- А сочинителю?
Адриан Трофимович круто повернулся к строптивому уче­нику и, сверля его глазами, сердито отрезал:
- А сочинителю, который ничего не смыслит в азах му­зыкальной науки, и подавно!
Что же, отказаться от сочинительства? Нет. На это Алек­сандр Даргомыжский не согласен. Тем более теперь, когда ему так хочется сочинять.
Что ни день, то новые и новые мелодии теснятся в голове, подстегивая и без того разыгравшуюся фантазию. Листы Сашиного альбома испещрены нотными знаками. Крупным детским почерком выведены заглавия пьес: Марш, Контр­данс, Вальс, Казачок...
А все-таки хотел того или не хотел Адриан Трофимович, не обошлось без его участия. Доказательством тому - хотя бы тот же малороссийский казачок, (который, может быть, и не скоро сочинил бы ученик, если бы не пробудил у него учи­тель живого интереса к народным песням и пляскам Укра­ины.
Но далеко еще не заполнена нотная тетрадь. И по вече­рам Саша, уединившись в гостиной, долгими часами импро­визирует за роялем.
В комнате сгустились сумерки. Лишь слабый свет луны едва пробивается сквозь обледенелые окна, да пламя свечи мерцающей тенью ложится на клавиатуру.
Из соседней залы доносятся приглушенные голоса, изред­ка прерываемые веселым смехом сестер и братьев. Но Сашу этот смех почему-то не веселит. Ему грустно и одиноко и хо­чется плакать. И эта щемящая, но сладкая грусть внезапно выливается у него в звуках меланхолического вальса. Так мысленно он окрестил только что родившуюся пьесу.
- Просто не верится, что это Сашенькина музыка, - го­ворит до слез взволнованная Марья Борисовна, внимательно прислушиваясь. - Какую надобно иметь чувствительную ду­шу и пылкое воображение, - продолжает она, обращаясь к мужу, - чтобы извлекать из рояля такие трогающие сердце звуки. И это всего на двенадцатом году жизни! Что же да­лее будет? Неужто и впрямь назначено судьбой быть Са­шеньке музыкальным сочинителем?
- Ну, в таких делах я бы не полагался слепо на судь­бу, - возражает всегда трезво настроенный Сергей Никола­евич. - Вернее всего помогут Александру толковые учителя.
- А кстати, что говорит о нем теперь наш малороссиянин?
- Увы, все то же! Рано, мол, заниматься сочинительст­вом неоперившемуся юнцу, не постигшему музыкальных основ.
- М-да-а, - неопределенно протянул Сергей Николае­вич, - наверное, ему виднее, чем нам с тобой.
А про себя мечтает отец: совсем не плохо будет, если из­берет для себя Александр поприще музыканта, пусть даже и композитора. По крайней мере он, Сергей Николаевич, не станет этому препятствовать. Наоборот, будет всемерно по­могать. Он и так делает все возможное для музыкального образования сына. Стоило тому изъявить охоту следом за фортепиано заниматься и игрой на скрипке, как отец тотчас нашел для него учителя.
Новый Сашин учитель заслуженно пользуется доброй сла­вой. Недаром скрипач Воронцов сидит за первым пультом в крепостном оркестре знатного барина Юшкова, славящемся на всю столицу.
Саша с большой охотой занимается с Воронцовым. Воз­можно, еще и потому, что тот, в противоположность Адриану Трофимовичу, не только не преследует ученика за компози­торские пробы, но всячески поощряет его к дальнейшим им­провизациям.
- Негоже гасить в человеке дар, данный ему от приро­ды, - говорит Воронцов. - И помеха ли музыканту умение импровизировать? Вот взять, к примеру, наш бальный ор­кестр. Тем и славен он, что все мы, как один, можем на за­данный мотив без нот сыграть любой танец - будь то вальс, мазурка или кадриль.
- Без репетиций? - поразился Саша.
- Безо всяких, - подтвердил скрипач. - А чему тут удивляться? Наш простой народ и не такое может. - Ворон­цов задумался на минуту. - Ведь наши песельники из кре­стьян, - снова заговорил он, - и вовсе не знают нотной гра­моты. А когда распевают песни хором, так тоже без всяких спевок ладят на ходу разные подголоски, и получается куда как согласно.
А верно! Правда, Саша, когда жил в деревне, был еще слишком мал, чтобы разбираться в тонкостях хорового дере­венского пения. Но в Питере ему не раз приводилось слы­шать, как поют хором на подголоски приходящие в город на заработки крестьяне. И всякий раз поражался он красоте и стройности этих необычных для слуха песенных созвучий. Только никогда не задумывался над тем, как ладят такие песни народные умельцы. И не скоро догадался, если бы не учитель Воронцов.
Мальчик с уважением взглянул на скрипача, за скромной внешностью которого скрывалось столько знаний, умения и талантов. Обладай ими Саша хоть вполовину, он не держал­ся бы так робко и, пожалуй, даже несколько приниженно.
Вообще, многое странно в этом учителе, а еще непонят­нее отношение к нему в доме. Почему-то никто не называет Воронцова по имени и отчеству. Больше того: все домаш­ние обращаются к нему, взрослому человеку, на «ты». По­чему?
Воронцов лишь горько усмехнулся, когда ученик, стесня­ясь и краснея от смущения, однажды отважился спросить его об этом.
- Нашему брату, крепостному, не положено, чтобы ему говорили «вы».
- Как не положено?.. - возразил было Саша и тут же осекся: со всеми крепостными слугами в доме разговарива­ли точно так же. Однако то - неграмотные люди, а Ворон­цов - образованный учитель.
- А образование тут ни при чем. Потому как мы - бар­ская собственность. Все равно что вещь. А вещь - она ве­щью и остается. Какое к ней может быть уважение? А ежели иных из нас ценят чуть подороже, так только за то, что мож­но с большей выгодой продать.
- Продать? Живого человека?! - Саша чуть не захлеб­нулся от возмущения.
- Всяко бывает, Александр Сергеевич, - глухо отозвал­ся Воронцов. - Часом и музыканты, и прочие подневольные артисты идут с торгов. Вот, - с горечью продолжал он, - господин наш Петр Иванович Юшков аховые деньги затра­тил, чтобы своих крепостных девушек в танцорок превра­тить. Нарядили их в штофные сарафаны, да в бальные баш­маки, да в лайковые перчатки - чем не актрисы? Обучили деликатным манерам - так, что многих благовоспитанных барышень за пояс заткнули. А уж плясали - всем на за­висть! Только недолго пришлось завидовать. Размотал наш владетель капиталы, и пошли его танцорки в распродажу вместе с прочим движимым и недвижимым имуществом...
- Однако, - вдруг прервал себя Воронцов, - некстати я разговорился. - Он растерянно поглядел на ученика и с беспокойством добавил: - Ваши папенька и маменька, поди, осерчают на меня...
Саша делал быстрые успехи под руководством крепост­ного скрипача. Вместе с ним он уже разыгрывал несложные дуэты и мечтал в недалеком будущем участвовать, подобно брату Эрасту, в квартетных ансамблях.
Но иногда нет-нет да и почудится вдруг Саше, что навсе­гда исчез учитель Воронцов, которого кому-то продал разо­рившийся его барин.
Впервые в жизни слово «раб» обрело для Саши Дарго­мыжского истинный смысл. Мальчика обуревали тысячи во­просов. Кого бы лучше всего расспросить? Конечно, своего воспитателя мсье Мажи.
- Если бы на моей родине существовало рабство, - с негодованием воскликнул Сашин гувернер, - лучшие люди Франции не колеблясь положили бы головы на плаху, лишь бы это помогло избавить народ от позорных цепей!
И мсье Мажи с гордостью рассказал о том, как еще в 1789 году восставший народ Парижа взял приступом коро­левскую тюрьму Бастилию, где томились политические узни­ки, как свергли французы тирана-короля, как провозглашен был лозунг свободы, равенства и братства!
- Хорошо было тогда французам! - думает Саша. - Но кто поможет крепостному народу в России?
На уроке истории молодой учитель Николай Федорович Пургольд долго собирался с мыслями, прежде чем ответить пытливому ученику.
- Полагаю, - сказал учитель, медленно подбирая сло­ва, - что и среди русских найдутся люди, которые будут за­ботиться о благе своего народа.
ДЕЛА ПОЭТИЧЕСКИЕ И МУЗЫКАЛЬНЫЕ
На святках Даргомыжские решили устроить литератур­ный маскарад.
Это была новинка, задуманная хозяйкой дома. Марья Бо­рисовна хлопотала, обсуждая с будущими участниками мас­карада подробности «литературных» костюмов. Но были та­кие приглашенные, которые готовили свои костюмы и про­чие маскарадные сюрпризы втайне.
По залу в причудливых одеждах бродили ряженые, изображавшие столичные журналы и альманахи. Держа в руках раскрытые книжки, они читали стихи, отрывки из ро­манов, повестей, поэм, критических статей. Словом, маски представляли в лицах и поэзию, и прозу, и даже литератур­ную критику.
В пестром хороводе масок внимание Саши привлекла фи­гура Арлекина. Его костюм был украшен посеребренными бумажными звездами, и еще одна звезда блистала на остро­конечной шапке.
Вдруг Арлекин ударил в детский барабан, висевший у него на поясе, открыл искусно сделанную огромную книгу, на которой крупными буквами было написано «Полярная звезда», и стал громко читать.
По чести говоря, не очень разобрался в содержании услы­шанного Саша. Только последняя фраза показалась вполне понятной: «Наполеон вторгся в Россию, и тогда-то русский народ впервые ощутил свою силу...».
- Однако же ловко оборвал чтение Арлекин! - раздался за Сашиной спиной чей-то голос. - Я-то хорошо помню, - обратился говоривший к собеседнику, - что Александр Бес­тужев в этой статье писал: «Тогда-то пробудилось во всех сердцах чувство независимости... Вот начало свободомыслия в России».
Саша внимательно слушал. Кое-что об этом он знал - и от гувернера мсье Мажи, и от учителя истории Николая Фе­доровича Пургольда. Правда, знакомые маменьки и папень­ки говорили о вольномыслии нечасто.
- Но, - услыхал Саша прежний голос, - видно, смелое слово у нас не всякому по нраву...
Саша обернулся. Но незнакомец, взяв под руку собесед­ника, увлек его в толпу гостей. Саше запомнилось озорное выражение его светлых глаз и шапка курчавых белокурых волос.
Так впервые услышал Саша Даргомыжский об альманахе «Полярная звезда», недавно начавшем выходить в свет. Вокруг него объединились молодые литераторы, боровшиеся за самобытное русское искусство, за его народность.
Автор сентиментально-назидательных стихотворений, Марья Борисовна Даргомыжская вряд ли могла сочувство­вать идеям молодых писателей. И появление на маскарад­ном вечере таинственного Арлекина с книгой «Полярной звезды» было для нее скорее всего сюрпризом. Впрочем, Ар­лекин читал выдержки из статьи альманаха с такими усече­ниями, что недаром вызвал недовольство какого-то молодо­го человека.
Этот незнакомый гость крепко запомнился Саше Дарго­мыжскому. Мальчик все ждал, что вот-вот он снова появит­ся в их доме. Но гость не появлялся.
А пока юные музыканты Эраст, Александр и Людмила готовятся к очередному семейному торжеству - именинам отца. Каждый раз это событие сопровождается у Даргомыж­ских музыкальными выступлениями детей.
Домашний концерт начался увертюрой из нашумевшей в то время оперы Карла Вебера «Фрейшюц» («Волшебный стрелок»). Затем юные артисты пропели на три голоса по­здравительные куплеты, сочиненные маменькой для именин­ника. Потом настал черед для сольных выступлений. Как всегда, гостей очаровал игрой на скрипке Эраст. Его сме­няет со своей арфой Людмила. Она ужасно волнуется. От волнения Людмила, выйдя на сцену, едва не опрокинула цве­точный вензель в честь именинника.
Александр снисходительно посмеивался над неловкостью сестры. Ему что! Он давно привык к публичным выступле­ниям. Сейчас он, сохраняя полное спокойствие и выдержку, исполняет на фортепиано блестящие вариации. Благополучно доведя до конца свой номер, юный пианист кланяется пуб­лике и усаживается за именинный стол.
Прямо напротив занимает место курчавый, светловолосый юноша. Где же видел его Саша? Конечно, здесь, в доме, на прошлогоднем литературном маскараде!
Гость замечает Сашин взгляд и дружелюбно ему улы­бается:
- Я только что от всей души аплодировал вам, маэстро! Однако позвольте представиться, - спохватился молодой че­ловек, с шутливой важностью отвешивая поклон: - Пушкин.
Саша встрепенулся и впился глазами в гостя: имя автора «Евгения Онегина», печатавшегося тогда отдельными глава­ми, наделало в столице много шуму и было у всех на устах. Так неужто же сам Пушкин?!
- Но не тот, кого вы имеете в виду. - Молодой человек выдержал паузу и, вдоволь насладившись эффектом, пояс­нил:-Пушкин Лев Сергеевич, младший и, как утверждают злые языки, беспутный брат Александра Пушкина. В кругу же друзей зовусь я просто Левушкой... А вас как величать?
- Александр.
- И по батюшке Сергеевич? Ба! Да вы, выходит, тезка моему брату. Мне остается пожелать вам столь же славного поприща, но, разумеется, без тех шипов и терниев, которыми устлан его путь.
После обеда, когда общество разбилось на группы, Саша Даргомыжский вновь очутился в близком соседстве с Львом Пушкиным.
- Что, - тихо спросил у Льва Сергеевича какой-то мало­ знакомый гость, - нет никакой надежды на скорое избавле­ние Александра Сергеевича от ссылки?
- Увы! - печально подтвердил Лев Пушкин. - Шутка сказать - пятый год в изгнании, и из них около двух лет в богом забытой глуши! Но, - продолжал он,- брат не уны­вает. Сидит себе в Михайловском и, вообрази, строчит стихи...
- Которые ты, пользуясь завидной памятью,- с улыб­кой перебил приятель Левушку, - потихоньку, без ведома автора, выдаешь в свет. Может быть, и нам почитаешь?
- Отчего же, - оживился Левушка, оглядев многолюд­ное общество, собравшееся в гостиной. - Если угодно,- продолжал он,- прочту кое-что из не бывшего в печати. Есть у брата стихотворение, которое назвал он «Вакхическою пес­ней».
Лев Сергеевич высоко откинул курчавую голову и звон­ким голосом, нараспев стал декламировать:
...Подымем стаканы, содвинем их разом!
Да здравствуют музы, да здравствует разум!

Ты, солнце святое, гори!
Как эта лампада бледнеет
Пред ясным восходам зари,
Так ложная мудрость мерцает и тлеет
Пред солнцем бессмертным ума.
Да здравствует солнце, да скроется тьма!
Стихи вызвали дружные аплодисменты слушателей. А Ле­вушка вошел во вкус. Он читал стих за стихом, читал мас­терски, искусно подражая манере старшего брата.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18