кареев задавался вопросом, не следует
ли искать "мифическую подкладку" фигуры Соловья в древнерусском Стрибог
е,
который, как полагают (основываясь на выражении из все того же "Слова":
"ветри, Стрибожи внуци"), мог быть покровителем воздушной стихии.
Думается, однако, что мы не вправе так сильно сближать Соловья-разбойник
а
с существами, олицетворявшими природные силы. Дабы стало понятнее, почем
у,
приведу для контраста фрагмент из удмуртского мифологического рассказ
а о
состязании бога лесов и ветров Нюлэс-мурта с водяным Ву-мур-том:
"Нюлэс-мурт свистнул, и поднялся сильный ветер, и ветром разметало крыши
всех строений". Хотя свист Соловья, как мы увидим, приводит к тому же, ни в
одном варианте былины не говорится о ветре, им вызываемом.
Не упоминаются в связи с Соловьем-разбойником и тучи, дождь, гроза,
которые так или иначе сопряжены с деятельностью змееподобных персонаж
ей в
фольклоре многих народов (русский эпос сохранил это представление в
остаточной форме: то не гром гремит и не дождь дождит - то Змей летит). От
своих мифологических предшественников Соловей унаследовал масштаб де
яний,
но стихии ему уже не подвластны.
Из "лесной" сцены свиста можно извлечь еще кое-какую информацию, однако
есть смысл перейти сразу к следующей сцене - "городской". Если верно наше
предположение о легшем в основу былины мифологическом сюжете, который
заканчивался убийством злодея в лесном логове, то природные эффекты сви
ста
Соловья-разбойника, вероятно, были заданы уже этим сюжетом (и восходили, в
свою очередь, к еще более древним мифологическим представлениям, не всег
да,
может быть, уже и понятным). Обрисовка же действия свиста в условиях
средневекового города выпала на долю создателей былины. И в том, как они
это сделали, должно рельефнее всего проявиться их собственное понимани
е
оружия Соловья. Влияние свиста на строения и предметы описано в варианта
х
былины следующим образом: дома зашатались, окна вылетели, крыши слетели,
кресты с церквей (или маковки с теремов) повалились, столы затряслись и
напитки на них разлились. Только про первые два мотива можно с
относительной уверенностью сказать, что они присутствовали в былине
изначально; остальные появились позднее, однако тоже довольно давно,
поскольку успели распространиться по разным локальным традициям. Како
й же
смысл заложен во всех этих мотивах?
Некоторые из них явно работают на идею, что свист Соловья причинял вред
мощной струей воздуха. Живую аналогию описаниям былины мы находим в
летописных сообщениях о бурях: "С церквей и хором срывало крыши", "верхи и
кресты посломало со всей церкви", и т.п. Про такую малость, как выбитые
бурей окна, обычно и не упоминалось...
Но гораздо яснее читается в былине другая мысль; свист вызывал сильное
сотрясение. Это выражено еще раньше, в "лесной" сцене, мотивом дрожащей
земли - не случайно иные певцы начинали с него и рассказ о свисте Соловья в
Киеве. А когда трясется земля, трясутся и дома, и мебель в них, и стекла
разлетаются вдребезги. Между прочим, и кресты могут валиться не только о
т
сильного ветра. Они, например, падали с церквей во время землетрясения,
случившегося в Киеве в 1101 году. То же изображено на летописной миниатюре,
иллюстрирующей рассказ о киевском землетрясении 1230 года: покосившиеся
церкви с обломанными куполами без крестов, а один крест летит вниз. Коли н
а
то пошло, и волнение вод - вспомним еще один "природный" мотив - может
иметь своей причиной не ветер, а землетрясение (такие факты наблюдались
даже на удаленной от зон сейсмической активности Волге).
В том, что к подобному пониманию действия оружия Соловья-разбойника
склонялись и сами носители фольклора, больше всего убеждают мотивы, имев
шие
единичное употребление. Отдельные варианты былины говорят, что от свист
а
Соловья в Киеве "полетело из дымолок кирпичьё заморское", "все муравлены
печки прирассыпались", "разломало все связи железные", "в церквах иконы
повалилися". Добавим сюда же фразу из белорусской сказки про Соловья:
"Потолок от свиста разломился". Приплюсуем и мотив, содержащийся в ряде
списков рукописной повести и восходящий к какому-то устному тексту,
былинному или сказочному: "У государей и у богатырей кресла и стулья
подломились, а у князя Владимира скамья подломилась". Все это - поздние
индивидуальные привнесения, но именно в такой "отсебятине" наилучшим
образом проявляется осмысление исполнителями традиционного текста, и
здесь
нельзя не отметить, что все дополнительные мотивы, характеризующие
последствия свиста внутри помещения, выразили одну и ту же идею: свист
Соловья-разбойника сотрясает, разламывает твердые предметы.
Доминирование этой идеи кажется довольно неожиданным после того впеча
тления
о "свисте ветра", которое мы вынесли из анализа "лесной" сцены, но по
здравом размышлении приходишь к выводу, что, может быть, все как раз
закономерно. Образ сотрясающихся построек не только не противоречит об
разу
бури - в реальных жизненных наблюдениях они бывали крепко связаны между
собой. "Лютым ветром и вихорем многие церкви Божия, шатры и кресты и главы
поломало и в поле разносило, и всякое здание и стены церковные тряслися", -
сообщает Вологодская летопись о буре, пронесшейся 21 марта 1680 года.
Отметим сочетание в этом известии сразу трех "былинных" эффектов - тряски
зданий, срывания крестов и верхушек строений. Примерно то же рассказано
о
буре 25 октября 1495 года в Москве: "Хоромы трясло, а с иных верхи срывало,
и кровли драло...". При сильных порывах ветра ощутимо даже колебание почвы.
Оно, правда, бывает и от сильных раскатов грома. Эта деталь тоже часто
подчеркивается в летописных известиях: "по-трясеся земля" во время бури с
грозой в Новгороде 9 апреля 1419 года, "от гремениа страшнаго" дрожала
земля 1 сентября 1477 года в Москве, и т.д.
Давайте поставим себя на место создателей былины о Соловье-разбойнике
и
тех, кто исполнял ее затем, добавляя в повествование новые краски. Судя по
многим данным, наш героический эпос создавался главным образом в городс
кой
среде (исследовательница былин Р.С.Липец имела полное право назвать их
самым урбанистичным жанром русского фольклора), дальнейшая же судьба ег
о
связана преимущественно с крестьянством - последние столетия основным
очагом сохранения былинного эпоса оставался Русский Север.
Так вот, вообразим себе: дом средневекового горожанина или деревенская
изба содрогается то ли от ветра, то ли от грозы, снаружи грохот, треск и
завывание... Подобное приходилось пережить каждому сказителю. И это
образно-эмоциональное восприятие бури человеком, находящимся внутри
помещения, пожалуй, как раз и позволяло представить свист "бурного" Солов
ья
в княжеских палатах прежде всего как свист сотрясающий. Не будем, однако,
совсем уж сбрасывать со счетов землетрясения. О них русские люди знали н
е
понаслышке. Только за XII век, который мы определили как наиболее вероятное
время сложения былины о Соловье-разбойнике, летописями отмечено не мене
е
десятка землетрясений на Руси. Случались они и позже, причем отзвуки
подземных бурь порой достигали "былинного" Севера. Приписывать таким фак
там
значительную роль в создании "городской" картины свиста разбойника было
бы
рискованно (все же явление это достаточно экзотично для наших мест), но
служить стимулом к усилению эффектов тряски при свисте Соловья воспоми
нания
о землетрясениях вполне могли.
Здесь необходимо отступление. У фольклористов как-то не очень принято -
особенно если дело касается героического эпоса - с такой вот дотошностью
копаться в натуральной подоплеке фантастических образов. Я и сам в проце
ссе
размышлений над проблемой свиста Соловья-разбойника старался удержива
ть
себя от чересчур "физикалистского" подхода, памятуя, что мир былины
"приподнят" над обыденной жизнью и полон условностей, что элементы
реальности преломляются в нем сквозь "магический кристалл" художествен
ного
вымысла, гиперболизации и т.п. Все так, все верно. И однако же при более
пристальном взгляде на изображение последствий свиста Соловья оказыва
ется,
что оно соткано из абсолютно реалистичных мотивов! Начиная исследовани
е, я
и не подозревал, что для всех без исключения подробностей действия свист
а,
приводимых вариантами былины, найдутся соответствия в рассказах о
действительно происходивших событиях. Разумеется, называемые мной
конкретные факты в большинстве своем заведомо не могли отразиться в был
ине
- мы устанавливаем каждый раз лишь т и п реалий, влиявших на сознание
сказителей. Речь вообще не идет об "отражении реальности" в том упрощенно
м
смысле, что картина свиста Соловья-разбойника итожилась на основе каког
о-то
определенного события, которое было приукрашено, и т.п. Как образное цело
е
эта картина "сконструирована" умом и фантазией многих поколений сказите
лей,
чему достаточной порукой является хотя бы наличие глубинных мифологич
еских
прообразов. Но сам замысел не мог не отталкиваться от жизненных наблюден
ий,
из них же черпались детали для его текстового воплощения, а последующие
исполнители - соответственно тому, как они уловили этот замысел в
традиционном тексте былины, - использовали для его передачи, "разъяснени
я",
развития крупицы собственного знания реальности. В результате многие
моменты описания свиста Соловья поражают своей натуралистичной точнос
тью.
Взять, к примеру, мотив выпадения окон. Первоначальная его формулировка,
видимо, была такой: "оконницы (окольницы) посыпались". Вообще-то слово
"оконница", или "окольница", означает оконную раму. Зачастую, правда, тем
же словом называли и оконное стекло. Здравый смысл тоже вроде бы
подсказывает, что в данной ситуации подразумевались стекла, то ли
выбиваемые напором воздуха, то ли лопающиеся от сотрясения всего дома*.
Многие певцы былины понимали этот мотив именно так, о чем свидетельствуе
т
ряд его последующих модификаций ("околенки хрустальные порассыпа-лись",
"все хрустальные стеколышки посыпались", "окольни стекла все повыпали" и
т.п.). Но и первое значение слова давало о себе знать. Некоторые
исполнители, пытаясь его сохранить, подчеркивали, что выпали не сами
оконницы ("полетели из окольниц стекла аглицкие"), другие, наоборот,
подбирали глаголы, более отвечающие тому ущербу, который мог быть причин
ен
именно рамам ("окольницы поломали-ся").
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11