Вечером на наш командный пункт позвонили из штаба армии.
— Чем порадуешь, Николай Иванович? — услышал я очень знакомый голос.
— Зыгин? Алексей Иванович? Какими судьбами?
— Назначен командующим армией вместо генерала Кулика, — ответил он.
Я доложил новому командующему, что 5-я и 7-я дивизии пока только частью сил выходят к Днепру, а 8-я идет во втором эшелоне.
С Алексеем Ивановичем Зыгиным мы были старые знакомые — еще до войны командовали дивизиями в Уральском военном округе, потом вместе воевали на Западном фронте, вместе выходили из окружения под Невелём и Великими Луками. Это был опытный, знающий командир, и я искренне порадовался, что он жив-здоров. Значит, снова вместе будем бить врага. Однако случайности войны повернули все иначе.
Когда на следующий день, побывав у нас в корпусе, генерал Зыгин уезжал, я попросил его не сворачивать с большака. Эта дорога проверена саперами, по ней уже прошли танки и артиллерия. А проселки пока небезопасны.
— Еду в штаб, в Бирки, и никуда больше, — ответил он.
Часа через два позвонил начальник штаба армии, с нескрываемым беспокойством спросил:
— Куда пропал командарм?
— Поехал к себе на КП.
— Он еще не приехал…
Алексей Иванович Зыгин погиб. Как выяснилось, он все-таки свернул с большака на полевую дорогу — намеревался осмотреть высотку, близ села Кирьяковка, намеченную под наблюдательный пункт. Машина подорвалась на двухъярусной мине с очень сильным зарядом.
Похоронили командарма в Полтаве. Недавно я посетил эти места. Был на могиле и у памятника. У села Кирьяковка, на месте гибели, поставлен красивый обелиск. В память о нашем командарме правление Кирьяковского колхоза учредило для лучших тружеников ежегодную денежную премию имени генерала Зыгина.
После гибели Зыгина командующим 4-й гвардейской армией был назначен генерал-лейтенант И. В. Галанин, хладнокровный, очень смелый человек — не только лично, но и в решении оперативных вопросов.
Наши дивизии продолжали продвигаться, но полностью вышли на днепровские берега только к вечеру 29 сентября. Причина задержки отсутствие горючего. Из-за этого артиллерия, автотранспорт и тылы значительно отстали от стрелковых частей. Разрыв достигал ста и более километров. Пришлось срочно мобилизовать местный транспорт и перебрасывать грузы первой необходимости на подводах.
Здесь, на Полтавщине, я неожиданно встретил своего старшего сына. Обрадовала ли меня эта встреча? Даже сейчас, через двадцать с лишним лет, мне трудно ответить коротким «да» или «нет». Попробую объяснить, почему.
Уезжая из Уфы на фронт, я оставил Владилена еще совсем мальчишкой — он перешел в восьмой класс. Потом жена писала, что он поступил учеником на моторосборочный завод. И вот сижу я ранним сентябрьским утром на наблюдательном пункте, посматриваю на часы. Туман уже рассеялся, воздух чист и прозрачен, вот-вот грянет первый залп артподготовки.
Глянул нечаянно назад — что такое? По скату высоты, к наблюдательному пункту идет мой старший сын. В военной форме, в курсантских погонах.
Обнялись, расцеловались.
— Мальчик мой, — говорю, — времени сейчас в обрез. Как у нас дома и как ты сюда попал?
— Дома, — отвечает, — все в порядке. А меня в армию взяли с моторного завода. Четыре месяца побыл в пехотном училище, доучиться не смог. Нас всех отправили на Курскую дугу. Ну, а потом, узнав, что твой корпус поблизости, попросился сюда.
Вот, оказывается, как все просто.
Началась артиллерийская подготовка, бой развивался, и я уже был занят им целиком.
Но вечером проблема «отцов и детей» на войне встала передо мной во весь рост. Знаю, не мне первому, не мне последнему доводилось ее решать. Генерал Раевский на Бородинском поле, когда французы отразили картечным огнем русскую атаку, вышел вперед, взял за руки своих сыновей и, обернувшись к солдатам, крикнул:
— Мы пойдем впереди вас, не отставайте, орлы!
Младший его сын, семнадцатилетний, погиб в этой атаке, но французы были опрокинуты.
Генерал Раевский был из того железа, какое природа очень скупо отпускает на поделку людей. И не одному мне, видимо, не хватило этого железа.
«Куда же тебя определить?» — мучительно раздумывал я в тот вечер, глядя, как споро и весело уплетает фронтовой ужин мой отощавший на тыловых харчах сын.
С одной стороны, куда Владилена ни пошли, если он останется в корпусе, значит, он все-таки «при папаше». С другой стороны, вижу, как наяву, жену, слышу извечный материнский упрек: «Не мог уберечь…» Короче говоря, мой сын остался в корпусе. Окончил курсы младших лейтенантов, командовал стрелковым взводом в 5-й дивизии, был ранен в Молдавии, из госпиталя снова вернулся в строй.
«И так было до конца войны» — именно этой фразой хотелось бы мне закончить рассказ о сыне. Но так не было!
В подобных случаях всегда находятся доброхоты, готовые день и ночь убеждать в том, в чем убеждать приятно и безопасно, — чтобы начальство позаботилось о себе. И я позволил себя убедить, что в роли моего адъютанта Владилен будет так же нужен и полезен, как в строю. Ведь не вечно же капитану Никитину состоять в этой должности! Храбрый, энергичный офицер, он тоже должен иметь перспективу. Тем более что появилась вакансия в оперативном отделе.
Одним словом, дорогой читатель, коли захочешь убедить себя в своей правоте, резоны находятся удивительно быстро.
Только прошу поверить: сына, когда он стал моим адъютантом, я не щадил. Не раз посылал в самое пекло. И все же постоянно чувствовал какую-то неловкость. Нет, война — не место для проявления родственных чувств. В этом я убедился.
К Днепру
Форсирование Днепра — одна из самых заметных вех в истории Великой Отечественной войны. Не буду останавливаться на военно-политическом аспекте этого события — он освещен в литературе достаточно полно. Замечу только, что одновременный выход наших армий к Днепру на более чем тысячекилометровом фронте, захват двух десятков плацдармов, произведенный с ходу, без специальных переправочных средств, после долгого, утомительного наступления, — это крупное достижение советского военного искусства. И возможным его сделал небывалый подъем духа в войсках. Клич «За Днепр!», казалось, наэлектризовал воздух. Он делал чудеса с людьми. Даже самые осторожные из них спешили шагнуть вперед, когда командир вызывал добровольцев.
Днепр был для нас не просто водным рубежом, с которого когда-то ушли и к которому теперь возвращались. Нет! Каждый фронтовик — и тот, кто отступал еще в сорок первом, и тот, кто только-только начинал боевую жизнь, повторял, как клятву, простые слова:
Ой, Днипро, Днипро,
Ты течешь вдали,
И волна твоя
Как слеза…
И сейчас, вернувшись к великой реке, мы будто заново увидели с днепровских круч старую границу и Карпаты, и даль заграничного похода, и те дороги, которыми пройдем к окончательной победе над фашизмом.
Впрочем, нашу радость по поводу выхода на Днепр омрачил один неприятный инцидент. Командир одного из полков доложил, что его передовой батальон уже на берегу реки. В оперативном же отделе корпуса были другие сведения. Поехали на место, проверили. Никого там нет, а батальон преспокойно завтракает километрах в пяти от Днепра.
К сожалению, бывало на войне и такое. Важен не этот случай сам по себе, ибо неправдивое донесение не привело к тяжелым последствиям. А в другой обстановке могло бы! Болезненное самолюбие, желание всегда и везде быть первым и, как результат, приукрашивание фактического положения дел вот движущие силы подобных происшествий. Они — особенно, если повторяются признак воинской невоспитанности. Значит, еще в училище молодому человеку не внушали строго: «Твой доклад, твое боевое донесение должны быть правдивыми. Правда — во-первых, во-вторых и в-третьих — какой бы горькой она ни была». Это должно входить в плоть и кровь.
Когда мы вернулись на командный пункт, полковник Забелин сообщил, что здесь уже побывали днепровские партизаны. К сожалению, ни он, ни я не записали тогда фамилию их командира. А стоило бы помянуть добрым словом этого коренастого мужчину, с автоматом, в полупальто и шапке-ушанке. Его отряд, готовясь встретить советские войска, вел тщательную разведку сил и средств немецкой обороны на том берегу. Эти ценные сведения сразу же были переданы нам, хотя воспользоваться имя нам не удалось.
Рекогносцировочные группы, тщательно обследовав участок Чапаевка, Еремеевка, куда вышел корпус, подтвердили, что для форсирования он не выгоден. За рекой, в глубину расположения противника километров на 20–25, простиралась низменность, пересеченная многочисленными речками и ручьями, местами заболоченная, покрытая густым кустарником. Крутых изгибов, которые всегда в пользу наступающих, Днепр здесь не имел.
Командующий армией принял во внимание эти соображения. Наш корпус был переброшен на другой участок, ближе к Кременчугу. Здесь мы начали разведывать скрытые пути выдвижения к реке, уточняли маршруты полков и батальонов, в протоках бойцы связывали плоты и плотики, тренировались в погрузке на них и в управлении ими. Корпус готовился к переправе…
Переправа, переправа,
Берег правый, как стена…
Этой ночи след кровавый
В море вынесла волна….
Об этих днях и ночах, о павших однополчанах вспоминали мы, ветераны 20-го гвардейского корпуса, когда осенью 1965 года небольшой катерок мчал нас вверх по Днепру. Он причаливал к бело-голубым пристаням, построенным на местах былых переправ, мы взбирались на крутые глинистые берега и, пытая память, искали следы двадцатилетней давности.
Тогда Днепр здесь был извилист — старое русло и новое русло, низкие песчаные острова, сотни широких и узких проток, заросли камыша. А теперь все это ушло глубоко под воду, под волны искусственного водохранилища Кременчугского моря.
Мы идем по травянистому склону и любуемся этим морем, панорамой дальнего берега, белокаменной плотиной Кременчугской гидроэлектростанции. И вдруг вся наша группа сразу останавливается. На пути — окоп! Расползшийся, осевший, с заросшими травой брустверами, он покажется вам, если вы не фронтовик, просто канавой.
— Вон и площадка для «станкача», — негромко роняет кто-то из товарищей.
Мы смотрим туда, куда он показывает, молчим, мнем фуражки, переглядываемся. Да, тогда шла война, и нам приходилось круто…
К началу октября, когда 4-я гвардейская армия приступила к форсированию Днепра, наши дивизии — 5-я, 7-я и 8-я — насчитывали примерно по 4500 бойцов каждая. Но ни в ходе переправы, ни в тяжелых двухмесячных боях на заднепровских плацдармах корпус не получил полноценного, хорошо обученного пополнения. Как, впрочем, и вся армия. Думаю, в этом одна из причин того, что не удалось создать здесь плацдарм оперативного значения.
В масштабе армии наш корпус выполнял вспомогательную задачу обеспечивал правый фланг 21-го корпуса, который наносил главный удар. В ночь на 6 октября головные отряды 5-й и 8-й дивизий начали переправу через Днепр.
Противник обнаружил десант 25-го полка, но был подавлен артиллерийско-минометным огнем. К утру этот полк был уже целиком на острове, что близ западного берега реки.
Один батальон 22-го гвардейского воздушнодесантного полка переправился в районе отметки 67.1, но не успел закрепиться и был выбит противником.
На следующий день гвардейцы вновь предприняли активные действия, и к 15.00 22-й полк достиг района отметки 67.1, 25-й — острова Подкобылок, к северо-востоку от Вороновки, 27-й полк — озера Крещатое, в том же направлении.
Связист роты связи 22-го полка рядовой Соколов вызвался доставить на правый берег радиостанцию. В пути лодку пробило, и она стала тонуть. Тогда раненый Соколов, схватив радиостанцию, бросился вплавь. Тут его ранило еще раз. Но боец все же доставил рацию. Передав ее товарищам, он потерял сознание.
На один из островов высадился также передовой отряд 21-го корпуса под командой капитана Н. Н. Зарянова. Лихой атакой гвардейцы выбили врага из первой траншеи. А потом — огненный шквал и контратака, и вновь шквал огня. Ночью гитлеровцы решили «надавить на психику». Они шли вперед сомкнутым строем и что-то громко пели. И… полегли перед окопами заряновцев так же, как и их предшественники, днем.
Захваченные острова были хорошим трамплином для прыжка за Днепр. Частям 21-го корпуса удалось создать небольшой плацдарм и на том берегу. Это был тактический успех, который, как я уже говорил, не перерос, однако, в оперативный.
Фашистское командование выдвинуло из глубины значительные силы. Стремясь сбросить советские полки в реку, 11-я танковая и 320-я пехотная дивизии перешли в контрнаступление. Вскоре на этом рубеже появилась и 389-я пехотная дивизия, переброшенная из Франции.
Весь октябрь на днепровских рубежах шли схватки за плацдармы. Ни та, ни другая сторона не добились решительных успехов. Командующий фронтом взял из нашего корпуса и перебросил на главный участок 7-ю и 8-ю дивизии. Осталась у нас одна 5-я, которая вела бои местного значения.
Впрочем, замечу: хотя этот термин и определяет довольно точно масштаб боя, но никак не рисует его напряженность.
…Наш катерок заворачивает ближе к левому берегу Кременчугского моря, и генерал-майор И. Г. Попов, обращаясь к нам, говорит:
— По-моему, это место здесь… Мы проходим над островом Яцковым.
— Его называли «островом смерти», — добавляет Николай Чернорук.
Они стоят рядом, плечом к плечу — бывший командир 1-го полка 5-й дивизии Илларион Григорьевич Попов и воспитанник полка, тогда 14-летний доброволец Николай Павлович Чернорук. Ветераны вспоминают октябрь сорок третьего. Вот он, трижды перекопанный снарядами и минами, перепоясанный траншеями, остров Яцков. И с той и с другой стороны Днепра по нему била тяжелая артиллерия, с той и с другой стороны налетали, пикируя, бомбардировщики. Ежедневно — атаки и контратаки, ежедневно хрусткий белый песок острова мяли гусеницы танков, топтали тысячи солдатских сапог.
Две долгих недели, пытаясь столкнуть друг друга в Днепр, дрались здесь наши и фашистские батальоны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38