После такого учения вернешься, бывало, домой, забьешься в свою конуру... Ляжешь на нару, с которой только что поднялся человек с другой смены. Голова трещит, все тело так и ломит, слезы сами льются - маленький ведь еще был. А за дер еще велели благодарить: спасибо, дяденька.
- Я бы им дал деру!
В разговоре с секретарем комсомольской ячейки Толя рассказал о "дере". От Свиридова он знал, что еще недавно один мастер попробовал измываться над мальчишкой-учеником, а им был как раз он, Коля Свиридов. Тот дал сдачи. Мастер стал гнать его из цеха. Коля напомнил ему о советских законах. Мастер сказал, извиняйся, мол, перед старшим. Свиридов ему: "Я извинюсь, только и вы извинитесь тоже". Мастер подумал и извинился. Потом уже сам повел борьбу против старых повадок.
Временами Толю охватывало беспокойство, что он мало знает, отстает от других, а время не ждет! Набрасывался на учебники, в цехе так и ходил за Кучиным, задавая ему вопрос за вопросом. Свой цех он полюбил, гордился им. Самым увлекательным делом было для него следить через синее стеклышко, как в громадной чаше мартена бурлит белый, как снег, расплавленный металл.
- Здорово!
Иван Алексеевич замечал и стремление подростка сделать все правильно, и его азарт. Например, при завалке требовались и сила, и точный глазомер. Толя кидал чушки в печь так, что они падали как раз на середину пода или к задней стенке. У него чушки никогда не срывались на порог и не разрушали его, как случалось у неловких подручных. Сталевары говорили:
- Чертенок, играет чушками, как битками в городки.
- Я думал - толстый, неповоротливый, а он гляди-ка - силач!
- Этот будет сталеваром, - одобрительно шептал про себя Иван Алексеевич.
Большая сноровка нужна была и при ручной заправке мартена. Печь заправляется тотчас после выпуска металла. Первый подручный со стороны разливочной канавы прикрывает отверстие металлической трамбовкой полутораметровым стержнем с круглой пластинкой на конце. В этот момент другие подручные посыпают огнеупорным порошком (магнезитом) размытые металлом, подгоревшие места подины печи, бросая магнезит лопатами с завалочной площадки на определенном расстоянии от раскаленной мартеновской печи.
Нельзя было терять ни секунды.
Анатолию сперва не удавалось бросать магнезит, не рассыпая его. Товарищи его надеялись, что со временем приобретут навык. Но Толя не ждал. Во время обеденного перерыва он тренировался на дворе, бросая с лопаты снег в круг, нарисованный углем на стене. С каждым разом отходил на большее расстояние. Ребята подшучивали над такой "практикой", но, увидя, как ловко он кидает магнезит, опередив всех сверстников, тоже стали практиковаться по его примеру.
Кучин сказал ему однажды:
- Есть у тебя искра, Тоша. Сталевар из тебя выйдет добрый. Вырастешь, станешь на мое место.
- Я дальше пойду учиться, Иван Алексеевич.
- Кем же ты хочешь быть?
- Красным командиром. Летчиком!
- Что ж, иди... У тебя черепок варит.
- Не расстраивайтесь, Иван Алексеевич. Мое сталеварство не пропадет. У вас я прохожу настоящую школу. Мастерством овладею все-таки. И рука упражняется, и глазомер будет такой, какой нужен воздушному стрелку. И мускулы... Потрогайте, какие у меня мускулы.
Кучин думал про себя: "Врешь, меня не обманешь. Прирожденный сталевар. Есть у тебя искра, брат".
Вспоминая об этих днях через много лет, Иван Алексеевич говорил:
- Работал у меня Толя Серов. Сперва третьим, потом вторым подручным. Вот был парень! С полуслова понимал. Слегка только знак подашь, он уже делает, как надо. К выпуску плавки, бывало, заранее приготовит - и магнезит и доломит. Заправочный материал на месте. И на малых печах гребками орудовал исправно. Вникал! Интерес у него был к работе, к самому искусству нашего дела. Силы в нем было, я вам скажу, только давай работу, он сам радовался, когда мог на дело потратить ее - сила в нем так и кипела. Неуемный парнишка. И такой славный, открытый, такой сердечный, будто светится весь. Как вспомню... с ним работать было ну, вроде как праздник. Я даже беспокоиться стал, как бы он не ушел с завода, не бросил меня. Я ему шутя говорю, бывало, такие, мол, веселые в моряки идут. А он все свое: буду летать. Никак не мог я отвести его думу от этой профессии. Он еще в детстве "летал" с крыши на самодельном аэроплане, чуть не убился. Видя, что скучаю я от этих разговоров, он замолкал. Будто забыл про этот предмет. Но вот обратно в двадцать девятом напомнил про свое решение...
Конечно, Толя не целиком ушел в изучение своего дела. Он был живым, озорным, веселым и общительным парнишкой и участвовал во всех играх и затеях молодежи вне занятий в цехе и в классах ФЗУ. Во всем он стремился выйти вперед, сделать лучше, раньше, чем другие. В постоянном соревновании с ровесниками не забывал помогать им, тянуть вперед, приходил на помощь по первому слову.
Мечта об авиации не затухала в его душе. Бережно хранил он первые книжки о полетах, вырезки из журналов, еще ранее собранные им. Физически тренировал свое тело, чтобы сбить лишний жир, - он был толстоват, а знал, что в авиации нужны легкие, мускулистые парни. Он знал, что в авиацию берут лучших, и стремился быть одним из передовых во всем.
Когда-то, еще маленьким (хотя и теперь он еще был не взрослым), видел он пролетающий самолет. Помнил его все время, снова переживая свое тогдашнее волнение, будто он сам летел. Но ему довелось теперь близко увидеть агитсамолет, который пролетел над Надеждинском и приземлился неподалеку от города. Первыми заметили его ребята и гурьбой понеслись на место посадки. Потом прибежали и взрослые, беспокоясь, не случилось ли беды, не нужна ли помощь экипажу.
Летчик провел митинг, посвященный молодой советской авиации. После митинга он позволил желающим подойти ближе к машине, объяснил ее устройство. Вот он собрался в обратный путь. Слушатели пожелали ему счастливого полета и обещали послать в авиацию кого поумней среди молодежи. Толя бросился к летчику:
- Мне можно научиться?
Летчика пленили доверчивые, ясно лучившиеся глаза паренька.
- А ты хочешь?
- Да!
- Ну, забирайся, покажу тебе машину.
Толя не стал ждать вторичного приглашения. В несколько минут облазил самолет, посидел в кабине пилота, подержался за ручку управления! Вот было счастье - испытать это первое прикосновение к ручке, впоследствии ставшей как бы слитой с его существом! Наконец, летчик приказал ему покинуть самолет. Толя выпрыгнул, переполненный чувством радости и надежды: объясняя устройство машины, пилот расспрашивал его, с интересом слушал о первом "полете" на самодельных крыльях, об учебе в ФЗУ, о занятиях спортом и по этой части дал и свои советы. Потом он крикнул окружающим, чтобы отошли от машины подальше. Завертелся винт, поднялся вихрь, летчик высунулся из кабины, помахал рукой, а Толе крикнул:
- Серов! До скорой встречи!
Самолет покатился по земле, набирая скорость. Вот он оторвался от земли и потянул вверх, выше, выше!..
Ребята бежали по полю, махая руками и возбужденно крича из всех сил. Самолет скрылся.
Толя возвращался в город, слыша еще голос летчика: "До скорой встречи" и веря его словам, как клятве. В душе он уже давал клятву - летать, летать!
Комсомольский билет
Стояли безветренные морозные январские дни. Толя после работы, уже к вечеру, шел на лыжах к лесу - до Ауэрбаховского рудника. Сзади послышался лыжный скрип. Нагонял Виктор, донбассовец-металлист, с которым Анатолий завел уже крепкую дружбу. Они пошли рядом. Виктор впервые стал на лыжи на Урале: в Донбассе этот спорт не был развит.
- Где ты был вчера? Я искал тебя на собрании.
- С ребятами. Ходили по улицам почти до утра, кидались в снежки, в снегу валялись, не скучали. На собрание не пустили. Ведь я не комсомолец еще.
- А я-то считал...
- Я ходил на собрания и делал, что поручали. А вчера было закрытое. Я даже обиделся немножко. Хотя понятно. А что было, какой вопрос?
- Так я тебе и выложил сейчас! - засмеялся Виктор. - Тебе самому пора вступать в комсомол.
- Все ясно. Завтра же вступлю. Мне Никола Сухоруков дает рекомендацию.
- Завтра еще не примут. Потолкуй с вашим секретарем ячейки.
- Непременно. И пускай мне работы дают побольше. Ты им скажи, Виктор.
- Да уж навалим, только неси. Тебе и полезно. На другой же день Толя говорил со Свиридовым, идя с ним по узкому деревянному тротуару вдоль снежных сугробов.
- Я тут написал, - застенчиво проговорил Серов, доставая бумагу. Возьми заявление.
- Что ж на улице-то? - улыбнулся Свиридов. - В комитет приходи, поговорим как следует.
- Нет, давай здесь.
Шли некоторое время молча. Анатолий сказал:
- Я всегда считал себя комсомольцем.
- Для комсомола ты, пожалуй, мало подготовлен. Правда, учишься неплохо, в цехе на хорошем счету. Да вот слишком уж спортом увлекаешься, а газет не читаешь.
- Хорошо, я почитаю. Отвечу на все вопросы. Только, знаешь, я не один. Есть в цехе еще ребята - молодые рабочие, не фабзавучники. Бузотеристые тоже, как я когда-то - не знают, куда силу девать. Даже хулиганят некоторые. А присмотрись, ничего, из них получится, знаешь, какой славный" народ? Только их больше тянет после завода на воздух, на лыжи... А ведь можно их через это самое - через спорт, и организовать?
- А что, мысль правильная. Подумаем. Может, тебя и возьмем в работу по этой части.
Свиридов загляделся на чистое зимнее небо, усыпанное сказочно-яркими звездами.
- Тошка, а ведь ты собираешься в авиацию? Верно?
- Откуда ты узнал?
- А кто этого не знает? Я вот что думаю: не зря ты увлекаешься физкультурой. Для тебя это имеет определенный смысл.
- Ну, вот, сам понимаешь.
- И вообще надо развиваться всесторонне.
- Это правда, я понял. Я тебя теперь еще больше уважаю, чем раньше. Смотрю на тебя как на своего руководителя - с этой минуты.
- Зайдем-ка.
Они подошли к библиотеке. Прошли в читальню. Там сидело несколько человек в шапках и полушубках: читальня плохо отапливалась. Свиридов отобрал газеты, указал Анатолию, какие статьи нужно прочесть. Толя, не откладывая дело в долгий ящик, тут же принялся за чтение. Он нашел здесь те же вопросы, которые обсуждались и в цехе, и дома, попал в знакомую атмосферу политической борьбы 1926 года.
На другой день он снова занимался в читальне. Часто бывал со Свиридовым, расспрашивал его, увлеченно беседовали они о будущем Надеждинского завода. В свободные минуты он так же увлеченно втягивал в разговор Ивана Алексеевича.
Домой Толя приходил, переполненный впечатлениями, и щедро делился ими с отцом и матерью. Родители с надеждой смотрели на своего старшего. Какая-то обещающая, радостная сила сияла в его глазах. Мать подкладывала ему на тарелку. Он ел с аппетитом, на который никогда не мог пожаловаться. У него был отличный аппетит и к еде, и к работе.
- Вы только мускулы потрогайте, - говорил он отцу. - Мало у меня работы: я бы в три раза больше сделал.
Состоялось комсомольское собрание, которого с таким волнением ждал Анатолий.
Небольшой зал. Одинокая электрическая лампочка на потолке освещала стол президиума, покрытый кумачом, молодые лица за столом и в зале. Словно впервые Толя увидел давно знакомых товарищей по работе, по лыжам, по ФЗУ. Когда его вызвали, он вышел к столу.
Рассказал биографию, отвечал на вопросы. Спрашивали об индустриализации, о том, что знает по истории партии и комсомола, о дисциплине.
- Расскажи, как принес в цех картошку, чтобы испечь ее в мартене.
Грохнул смех.
- Как в газогенераторной коробке отсыпался!
- Почему в газетах читаешь только про физкультуру и спорт?
- А что такого? Он собирается в авиацию.
- В авиацию принимают развитых не только физически, а и умственно, идейно. Вот расскажи, Серов, как ты спорт понимаешь.
Толя, краснея от смущения, откровенно говорил все о себе, о своих недостатках. Потом стал слушать. Ребята разбирали его ошибки, но каждый заканчивал выступление тем, что рекомендовал Серова в комсомол. За него выступила и девушка-библиотекарь, сказав, что он очень думающий парень, в последнее время читает газеты и книги, интересно говорит о прочитанном и у него хорошая душа. Свиридов дал слово Серову. Тот поднялся, вышел к столу и с такой подкупающей искренностью сказал:
- Досталось мне сегодня. Я понимаю, конечно. Это все верно. Очень трудно стать дисциплинированным. Но все-таки я своего добьюсь и обещаю, что одолею все это.
Единодушно он был принят в комсомол. После собрания ребята гурьбой шли по домам. Толя думал: "Вот они какие! Как это я раньше не замечал - умные, все понимают. Просто не задаются, не хвастают, как другие". Он с недовольством подумал, что другие - это он сам, любивший прихвастнуть. Правда, он никогда зря не хвастал, а что обещал, то и делал, хотя и не всегда успешно - вот как с полетом, например. Ткнулся в огородные грядки!
Он пошел со всеми и стал подпевать уральской песенке:
Под окном черемуха колышется,
Распуская лепестки свои.
За рекой знакомый голос слышится
Да поют всю ночку соловьи...
Как ветер, влетел в дверь дома:
- Приняли! Я комсомолец!
Комсомольская семья
Через тринадцать лет, выступая однажды перед молодежью, Анатолий говорил:
"С любовью вспоминаю о годах, проведенных в комсомоле. Я горжусь тем, что вырос в комсомоле, что комсомол воспитал меня. Для меня особенно дорого воспоминание о том, что комсомол дал мне путевку в жизнь, что, благодаря комсомолу, я стал летчиком.
В детстве я был отчаянным мальчиком. В рабочем поселке на Урале мне казалось тесно и скучно. Хотелось поехать путешествовать, посмотреть другие страны. Однажды летом я вышел из дому и отправился... в Америку! Конечно, путешествие мое не состоялось. Затем, будучи учеником ФЗУ, я частенько увлекался улицей. Учеба и работа не поглощали всей моей энергии, и я тратил ее без пользы. Но вот в 1926 году в фабзавуче я вступил в комсомол. Коллектив начал направлять мои мысли в сторону учебы и общественном работы. Комсомольская работа целиком поглощала время, свободное от учебы. Появился большой интерес к коллективу... А спортом я так увлекся, что одно время держал по лыжам второе место по Уралу".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34