Так что вопреки первому впечатлению надежных географических ориентир
ов у
нас мало. Собственно говоря, полного доверия заслуживает только один:
Брынские (Брянские) леса, без дальнейшей конкретизации места. Но и этого,

как мы сейчас увидим, достаточно, чтобы сделать кое-какие выводы об
исторической сущности Соловья-разбойника.
Брынские леса - это часть обширной территории, которую в период
формирования древнерусской государственности населяло племя вятичей.

Географическое положение земли вятичей предписывало ей стать связующи
м
звеном между "центром" и северо-восточными "окраинами" нарождающегося
государства. Однако в реальной жизни долгое время было иначе. Наш видный

историк В.О.Ключевский отмечал: "До половины XII в. не заметно прямого
сообщения Киевской Руси с отдаленным Ростово-Суздальским краем. ...Когда

ростовскому или муромскому князю приходилось ездить на юг в Киев, он еха
л
не прямой дорогой, а делал длинный объезд в сторону". Путь обычно лежал
через верховья Волги и Смоленск. Почему же княжеские дружины так
старательно огибали владения вятичей? Вряд ли причиной были только
труднопроходимые дебри и болота. Ведь для купеческих караванов земля
вятичей и в те годы была "проницаема". Через нее уже с IX века проходил
торговый путь, связывавший Киев с Волжским Булгаром. Поднявшись вверх по

Десне, купцы волоком переправляли свой груз в верховья Оки, а по ней
попадали в Волгу. Но то что удавалось мирным торговцам, очень нелегко был
о
осуществить людям, приходившим сюда с другими намерениями...
Исследователи давно обратили внимание на красноречивую фразу в "Поучен
ии"
Владимира Мономаха. Перечень своих походов он начинает так: "Первое, к
Ростову вдох, сквозе вятичи, посла мя отець..." (Князь был в ту пору еще
отроком.) Читатель сразу чувствует, что слова "сквозь вятичи" - не просто
уточнение маршрута; Мономах и на склоне лет был горд тем, что к Ростову он

тогда шел не окольным, а прямым путем. Аналогичный оборот мы встречаем в

тексте "Поучения" еще дважды, и каждый раз он несет в себе недвусмысленную

эмоциональную нагрузку. "И пройдох сквозе половечьскыи вои (половецких

воинов), бьяся, до Переяславля..." - сообщает князь в одном случае.
Вспоминая другой яркий эпизод своей жизни, он рассказывает, как с неболь
шой
дружиной "и с детми и с женами" ехал "сквозе полкы по-ловьчские", а половцы
"облизахутся на нас акы волци", но не посмели напасть, и русичи "неврежени"

добрались до места назначения. О препятствиях, которые чинились во время

его первого похода в земле вятичей, Владимир Мономах даже не находит нуж
ным
говорить, очевидно, полагая, что не только его современникам, но и
потомкам, которым адресовано "Поучение", и без того понятно, чего это стоит

- проехать "сквозь вятичей"...
Действительно, вятичи дольше и упорнее других восточнославянских плем
ен
сохраняли свою обособленность, сопротивляясь властным притязаниям кие
вских
князей. В 966 году князь Святослав, как сообщает летопись, "вятичи победи
... и дань на них възложи". Но зависимость от Киева вятичи терпели недолго.
В 981 году сыну Святослава Владимиру опять пришлось облагать их данью с
помощью вооруженной силы. Уже через год вятичи восстали. Владимир
Святославич снова отправляется в поход против них, снова их побеждает, н
о и
эта победа не была окончательной. Еще два раза довелось воевать с вятича
ми
Владимиру Мономаху.
По-видимому, именно ему принадлежит большая, если не решающая, заслуга в

том, что сопротивление вятичей было в конце концов сломлено и их земля
стала "проходимой". Как считает археолог Т.Н.Никольская, благодаря похода
м
Мономаха была проложена дорога из Киева в Ростов, шедшая через Карачев,
Москву и другие поселения вятичей. Вскоре установилась и дорога в
северо-восточном направлении, почти совпадающая с былинным маршрутом И
льи
Муромца. Свидетельством ее появления служит такой факт. В середине XII века

обособляется и возвышается Рязанское княжество. "Перемены объясняются,

очевидно, тем, что к этому времени, - пишет Т.Н.Никольская, - были
проложены пути в Рязань через вятичские леса, что приблизило ее к южным
русским центрам. Именно к этому времени (середина XII в.) относится
строительство оборонительных сооружений вокруг города и интенсивное

строительство на Южном городище".
Заметьте, что датировка начала регулярных поездок "сквозь вятичей",
опирающаяся на археологические данные, полностью согласуется с той, кот
орую
сделал В.О.Ключевский на основе летописных известий. С середины XII века
никаких сведений о движении окольными путями уже нет. Юрий Долгорукий,
воевавший в 1149-1154 годах с князем Изяславом, водил свои полки из Ростова
на Киев прямиком. Митрополит Кирилл в 1250 году ехал из Киева в Суздаль
через Чернигов и Рязань. В 1299 году митрополит Максим, по словам летописи,
"иде из Киева к Брянску, а от Брянска иде в Суздальскую землю". Дорога
через землю вятичей функционировала теперь нормально.
Все подталкивает к мысли, что в сюжете о первом подвиге Ильи Муромца
отразилась борьба за проклады-вание этой дороги. В пользу такого вывода,

помимо географических совпадений, говорит все та же хронология. Заманчи
во
подключить к анализу еще одну датировку, на сей раз имеющую прямое
отношение к былине. Историчность Ильи Муромца до сих пор надежно не
доказана, однако киево-печерский монах Афанасий Кально-фойский писал в 1638

году, что Илья жил за 450 лет до этого, то есть, получается, "около 1188
года". Характер сообщения не покажется странным, если считать, что
зафиксированной осталась только дата кончины воителя, которую и имел в в
иду
Афанасий. Таким образом, молодые годы Ильи пришлись бы на середину XII
века.
Верны эти сведения или нет, но по другим источникам можно заключить, что

слава об Илье Муромце, устные произведения о нем стали широко
распространяться именно в XII веке. Последнее обстоятельство для нас даже

важнее. Наивно ведь предполагать, будто Илья Муромец на самом деле очист
ил
ту "дорожку прямоезжую". В былине мы имеем народно-поэтическое видение
событий, которое заведомо отлично от реального их хода. Многолетние и
многоразовые усилия по налаживанию пути "сквозь вятичей" эпос представи
л
как однократное деяние, все заслуги, по законам жанра, приписаны богатыр
ю
из народа, да и вообще инициатива тут, как уверяет былина, принадлежала не

"центру", а "провинции". Так что стать главным действующим лицом тех
событий Илья мог лишь в народной фантазии. Но предпосылки к зарождению э
той
выдумки, в том числе хронологические, имелись. Поскольку фольклорная
биография Ильи Муромца начинала складываться именно в то время, когда вс
е
препоны на пути через леса вятичей были наконец-то ликвидированы, это
достижение оказывалось благодатным материалом для создания былины о п
ервом
подвиге богатыря, которому для поступления на службу к киевскому князю к
ак
раз требовалось проехать теми лесами...
Получается, застава Соловья символизировала собой непокорное племя вя
тичей?
Если исходить из приведенных фактов - эта трактовка очевидна, и ее уверен
но
предлагали еще ученые прошлого века. Дополнительным аргументом в ее пол
ьзу
является известное сходство образа жизни Соловья-разбойника с бытом
вятичей. Последние, согласно "Повести временных лет", "жи-вяху в лесех,
якоже и всякий зверь, ядуще все нечисто..." Пусть даже киевский летописец
преувеличил дикость вятичей, нет сомнения, что он опирался на расхожие
представления о них, сложившиеся на Руси, и образ вятича, сидящего на
дереве, с этими представлениями, надо думать, вполне гармонировал. Кроме

того, среди обитателей лесной глуши медленнее устанавливались феодаль
ные
отношения, в былине же настойчиво подчеркивается: Соловей живет в тесном

родственном кругу. Легко предположить здесь намек на патриархально-род
овой
уклад жизни вятичей, который людям из "более цивилизованных" русских
земель, например, тому же Илье Муромцу, казался уже архаичным.
Ясно, что гипотеза о Соловье-вятиче предполагает отход от тривиального

понимания этого персонажа как разбойничьего атамана. Оправдан ли такой
шаг?
Г.Пясецкий и В.Никольский в "Исторических очерках города Караче-ва"
приводили следующий резон: "Победа над простым атаманом шайки не подняла
бы
так Ильи Муромца в глазах могучих богатырей князя Владимира и не снискал
а
бы ему столько почета и удивления в первопрестольном Киеве. Другое дело,

когда Илье Муромцу удалось доставить пленником на великокняжеский дво
р
племенного князя вятичей, обладавшего недоступными лесами! Тогда вполн
е
понятными становятся заслуги богатыря и восторги киевского князя,
пожелавшего потешиться над униженным соперником своего могущества".
Соображения, в общем-то, разумные; однако следует учесть, что "мера вещей"
в эпосе не всегда совпадает с реальной историей, а Соловей-разбойник как

раз и наделен эпической, немыслимой для реального человека мощью.
Куда более существенно в данном случае другое обстоятельство, также
отмеченное исследователями. Дело в том, что типичных для разбойника
действий Соловей не совершает. Говоря словами академика Б.А.Рыбакова,
"Соловей - не обычный разбойник на большой дороге, который живет за счет
проезжих торговых караванов, наоборот, он - жестокий и неразумный домосе
д,
владелец земли, не позволяющий ездить через его леса". Специфичность
поведения Соловья-разбойника ярче всего проступает на фоне другого
былинного сюжета - о встрече Ильи Муромца с шайкой разбойников-станичник
ов,
которые, как и положено "настоящим" разбойникам, хотели его ограбить, но
получили надлежащий отпор. Деятельность Соловья являлась разбоем скор
ее в
общегосударственном, нежели криминальном смысле, так что искать в ней
отголоски политических баталий Древней Руси вполне оправданно.
Вместе с тем сказанное не означает, что можно опять свести фигуру
Соловья-разбойника к исторической конк-ретике и видеть в нем "племенного

князя вятичей" или какое-то другое, столь же определенное лицо. Оговорка,

что это образ собирательный, символический, тоже будет недостаточной. На
до
трезво оценивать пределы, до которых вообще возможно его постижение с
помощью реально-исторического анализа. Этот анализ позволяет нам понят
ь
лесной образ жизни Соловья, реальную мотивацию его разбоя, привязанност
ь
его действий к определенному региону - вот, пожалуй, и все. Образ же как
целое, его яркая необычность остаются при этом неразъясненными, и даже
добавление в будущем новых штрихов к исторической характеристике
Соловья-разбойника вряд ли кардинально изменит ситуацию.
Давно пора уже признать, что стремление "видеть в нем только человека"
(тезис А.А.Потебни) по сути своей ошибочно, ибо человек, конечно, может и
залезать на деревья, и сильно свистеть, и носить прозвище Соловей, но чтоб
ы
все это случайно совпало в одном человеческом образе - маловероятно. В
фигуре Соловья-разбойника подобные черты объединила глубокая внутренн
яя
связь, идущая от представления о его птичьей натуре. Недаром же некоторы
е
исполнители былины добавляли к традиционным атрибутам Соловья то крыл
ья, то
способность летать, а иные прямо называли его птицей.
Не случайны и соответствующие деформации образа в прозаических переск
азах
сюжета.
Существует, правда, еще одна точка зрения: во всем "виновато" имя
персонажа. Дескать, изначально в былине шла речь о человеке по прозвищу
Соловей, но потом его имя было воспринято как нарицательное, и постепенн
о
народная фантазия приписала разбойнику смертоносный свист и другие св
ойства
чудовищной птицы. Это мнение кочует по страницам научных работ давно,
однако так и не обросло аргументами и наблюдениями, которые бы
подтверждали, что нечто подобное действительно могло иметь место.
Напротив., легко привести факт, ставящий эту гипотезу под сомнение. В эпос
е
ведь у Соловья-разбойника есть тезка - заморский жених Соловей Будимиров
ич,
которому посвящена отдельная былина. И он, несмотря на имя, никаких птичь
их
черт не приобрел, хотя времени у него для этого тоже было предостаточно
(сложение былины о Соловье Будимировиче относят обычно к середине XI века).

Нет, не удается "растворить" фантастику образа Соловья-разбойника в реал
иях
древнерусской жизни. Исторический комментарий помог нам вскрыть тольк
о
верхние, самые близкие к нам по времени слои этого образа, а под ними
обнаруживаются более древние и куда менее ясные.

МИФ?

Как много значит в науке обыкновенная наблюдательность!.. В конце XIX
века В.Ф.Миллер, будущий академик, обратил внимание на деталь, мимо которо
й
проходили ученые как до, так и после него. Курьезно, но и сам Миллер,
увлекшись позднее изучением исторической основы былин, в том числе и был
ины
о Соловье-разбойнике, к своему наблюдению уже не возвращался. А жаль. Оно

способно стать тем кончиком нити, потянув за который, можно постепенно
распутать если и не весь клубок загадок образа Соловья, то, во всяком
случае, его немалую часть.
Вот над чем задумался В.Ф.Миллер: "Илья, по-видимому, не желает убить
Соловья, а между тем пускает ему стрелу в глаз - в одно из самых уязвимых
мест. Былины говорят даже, что стрела вышибла Соловью правое око со косиц
ею
или вышла в левое ухо, за чем, казалось бы, должна последовать немедленная

смерть. Это стреляние в глаз, однако без цели убить, представляется нам
странным". Противоестественность ситуации, добавлю, почувствовал не тол
ько
ученый. Несколько исполнителей былины и переписчиков повести о
Соловье-разбойнике сделали одну и ту же примечательную ошибку:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11