..
Ко всему прочему в Петербурге, как рассказывали, уже будучи назначенным на свою новую должность, на крещение, во время торжественной церемонии водосвятия при выстроенных, готовых к походу войсках граф умудрился грохнуться с лошади.
Тут возроптали даже солдаты: худая примета.
— Ну теперича добра не жди, — глухо гудели они. — Коли командующий с коня принародно кувырнулся, вся кампания, почитай, будет конфузная...
Теперь в полках о Буксгевдене за глаза по обыкновению говорили: «Наш-то... об лед стукнутый...»
Слава богу, как все отмечали, дивизионные командиры были не под стать командующему. Армия наша при вступлении в Финляндию имела в своем составе три дивизии: 5, 17 и 21-ю. Первой командовал старший из братьев Тучковых генерал-лейтенант Тучков 1-й, второю генерал-лейтенант граф Каменский и последнею генерал-лейтенант князь Багратион.
Этим дивизиям были приданы и кавалерийские полки — Финляндский драгунский, Гродненский гусарский и один Донской казачий полк Лощилина. Данные же сверх того три эскадрона лейб-казаков Буксгевден держал неотлучно при главной квартире, для своего собственного охранения.
В Гельсингфорсе Денис Давыдов узнал, что кампания, принять участие в которой он так торопился, ведется, как говорится, ни шатко ни валко. Нерешительный и тугодумный Буксгевден никаких серьезных действий покуда не предпринимал. Видимо, ждал той поры, когда застигнутые врасплох шведы соберут и сосредоточат свои силы и сами ударят по русским войскам.
Багратиону, как сообщили Давыдову в главной квартире, предписано было двигаться на Тавастгус и Або, но там, по донесениям князя, неприятеля нет и никаких сражений в ближайшее время не предвидится.
Ружейная и пушечная пальба, правда, довольно вялая, слышалась пока лишь в Гельсингфорсе: наши войска без особого рвения обстреливали Свеаборг, а из крепости столь же лениво отвечали. Однако поручик Закревский уверял, что горячий граф Каменский деятельно готовится к штурму: уже припасены лестницы и фашины, подошел подвижной арсенал с огневыми припасами.
Поразмыслив, Денис Давыдов решил задержаться в финской столице еще на несколько дней и непременно принять участие в столь отважном боевом предприятии.
Однако дни шли, а штурма все не было. Наоборот, стали распространяться слухи, что у шведов в Свеаборге худо обстоит дело с припасами, а посему они вот-вот должны запросить переговоров о сдаче крепости...
Чтобы не терять времени зря, Денис отправился далее.
В Або ничто не напоминало о войне.
Горожане, встретившие русскую армию со страхом и недоверием, вскорости убедились, что опасаться им нечего. Никакого разора и бесчинства войска Багратиона не чинили. В городе все осталось как было и ранее, не переменилась даже администрация.
Багратиону приказом главнокомандующего предписывалось пока на неопределенное время оставаться с отрядом в Або. Посему никаких дел, кроме балов и увеселений, князь Петр Иванович своим офицерам на ближайшее время не обещал...
Давыдов после двухдневного пребывания в городе запросился у Багратиона на север, где еще пахло жженым порохом.
— Ну что ж, езжай, брат Денис, — тотчас согласился князь. — Ежели честно, то и я с тобою туда махнул бы с превеликой радостью, ты мой характер знаешь. Эдакая война не по мне. Либо уж сражаться, либо дома на лежанке бока греть. А так — пустое времяпрепровождение... Езжай!
Давыдов не мешкая выехал в Вазу.
Снова установились морозы. Данный Багратионом в провожатые молодой светлоглазый финн, довольно сносно объяснявшийся по-русски, повез Дениса не по тракту, а по зимнику, проложенному через бесчисленные озера. Этот путь был и короче, и намного накатистей.
Отрядом, расположенным в Вазе, начальствовал сводный двоюродный брат Давыдова, будущий прославленный генерал Николай Раевский. Сердечно, по-родственному приняв Дениса, он тут же предложил ему быть при его штабе, поскольку у него ощутимый урон в штаб-офицерах.
— Долго здесь не задержимся, — пообещал Раевский, — после подхода резерва двинемся в наступление. Впрочем, ты сам себе голова, — зная нетерпеливый нрав своего братца, добавил он. — Ежели сразу в горячее дело рвешься, то отправляйся к Кульневу, что командует моим авангардом. Ты, кстати, с ним вроде бы и в приятельстве состоишь. Вот уж там что ни день, то баталия.
— Лучшего для меня, любезный брат, и желать нечего, — с радостью ответил Давыдов.
— Коли так, то и быть посему, — согласился Раевский.
Отправившись вдогон за авангардом, который на месте не стоял, а был беспрестанно в движении, Давыдов с теплотою сердечной думал о встрече с добродушным и неустрашимым великаном Яковом Петровичем Кульневым, имя которого уже пользовалось в армии громкой и заслуженной известностью.
Познакомился он с Кульневым памятной для себя осенью 1804 года, когда за «возмутительные» свои сочинения был отчислен из гвардии и в превеликой тоске ехал в определенный ему для дальнейшей службы Белорусский полк, находящийся где-то в Киевской губернии. Проезжая через Сумы, Денис повстречал нескольких офицеров из расквартированного здесь Сумского гусарского полка. Узнав, что гость только что из Петербурга, они радушно пригласили его разделить с ними товарищеский ужин, а заодно и поведать о столичных новостях.
Среди собравшихся тогда Давыдов сразу обратил внимание на высоченного майора в доломане из солдатского сукна, с темно-русою тучей непокорных густых волос и пышными, наотлет бакенбардами. Несмотря на устрашающий облик, он обладал доброю, даже чуточку застенчивою улыбкою, а из-под хмуро нависших бровей смотрели внимательные, с живой карей теплотою глаза.
— Майору Кульневу, — сказал кто-то из офицеров, представляя его Давыдову, — два последних чина жалованы самим Суворовым.
— Да и я от прославленного нашего полководца благословение получил, — улыбнулся Кульневу Денис, — правда, будучи еще совсем мальчиком...
Уже в тот вечер возникло меж ними взаимное душевное благорасположение.
Вновь они встретились, уже совершенно по-приятельски, в Восточной Пруссии, куда Кульнев в чине подполковника прибыл с Гродненским гусарским полком, назначенным в состав арьергарда Багратиона.
Привозя распоряжения князя в самые горячие места, Давыдов не упускал случая принять участие в том или ином деле. Чаще всего он был с гродненскими гусарами. Под командою Кульнева, который эскадроны в бой всегда водил самолично, гродненцы скоро стали истинной грозой для французов. Неистовым натиском они опрокидывали тяжелых наполеоновских кирасиров, яростно врубались в пехоту, лихо обходили и рушили вражеские батареи.
За время прусского похода их приятельство укрепилось и вскоре переросло в обоюдную сердечную приязнь. То, что Яков Петрович был старше Дениса на 21 год, ничуть не служило этому помехой. Кульнев держался с ним просто и душевно, как с равным себе. Их сближению, по всей вероятности, способствовало и то, что грозный гродненский гусар был наделен душой романтической и даже поэтической, сам пробовал слагать стихи, большею частью шутейные и озорные, которые читывал, впрочем, лишь ближайшим друзьям. И среди немногих — Давыдову...
Надо ли говорить, с каким нетерпением и радостным ожиданием поспешал Денис вслед за авангардом, ведомым неустрашимым и славным полковником Кульневым. С ним, он знал это наверняка, скучать не придется.
Догнать авангард Давыдову удалось лишь в городке Гамле-Карлебю, который за несколько часов перед этим Кульнев занял, как всегда, с налету, выбив оттуда шведский гарнизон.
Лучшие городские дома были по обыкновению отведены под раненых и отданы тем господам офицерам, которые наиболее привычны ко всяческим удобствам, а посему испытывают бо льшую нужду от кочевой походной жизни.
Сам же Кульнев по неприхотливости своей вновь избрал для собственного пристанища какую-то хибару на окраине с той стороны, откуда, вероятнее всего, предвиделось появление неприятеля.
В этой хибаре с черным, закопченным потолком его и разыскал Давыдов.
Кульнев в расстегнутом доломане и каком-то причудливом финском колпаке сидел у грубо сколоченного стола, подсунув длинные босые ноги к горящему камельку, и пил чай с ромом. Увидев и тотчас узнав гостя, он вскочил на радостях во весь свой огромный рост, чуть было не хватившись головою о притолоку. Стиснул в объятиях, загудел густой басовою медью:
— Это каким же ветром, Денис Васильич, друг ты мой любезный?! Вот не чаял повидать тебя в сей снежной пустыне. Здоров ли князь Багратион?
— Здоров князь, слава богу. Тебе кланяется. В Або по нынешнему времени тихо. Лишь балы гремят. Так я у него сюда и напросился, дабы под твоим началом пороху понюхать. Примешь ли, Яков Петрович?
— Как не принять-то, коли не на гулянку приехал. У меня балы тоже громкие, только другого свойству: как заведем со шведом картечную музыку, только поспевай кружиться!.. Ох уж как я рад тебе, Денис Васильич, истинно рад, — с широкою улыбкою повторял Кульнев. И тут же спохватывался: — Да, что это мы с тобою топчемся? Давай-ка к столу с дороги, как говорится, чем бог послал!.. Как раз ко времени ты приехал, дорогой Денис Васильич, — добродушно гудел он, завершая хлопоты по столу, которые любил и обычно не доверял никому. — Ныне я богат, аки Крез. Знатный шведский магазин взяли: что только душа твоя пожелает... А до того, считай, 17 дней в беспрестанном продвижении да в боях. Обозы бог весть где, они за мною поспеть никак не могут. Потому и шли более на сухарях да битой конине. Лишь иногда у неприятеля кое-чем разживемся. У населения же не брали ничего. С этим у меня строго, сам знаешь... Однако марш был славный, 500 верст в эти дни одолели в лютую стужу, при полном отсутствии дорог!.. И генералу Адлеркрейцу, за коим гонялись, не единожды холку намяли. Теперь, однако же, вот-вот все должно перемениться. Шведы беспрестанно получают подкрепления. А у меня все те же четыре роты с одною пушкою...
В этот вечер они говорили о многом. У Кульнева, как скоро убедился Давыдов, за время начальствования над авангардом сложилось твердое представление, что кампания эта пока с русской стороны ведется крайне нерешительно и неумело. Буксгевден, по его мнению, постоянно совершает одну и ту же главную стратегическую ошибку: вместо того чтобы громить шведскую армию, он стремится захватить поболее территории, за что его, должно быть, хвалят в Петербурге. Но ведь территорию надобно еще и удержать. А посему русские силы дробятся на мелкие отряды и гарнизоны, связи меж ними почти нет, снабжение же продовольствием и припасами из-за худых дорог и больших расстояний становится все более и более затруднительным. Ну а шведы, наоборот, стягивают свою армию в кулак. Кое-где, особенно в прибрежных районах, им удалось взволновать финнов, которые начали наносить ощутимый вред русским армейским коммуникациям — жгут мосты, устраивают каменные завалы и засеки на дорогах, перехватывают курьеров... Ежели главнокомандующий и далее не предпримет никаких решительных мер, то ничего доброго ждать нечего.
Кульнев в своих пасмурных предчувствиях не ошибся.
Обстоятельства для русских передовых отрядов становились все более неблагоприятными, и это неминуемо должно было привести к печальным последствиям.
Повеления же графа Буксгевдена выглядели весьма противоречивыми и маловразумительными, да и поступали они обычно с великим опозданием, поскольку от главной квартиры главнокомандующего в Гельсингфорсе до действующего авангарда было не менее 600 заснеженных верст.
Посему генерал Раевский и Кульнев вынуждены были полагаться на свой страх и риск, выполняя основное предписание Буксгевдена — теснить шведов возможно далее, к Улеаборгу. Что должно последовать за этим, никому покуда ясно не было.
Весь март кульневский отряд, усиленный Раевским двумя батальонами пехоты, пятью пушками и двумя казачьими сотнями, находился в беспрестанных стычках с неприятелем.
Чтобы облегчить авангарду, им ведомому, продвижение и маневр, Яков Петрович поставил своих пеших стрелков на лыжи, а орудия — на сани. Его ждали в одном месте, а он победоносно являлся в другом. А потом снова: марш — удар — виктория!..
Денис Давыдов неотлучно находился при Кульневе. Их задушевная дружба еще более крепла и закалялась.
После Давыдов с гордостью напишет об этом: «...Мы были неразлучны: жили всегда вместе, как случалось, то в одной горнице, то в одном балагане, то у одного куреня под крышею неба, ели из одного котла, пили из одной фляжки. Вот каковы были наши взаимные отношения».
В этом тяжелейшем походе перед Денисом все полнее раскрывались незаурядные качества его старшего друга и командира. Неустрашимый и неудержимый в бою, он всегда был милостив и отзывчив к поверженному противнику. Молва о его великодушии и благородстве разносилась по всей Финляндии. Уважение со стороны противника к нему дойдет до того, что шведский король тридцатилетний Густав IV Адольф особым приказом строго-настрого запретит своим солдатам стрелять в Кульнева...
Поистине безграничною и в прямом смысле неусыпною была забота Якова Петровича о своих подчиненных. Никому, в том числе и Давыдову, было неведомо, когда он спит, и спит ли вообще во время похода. Кульнев всегда самолично расставлял и проверял посты, и опять же самолично надзирал за неприятелем. «Я не сплю и не отдыхаю, чтобы армия спала и отдыхала», — не раз говорил он Давыдову. Только поистине богатырское здоровье позволяло ему выдерживать такую нечеловеческую нагрузку. Правда, на облике его она сказывалась: худ Яков Петрович становился до невозможности, его и без того глубоко упрятанные в кустистые брови глаза западали совершенно, а пышную шевелюру все приметнее оплетали суровые нити ранней седины...
1апреля 1808 года Кульнев со своим отрядом после фланговых поисков снова круто повернул на север и двинулся в сторону Улеаборга.
У деревни Калайоки он с ходу сшибся со шведским арьергардом. На этот раз неприятель не поспешил, как обычно, к ретираде, а выказал немалое упорство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65