Но если НТС или, например, Деникин, продолжали последовательную линию "борьбы на два фронта", то значительная часть старой эмиграции под влиянием советских побед к концу войны стала склоняться к другим взглядам. Сами масштабы этих побед уже заслоняли собой все преступления коммунистического режима. В Сталине начинали видеть национального вождя, сумевшего возродить сильную Россию, и противопоставляли его разрушителям страны - Ленину, Троцкому и иже с ними. Получалось, что имели некий высший смысл и коллективизация, и индустриализация, и репрессии против "врагов народа" тем более что как раз этих "врагов народа" в эмигрантских кругах хорошо знали по их злодеяниям в гражданскую и жалеть никак не могли. Теперь все ужасы коммунизма, социальные и хозяйственные эксперименты, выглядели как бы "исторически оправданными", раз уж только Советская Россия смогла одолеть военную машину Гитлера, шутя громившую французов, поляков и англичан.
П. Н. Милюков в 1943 г., незадолго до своей смерти, написал статью, распространявшуюся в перепечатках и оказавшую значительное влияние на умы. Он писал, что укрепление государственности, создание мощной армии, развитие экономики - это несомненная заслуга коммунистического правительства. "Народ и в худом, и в хорошем связан со своим режимом, огромное большинство народа другого режима и не знает". И поэтому эмиграция призывалась "пересмотреть прежние оценки" советской власти. На аналогичную точку зрения встал бывший посол во Франции В. А. Маклаков. В июне 1944 г., после высадки союзников в Нормандии, он распространил воззвание так называемой "Группы действия русской эмиграции", где указывалось, что "после всего, что произошло, русская эмиграция не может не признать советское правительство в качестве русского правительства". Возникла "теория конвергенции", авторами которой стали Маклаков и известный социолог П. Сорокин. Согласно этой теории, между государствами антигитлеровской коалиции неизбежно пойдет постепенное сближение в политических, общественных, социальных формах, особенно после того, как они сокрушат врага и встретятся, вступив в более тесные взаимные контакты. Маклаков писал: "Никто не знает, какой Россия будет после войны. И не только Россия... Глубочайшие трансформации происходят повсюду, пропасть между Советской Россией и миром очень уменьшилась; но это сближение их происходит с обеих сторон, обе стремятся к какому-то синтезу".
После освобождения Парижа и открытия там советского посольства его посетили Маклаков, бывший министр Временного правительства Вердеревский и заместитель председателя РОВС адмирал Кедров, который в своем выступлении сказал: "Советский Союз победил, Россия спасена, и спасен весь мир. Новая государственность и новая армия оказались необычайно стойкими и сильными, и я с благодарностью приветствую их и их вождей".
Посол А. С. Богомолов сделал ответный реверанс: "Мы могли ожидать, что немцы в борьбе с Россией используют эмиграцию, но этого не случилось. Тех, кто пошел на службу к фашистам, было сравнительно мало. Наоборот, в разных странах эмиграция проявила свои симпатии к советскому народу".
Но все же посол счел нужным подчеркнуть и разъяснить наивным эмигрантам разницу между русским и советским патриотизмом: "Последний шире первого, и его сущность заключается не только в любви к России, но и в признании всех тех изменений, которые в ней произошли".
Ведь надежды на эволюцию большевистского режима рождались и раньше. И тоже многим казалось, что теперь-то уж неизбежна какая-нибудь "конвергенция". Только вот сами коммунисты никогда так не считали...
25. Еще раз о штирлицах и мюллерах
Как уже отмечалось, запутанная специфика советско-германских и нацистско-коммунистических отношений давала порой плоды самые разнообразные. И если русские люди искренне шли порой служить к немцам, а сотрудники НКВД становились отличными сотрудниками гестапо, то наблюдались и явления противоположного свойства. Пожалуй, пример германских коммунистов, которых ради войны обласкали, вернув из ссылок и лагерей, будет не совсем корректным, как и пример военнопленных, завербованных в комитет "Свободная Германия" и работавших на советскую пропаганду под руководством и контролем политуправления РККА. Но можно назвать действовавшую в Германии группу добровольцев под руководством подполковника Генерального штаба Шульце-Бойзена. В нее входили и другие лица, занимавшие довольно высокие посты - советник министерства экономики Харнак, первый секретарь министерства иностранных дел фон Шелиа, полковник инженерной службы Беккер, пять человек из главного штаба Люфтваффе и др.
Они были завербованы советской разведкой в 1935-36 гг., перед войной и в годы войны развернув активный шпионаж в пользу СССР. Но эта организация была отнюдь не обычной агентурной сетью - люди, представлявшие уникальные источники стратегической информации (скажем, Харнак ведал в министерстве вопросами планирования и распределения сырья, Беккер имел доступ к разработкам новейших боевых самолетов) в нарушение всех правил конспирации считали нужным по собственной инициативе заниматься совершенно несвойственным и противопоказанным разведке делом - изготовлением и распространением листовок, просоветской агитацией среди знакомых, рискованными пропагандистскими акциями. Известен случай, когда Шульце-Бойзен посреди улицы выхватил пистолет и угрожал расстрелом на месте одному из подручных за невыполнение агитационной миссии на каком-то заводе. После ареста подобные странности разъяснились: участники группы оказались не платными агентами, не просто какими-нибудь оппозиционерами-антинацистами, а убежденными и фанатичными коммунистами. Хотя, пожалуй, для этой молодежи из богатых аристократических семей, "идейный" уход в коммунизм был сродни революционным увлечениям сынков русских дворян XIX в.
В качестве примера из другого общественного среза можно привести гауптштурмфюрера СО Вилли Лемана. По окончании Первой мировой он являлся сотрудником контрразведывательного отдела берлинского полицай-президиума, а с 1920 г. занимал должность начальника канцелярии, в частности, обеспечивая наблюдение за посольствами. С 1927 г., симпатизируя русским, он связался с ними через своего друга, тоже полицейского, а через 2 года стал постоянным советским агентом (кличка "Брайтенбах"). Его знал и ценил Геринг и в период организации гестапо привлек в эту организацию. В 1934 г. Леман вступил в НСДАП и СС, в свите Геринга участвовал в событиях "Ночи длинных ножей". И постоянно информировал советских товарищей о контрразведывательных операциях против них, в результате чего за 12 лет русские не имели в Берлине ни одного провала. Перед войной Леман был назначен в отдел гестапо IVe (контрразведка), отвечал там за противодействие экономическому шпионажу. Но затем пошла свистопляска репрессий в московских структурах, в 1937 г. был отозван и расстрелян легальный (т. е. действовавший под дипломатическим прикрытием) резидент Б. Гордон, работавший с Леманом, за ним отозван и снят с должности нелегальный резидент В. Зарубин (оперировавший под именем чешского инженера Кочека). Какое-то время связь еще поддерживалась через "почтовый ящик" - квартиру некой Клеменс, ее осуществляли сотрудники "легальной" резидентуры Эрвин и Мария (тоже отозванные) и А. И. Агаянц. Но неожиданно Агаянц умер из-за болезни, и с весны 1939 г. связь оборвалась совсем.
После вступления СССР в союз с Германией в Берлин был направлен А. Кобулов, личный ставленник Берии, и в 1940 г. Леман напомнил о себе, подбросив письмо в советское полпредство. Кстати, при последующей безоговорочной "анафеме", которой был предан Берия, был автоматически затушеван и вычеркнут из истории и ряд его несомненных заслуг. В частности, только благодаря предпринятым им экстренным и грамотным мерам смогла в столь короткий срок возродиться советская разведка, фактически разгромленная и уничтоженная в междоусобицах 1937-38 гг. Он снова привлек к работе отстраненных мастеров своего дела, таких как Зарубин, Судоплатов, Короткое и др., по их заявкам скопом освободил всех ценных сотрудников, очутившихся за решеткой, провел очень энергичные организационные мероприятия, и к началу войны разведка снова обрела боеспособность, удостоившись высочайшей профессиональной оценки как союзников, так и противников. Хочешь не хочешь, а в этом неоспоримая заслуга Лаврентия Павловича.
Но к вопросам оценки его личности мы еще вернемся в соответствующем месте, а в 1940 г. как раз в плане развернувшихся операций по восстановлению разведывательной сети в Берлин был послан один из асов шпионажа, А. Коротков. Он и восстановил оборванные связи, сумел заново наладить контакты и с группой Шульце-Бойзена, и с Леманом. Дальше работал с ним резидент Б. Н. Журавлев, и Леман передавал информацию высочайшего класса, которая составила 14 томов в архивах Лубянки. Во время подготовки нападения на СССР он не только сообщал об этом в Москву, но и воспользовался реорганизацией Абвера, усиливавшего подразделение, нацеленное на Россию, и постарался устроить туда несколько своих друзей. И получил нагоняй, когда 19. 6. 1941 г. передал экстренные данные о дате и времени начала операции. А затем связь опять оборвалась - из-за сталинского неверия в скорую войну разведка не подготовила вовремя запасных каналов, и с отъездом из Берлина советских представительств, в том числе и действовавших под их крышей резидентур, возможность передавать информацию исчезла. Контакты с Леманом попытались восстановить в 1942 г., для этого в Германию был заброшен агент-парашютист Ганс Барт (Бек), однако он попался и выдал явки гестаповцам. В результате Леман был арестован и расстрелян.
Но наверное, самым любопытным, а кое в чем, даже характерным примером нацистско-большевистских контактов в годы войны, стал сам начальник IV управления РСХА, то бишь гестапо, группенфюрер СС Генрих Мюллер. Правда, большинство утверждений о его работе на русских основаны на мемуарах Шелленберга, которым доверять можно далеко не всегда и с очень большой оглядкой, да и там они приводятся бездоказательно. В 90-е эта сенсация несколько раз всплывала в нашей периодической печати и в телевизионных передачах - если не ошибаюсь, НТВ. Как помнится, даже показывали могилу на одном из московских кладбищ, где он якобы похоронен под чужой фамилией. Но такие "источники" объективными и достоверными тем более не назовешь. И все же доказательства, если не совсем строгие, то достаточно весомые, что Мюллер, по крайней мере на заключительном этапе войны, был действительно связан с советской разведкой, найти можно; и ниже я намерен их привести.
Однако для начала отметим, что по своему складу Мюллер куда больше соответствовал "коммунизму", чем экзальтированные молодые аристократы из кружка Шульце-Бойзена. Происхождения он был самого, что ни на есть "пролетарского", родился в 1896 г. под Мюнхеном в очень бедной крестьянской семье и с детства мечтал лишь об одном - выбиться в чиновники, чтобы к старости выслужить твердую пенсию. Поэтому и пошел в полицию, начав с рядового сыщика, мерз и мок в засадах, сбивал ноги в облавах и слежках. Особенных криминальных талантов в нем не отмечалось. Так что киношный Мюллер в исполнении Броневого - проницательный, тонкий, лично ведущий сложные расследования - весьма отличается от оригинала. Возможно, Ю. Семенов и авторы сериала приписали ему некоторые черты коллеги, начальника V управления РСХА (криминальная полиция) Артура Небе, по праву считавшегося одним из самых блестящих криминалистов своего времени. А Мюллер был работником другого сорта. По свидетельствам современников, "малоинтеллигентный, но чрезвычайно упорный и упрямый". Он "как опытный ремесленник преследовал свою жертву прямолинейно, с упорством сторожевого пса, загоняя ее в круг, из которого не было выхода".
Но и эти качества - опыт, цепкая память, слепое подчинение дисциплине, поистине крестьянское трудолюбие - оказались очень ценными в полицейской работе, позволяя ему постепенно продвигаться по службе. К 1933 г. он считался в своем деле профессионалом высокого класса и занимал должность начальника политической полиции г. Мюнхена. В этом качестве нанес немало чувствительных ударов по нацистам, а после прихода Гитлера к власти стал в той же должности и столь же ревностно служить ему. Внимание на него обратил Гейдрих, назначенный в 1933 г. полицай-президентом Мюнхена. Несмотря на желание многих видных нацистов, испробовавших бульдожью хватку Мюллера на собственной шкуре, поквитаться с ним, Гейдрих трезво рассудил, что такие профессионалы на дороге не валяются. Принял во внимание и его полную беспринципность, отсутствие каких бы то ни было "комплексов совести", и походатайствовал за него перед Гиммлером, указывая, что подобный человек станет перед новыми хозяевами проявлять еще большее рвение, желая загладить прошлую работу против них. И Мюллер не только сохранил службу, но вскоре выдвинулся на повышение - с 1934 г. Гейдрих встал во главе гестапо и перетащил Мюллера своим заместителем, именно как специалиста по борьбе с нелегальными политическими организациями. В 1935 г. он становится фактическим, а с 1936 г. и официальным начальником этой организации.
Тем не менее, старых "грехов" ему долго не забывали. Хотя еще в 1933 г., подлаживаясь к новому режиму, он подал заявление о вступлении в НСДАП, однако приняли его только в 1939 г. (Любопытная ситуация, правда? Только представьте, если бы у нас заместителю Ежова или Берии отказывали в приеме в партию!) Но возможно, данная история сыграла немаловажную роль и в дальнейшем - все очевидцы отмечали такое качество Мюллера, как злопамятность.
Старых обид и унижений он не забывал никогда. А попутно отметим и то обстоятельство, что где-то с 1936-37 гг. началось советско-германское сближение, проявившееся прежде всего в контактах НКВД с СД и гестапо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122