– Негодяй! – согласилась я. Далее мне было поведано, что в первом триместре Катерину от мужа тошнило, а он, мерзавец, не понимал, обижался и однажды напился с мужиками в гараже до такого свинского состояния, что Кате пришлось слечь от греха подальше на сохранение на недельку.
– Токсикоз – сложная штука, – хищно улыбнулась она. – Зато потом он как цапель стоял у меня под окнами и клялся, что до самых родов капли в рот не возьмет.
– Не взял? – заинтересовалась я.
– Пиво – считается?
– Нет.
– Тогда не взял, – утвердительно кивнула Катя. В общем, сцепились мы с ней языками по полной программе. Я тоже поведала ей все перипетии моих сложных отношений с мужчинами вообще и с Константином Прудниковым в частности. Видимо, сработал эффект случайного попутчика. Разве можно ожидать чего-то плохого от девушки, с которой столько раз вместе кормили грудью, сцеживались, а после выписки наверняка не увидимся больше никогда. Потому что я живу в…теперь получается, что в Марьино, а она на Щелковской.
– Вернется к тебе твой Костя. Обязательно вернется. А потом, кто сказал, что это не его сын? На кого он похож? – спросила меня Катя, выслушав всю историю в самых детальных подробностях.
– На кого? – переспросила я. Потом внимательно осмотрела ребенка. Маленький, сморщенный, нос пимпочкой торчит на круглом личике. Много складочек, глаза пока вообще с трудом определяются, потому что он предпочитает держать их закрытыми. Даже когда орет. Орет он громко. Но это, скорее, в меня, а не в Костю. Впрочем, Денис тоже мог и прикрикнуть, так что сказать что-то определенно было сложно.
– Ничего, подрастет, все разъяснится, – успокоила меня Катерина. В отсутствие Динки (которую так и не пускали в отделение) она прекрасным образом исполняла ее обязанности. В ответ на мои услужливо подставляемые в любое время дня и ночи уши.
– Да? – задумалась я. – А ты знаешь, он такой прекрасный, этот мой мальчик, а мужчины все сплошь такие негодяи и мерзавцы, что мне, пожалуй, совершенно все равно, кто его биологический отец.
– Это понятно. Но ты же хочешь, чтобы Костя вернулся? – уточнила Катерина. Я кивнула. Конечно, я этого очень хотела. Но сейчас, если честно, было не самое лучшее время, чтобы мучиться от любви, ругаться, выяснять отношения. У меня сил не было даже на то, чтобы помыть голову, а что бы я делала, если бы мне пришлось доказывать Косте свою любовь. Так что даже и к лучшему было, что сейчас он и не думал меня забирать. Он наверняка еще дуется, а потом он думает, что я благополучно донашиваю киндера, сидя около Динкиного окошка. Ему и в голову никогда не придет, что я отправилась рожать в тот же день, что покинула его. Костя вообще неторопливый парень. Пока он закончит обижаться на меня, я успею прийти в себя и привести себя в порядок. А пока…Динка забрала меня из роддома ровно через семь дней, как по писаному.
– Ну, ты и здорова, мать. Ни одного осложнения, – восхитилась она. Если бы у меня были силы посмотреть на ситуацию со стороны, мне бы показалось весьма забавным, как мы с ней смотримся среди толпы встречающих папаш, бабуль и прочей околосемейной родни. Эдакая ультрасовременная семья лесбиянок, нежно, под ручку выходящая из родильного дома с голубым конвертом в руках. Мы даже сфотографировались на память: я, причесанная и приведенная в порядок скудными Катериниными средствами и Динка, с детёнком на руках, всклокоченная, не выспавшаяся и не накрашенная. Нормальная семья.
– Сплюнь, – замахала руками я. – Мне еще сколько грудью кормить. Знаешь, чего тут не бывает. Вон, Катьку должны были еще до меня выписать, а сидит.
– А что с ней? – из вежливости поинтересовалась Динуля. Она явно делила весь мир на своих и чужих. Катя своей для нее не была.
– Какой-то воспалительный процесс. Антибиотики колют. А вдруг у меня тоже что-то, а врачи не заметили?
– Да ладно, все будет в порядке, – утешила меня Динка. – Знаешь, тебе сейчас не об этом надо думать.
– А о чем? – удивилась я. – Что может быть важнее моего здоровья?
– Имя. Ты должна дать ребенку имя.
– Ах да, – улыбнулась я. – Ну, это не проблема. Есть только одно имя, которым я хочу называть мужчину, который спит рядом со мной.
– Спит?
– Ну, сейчас у меня только один мужчина, который жить не может без моей груди, – довольно пояснила я. Динка нахмурилась.
– Мне пришла в голову дикая мысль. Я права? Ты назовешь его так, как я подумала? Это же глупость.
– Почему? – невинно пожала плечами я.
– Потому! – воскликнула она. – У ребенка должно быть свое собственное имя.
– Константин – прекрасное имя. Переводится с греческого как «постоянный». Что меня более чем устраивает.
– Ты сошла с ума.
– Ничуть. Ты пойми, что вернется Костя ко мне или нет – это еще бабушка надвое сказала.
– Почему? – фальшиво округлила глаза Динка. – Обязательно вернется.
– Не глупи. Я и сама понимаю, что это неизвестно. А так у меня будет хотя бы один Константин, который будет любить меня, какие бы глупости я не натворила.
– Отлично! Прекрасно! Называй, как хочешь, только потом не жалуйся!
– Не буду, – с готовностью закивала я. – И потом, посмотри на него, ну разве он не Константин?
– Костя? – с недоверием посмотрела вглубь моего кулька Динка.
– Кхе! – согласно крякнул сынок.
– Ну, что с вами делать, – всплеснула руками подруга. Я подумала, что, наверное, ее обидело то, что я решила все сама, без ее участия. Но это было поправимо.
– Будешь нашей крестной?
– Я? Крестной? Ты окончательно спятила! – фыркнула Динка. Но щеки ее порозовели от удовольствия.
– Ну, конечно, спятила. Так будешь или нет?
– Ну, если ты настаиваешь, – протянула она. – И если меня в церковь вообще пустят.
– Настаиваю. Пустят.
– Константин? – гораздо более благожелательно переспросила Дина, косясь на малыша.
– Константин, – кивнула я. Мы подъехали к дому. Мне подумалось, что теперь, отныне все у меня будет просто прекрасно. Солнышко будет светить гораздо ярче, чем раньше. Проблемы будут обходить меня стороной, все само как-нибудь образуется, а я буду бегать и улыбаться, как девочка в каске. Да, подумала я, Динка как всегда была права. Счастье – исключительно субъективное понятие. И теперь я буду счастлива всегда, невзирая ни на что. Просто потому, что я живу, что у меня есть сын Константин, которого я обожаю. И еще один Константин, которого я тоже очень, очень люблю. И который обязательно вернется ко мне в один прекрасный день. И тогда все окончательно станет прекрасно. Если б я только знала, что до прекрасного мне в тот момент было примерно как до Парижу.
Глава 3.
Жизнь как чудо (почти как у Кустурицы)
Кризисы, природные катаклизмы и войны – это то, чего невозможно предусмотреть, сколько не пытайся. Если даже Сталину, в руках которого была сосредоточена вся власть над миром (по крайней мере, надо огромной его частью) не удалось достоверное выяснить, когда именно Гитлер совершит свое вероломное нападение, то что говорить о простых смертных. Им (то есть, нам) не помогут ни одни аналитические обзоры, ни одни прогнозы. Соломки подстелить не удастся. Иногда, правда, можно положиться на интуицию. Внутренний голос, который вполне может потом заявить, как ни в чем не бывало, «о, как я ошибался». Но большинство людей вместо голоса сердца слышат исключительно голос души, ушедшей в пятки. Иными словами, мы все время, постоянно, не переставая, боимся. Боимся этих самых войн, землетрясений, маньяков в подъезде, домашних краж, того, что муж уйдет к другой или, наоборот, что чей-то муж не уйдет к нам. Страх, который живет в нашей душе, не более чем страх. Он нерационален и никогда не сможет действительно подсказать, по какой стороне улицы не стоит ходить, чтобы не огрести кирпич на голову. Страх работает по принципу аналогий. Например, если вы или кто-то из ваших близких знакомых пережили нечто ужасное (например, если ваша подруга однажды по примеру Остапа Бендера попала под лошадь), то и она, и вы так и будете ходить, шарахаясь от всех этих подкованных помощников человечества. Раз такое уже было однажды, вы с готовностью будете ожидать этого еще раз. Однако кони вовсе не так уж часто налетают на людей. И когда, наконец, вместо того, чтобы попасть под лошадь, в вас въедет на полной скорости какой-то кретин на десятилетнем Опеле, это станет для вас полной неожиданностью.
– А где же лошадь? – изумленно спросите вы, вылезая из покореженного автомобиля и таращась на судорожно мечущегося туда-сюда худого нервного мужика с сигаретой в зубах.
– Какая к черту лошадь? – остолбенеет от неожиданности он. Впоследствии выяснится, что он ехал с дачи и до первой крови ругался с женой. Жена была недовольна его зарплатой, он был недоволен ее целлюлитом. Дети сидели на задних сидениях и орали, они были недовольны обоими. В таких условиях он, конечно же, никак не мог смотреть на дорогу. Ему было не до дороги. Поэтому он закономерно не увидел вас, хотя вы и стояли на красном светофоре, совершенно одни на пустынной проселочной дороге. И вам, собственно, в голову не пришло таращится в зеркало заднего вида, в ожидании скрытой угрозы сзади. В конце концов, вы-то ожидали лошадь! Хотя, конечно, после этого случая, а в особенности после мучительного ремонта машины и судорожных попыток со стороны этого умельца вам недоплатить, вы будете старательно смотреть в зеркало заднего вида, готовые в любой момент увернуться от очередного снайпера. Но знаете, какая вероятность того, что вам удастся снова попасть в эдакий переплет? Верно, такая вероятность ничтожно мала. Высшие силы уж придумают что-нибудь новенькое, чтобы не дать вам заскучать. Собственно, примерно это самое и произошло с Москвой, когда моему сыну Константину исполнилось тридцать дней. На дворе стоял все еще теплый, но уже не убедительный октябрь. Со дня на день ожидались холода и дожди, отчего у меня на душе периодически скреблись кошки. Так, не слишком сильно, но все-таки.
– Чего ты депрессуешь? – возмущалась Динка, которой как ишаку приходилось и работать, и терпеть Костины вопли по ночам. – Обещала же излучать счастье.
– У меня послеродовая депрессия, – отмахивалась я. – Скоро зима. Это очень, ОЧЕНЬ грустно. Будет холод.
– И что?
– Ничего, – отворачивалась я. На самом деле, конечно, больше всего меня расстраивали вовсе не природные условия, хотя перспектива ходить в нарядах, похожих на слои лазаньи, где всевозможные тряпки будут как «бабка за внучку, внучка за жучку», меня не радовала. В конце концов, я не готова быть репкой. Но самым страшным была полнейшая тишина со стороны Константина. В конце концов, он прекрасно знал, где я обитаю. И прекрасно понимал, что я уже точно должна была родить. И чего? И ничего! Никакого интереса к моей персоне, равно как и к персоне новорожденного, который, как ни крути, мог бы быть и его сыном. Такого рода мысли сами собой, невольно стучались в мои пустые и занятые только кормлением мозги. Но Динке я ничего этого не говорила, потому что всякий раз как разговор заходил о моем супруге, она странным образом деревенела и впадала в уныние. Ее бодрые «все образуется» и «конечно же, он вернется» так плохо сочетались с интонациями, которыми она это говорила, что я прекратила даже мимолетом затрагивать эту тему. Мы просто жили, как в старые добрые времена, когда мы только-только приехали в Москву, и нам не на кого было полагаться, кроме друг друга. Я убиралась, готовила еду (что очень радовало Динулю, поскольку готовлю я классно), кормила сына, гуляла с ним и стирала белье. Домохозяйка на пять с плюсом. Динка притаскивала продукты, один раз как самый настоящий папаша помогла мне вытащить Костика на ежемесячный осмотр, и иногда выпускала меня в одиночку пройтись по вечерним улицам, «чтобы поставить на место крышу», как она сама выражалась. В общем, мы жили, как нормальная, добропорядочная тихая семейка. Тот факт, что я все время, постоянно жду какого-то знака от Константина – старшего, почти не бросался в глаза. Но однажды случилось событие, которого никто никак не ожидал. Что-то типа той самой лошади, вылетевшей из-за угла и подминающей под собой ни в чем не повинных прохожих. В некоторой степени, все было даже хуже. Как если бы в районе Красной Площади завелся действующий вулкан, который неожиданно взял, да и залил раскаленной лавой сердце нашей Родины. Однажды вечером Динка вошла в квартиру, бросила сумку в прихожей и сказала:
– Все кончено! – После этого она села на пол и уткнула лицо в ладони. Я с Костиком на руках изумленно смотрела на Динку в позе, совершенно ей не свойственной.
– Что случилось?! – испугалась я. – Ты заболела? Что-то с мамой?
– Мой фонд лопнул, – сквозь слезы сказала она. Я вздохнула с облегчением. Надо же, фонд лопнул. Велика беда!
– Ничего страшного, прорвемся, – примирительно сказала я. Динка посмотрела на меня с жалостью, с которой смотрят на смертельно больного, которому только что сообщили, что он обязательно поправится.
– Слушай, ты большая девочка, так что будет правильным, чтобы ты все знала. В конце концов, это коснется и тебя.
– Что коснется? – забеспокоилась я.
– Похоже, что в Москве случился новый кризис. Мать его! Как же не вовремя! – Динка от досады так сильно хлопнула себя по коленке, что даже поморщилась от боли.
– Что? – ахнула от неожиданности я. – Какой кризис? Я не смотрела новости, и что-то важное пропустила?
– В Москве лопнуло около десяти паевых инвестиционных фондов. Самых крупных. Скоро, я уверена, обрушатся и еще сотни мелких. Это только вопрос времени.
– Но почему? – все еще отказывалась понимать, что произошло, я. Однако ощущение непоправимого уже заполнило нашу квартиру.
– Потому. Все, оказывается, вкладывали деньги в одно и то же. В московские квартиры, в основном новостройки.
– Это же очень надежное вложение, – пожала плечами я. Константин закряхтел, и я отвлеклась, чтобы утрясти его. Со стороны это выглядело, как если бы я музыкально гремела огромной погремушкой, изготовленной в виде ребенка.
– Конечно, если бы только этого не сделали все, кому не лень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33