– Бланшар, – сказал Джефрис, когда и этого оказалось недостаточно, – вам следовало одному совершить этот полет. Вы согласились взять меня, и я пожертвую собой: я брошусь в воду, и облегченный шар опять поднимется!
– Нет, нет, это ужасно!
– Прощайте, друг мой! – сказал доктор Джефрис.
Бланшар удержал его.
– Нам осталось еще одно средство, – сказал он. – Мы можем перерезать веревки, на которых укреплена корзина, и ухватиться за сетку. Может быть, тогда шар поднимется…
Эту сцену мы почти дословно встречаем в романе.
За исключением фантастической горелки Жюль Верн в остальном почти не уклонялся от реальной действительности того времени. «Виктория» объемом в 3 300 кубических метров даже меньше, чем «Гигант» объемом в 6 000 кубических метров, который строил в то время Надар.
Основываясь преимущественно на рассказах европейских путешественников, Жюль Верн сильно преувеличил дикость и воинственность многих африканских племен. Местное население недружелюбно встречало только таких чужеземцев, в которых видело своих врагов. И не случайно был убит «бешеный белый путешественник» Мунго Парк: он был так свиреп, что жители берегов Нигера пятьдесят лет после его смерти с ужасом вспоминали о его злодеяниях. С другой стороны, негры боготворили доктора Ливингстона, который всю свою жизнь положил на борьбу с работорговлей. Жюль Верн позже, ближе познакомившись с биографией Ливингстона, в романе «Пятнадцатилетний капитан» выступил со страстной защитой туземного населения и с обвинением европейских держав в организации африканской работорговли.
Географическая фантастика Жюля Верна обогнала реальную жизнь лишь на один год. В 1863 году Спик и Грант, вышедшие из Занзибара в конце 1860 года, достигли того места, где Нил вытекает из озера Виктория, образуя ряд водопадов, – совсем так, как это описано в романе. Однако позже выяснилось, что это не настоящие истоки Нила; подлинной родоначальницей великой реки оказалась речка Катера, открытая и исследованная Генри Стенли в 1875 году.
Окончательно проблему водораздела главных африканских рек – Нила, Конго и Нигера – решил русский путешественник В. В. Юнкер, пробывший в Восточном Судане, над которым пролетели герои Жюля Верна, в общей сложности десять лет – с 1875 года, когда он отправился в свою первую экспедицию, и кончая 1887 годом, когда он прибыл в Петербург, где его давно считали погибшим.
Жюль Верн сумел буквально загипнотизировать своих читателей, заставив их поверить в свою мечту. И не случайно многие верили в реальность этого фантастического путешествия и в существование доктора Фергюсона. Под волшебным пером романиста карта Африки ожила на глазах у читателей, а подробности ее исследования, казавшиеся в подлинных записках африканских путешественников такими скучными, оказались увлекательнейшими главами романа. Нужно было поистине удивительное сочетание фантазии и трудолюбия, чтобы переварить огромный материал, собранный писателем, превратить все эти отдельные детали в однородный сплав.
Но если успеху романа в момент его появления способствовала злободневность, то в чем тайна его успеха в наши дни, почти через столетие, когда Африка изрезана железными и автомобильными дорогами и воздушные линии связывают между собой Занзибар и Сенегал – начальный и конечный пункты путешествия «Виктории»?
Успех этот не только успех одной книги, но победа созданного ее автором нового литературного жанра. Впервые в литературе Жюль Верн сумел технические и научные проблемы сделать не только фоном или деталью, но основным материалом и темой произведения. Это торжество новых героев, впервые введенных в литературу Жюлем Верном.
Когда Жюль Верн излагал в первой главе биографию доктора Фергюсона, своего героя, то он – сознательно или бессознательно – сравнивал ее с историей своей жизни, «рано пристрастился он к чтению книг о смелых похождениях и изысканиях. Со страстью изучал он открытия, ознаменовавшие первую половину XIX века. Он мечтал о славе Мунго Парка, Брюса, Каллье, Левальсена и, наверное, не мог немного не помечтать о славе Робинзона Крузо, рисовавшейся ему не менее заманчивой. Сколько чудесных часов провел мальчик с Робинзоном на его острове Хуан фернандес!..» Все это можно было сказать не только о герое романа, но и об авторе. Но «Самюэлю было двадцать два года, и он уже успел совершить кругосветное плавание. После смерти отца он поступил на службу в бенгальский инженерный корпус и отличился в нескольких сражениях». В эти годы Жюль Верн был лишь автором «Сломанных соломинок», – слабой комедии в стихах. Службе Верна в театре соответствует участие Фергюсона в арктической экспедиции Мак Клюра, работе в конторе у Фернана Эггли – экспедиция в Тибет, вместе с братьями Шлагинвейт.
Все эти экспедиции были для Фергюсона лишь годами ученичества. Ему было тридцать пять лет, когда он, ставши «настоящим типом путешественника», предпринял полет на «Виктории».
Но что означают слова «тип настоящего путешественника»? Всем романом Жюль Верн отвечает на этот вопрос. Доктор Фергюсон не купец, не миссионер, не завоеватель и не колонизатор. Он путешественник-ученый. Он один из тех бескорыстных героев, что проложили человечеству дороги в суровые неисследованные страны. «Мы не за тем сюда отправились», – просто отвечает он на предложения своих спутников нагрузить воздушный корабль слоновой костью и золотом.
И читатели полюбили доктора Фергюсона за великое изобретение, открывающее перед человечеством новую эру, за смелую мечту, за бескорыстную преданность науке, которая, по мнению Жюля Верна, разрешит в будущем все социальные противоречия и даст людям свободу и изобилие. И образ Фергюсона потому и покорял сердца читателей, что он был первой – пусть робкой – попыткой воплотить черты человека завтрашнего дня…
Ну, а «Гигант», воздушный шар Надара, двойник или близнец «Виктории», – какова была его судьба?
Сходство между аэростатами было так велико, что в умах парижан разница давно стерлась. И когда 4 октября 1863 года «король аэростатов» поднялся в воздух, многие зрители дружно кричали: «Да здравствует доктор Фергюсон!» В числе многочисленных пассажиров, разместившихся в двухэтажной корзине «Гиганта», зеваки заметили негра. Почему негр? Для многих журналистов это было непонятно, но зеваки, присутствующие на старте, приветствовали чернокожего пассажира, как представителя Черного материка, столь же дружным «ура».
Первый полет был неудачным: аэростат совершил вынужденную посадку в Mo. Только в третий полет «Гигант» совершил огромный прыжок в Ганновер. Существует легенда, ни на чем не основанная, что во время третьего полета в числе пассажиров воздушного корабля Надара был и Жюль Верн.
В те дни, когда воздушный шар «Виктория» и роман о нем завоевывали мир, Жюлю Верну, как и его герою, только что исполнилось тридцать пять лет – как раз середина жизни, по мнению Данте: именно в этом возрасте, в день своего рождения, великий флорентинец отправился в свое путешествие по девяти кругам Ада. Но для французского писателя этот день был только утром новой жизни.
В полете! Это необыкновенное ощущение стремительного движения не оставляли Жюля Верна весь год. В середине зимы его юная слава перешагнула границы Франции: с далекого севера пришла весть, что Жюль Верн стал и русским писателем. Очень бережно писатель поставил на полку маленький томик, напечатанный буквами непривычного рисунка. Титул книги гласил:
«Воздушное путешествие через Африку. Составлено по запискам доктора Фергюсона Жюлем Верн. Перевод с французского. Издание А. Головачева. Москва, 1864 год. Цена один рубль».
Французский карикатурист был вправе изобразить Жюля Верна в полете: стоящим на катящемся по воздуху крылатом колесе, рядом с фортуной, богиней счастья, осыпающей своего любимца дарами из рога изобилия!
Биография жанра
Биография человека отступает на второй план, и ее заменяет биография писателя, когда из-под его пера появляются произведения, его пережившие, – те, ради которых, собственно говоря, и пишется история его жизни. Таким переломным моментом в биографии Жюля Верна является выход в свет первой книги из серии «Необыкновенные путешествия». Для читателей книги о Жюле Верне наступает момент, когда можно не принимать на веру обобщений и выводов автора, опирающихся на малоизвестные факты, но должно самому стать прокурором и судьей. Теперь Жюль Верн уже не человек в маске, про которого можно сочинить любую романтическую историю, но автор многих книг, – а их можно читать и перечитывать, сличать и анализировать. Теперь наступил момент нарисовать тот фон, на который для его современников проектировались его романы, нанести сетку широт и долгот на то небо, где вспыхнула его звезда.
Научная фантастика! Каким привычным стал ныне для нас этот термин и сколь разное содержание вкладывают в него спорщики, ибо ни для кого не секрет, что всякий разговор об этом жанре немедленно же превращается в яростный спор. Для одних научная фантастика – это сказка, она существовала всегда (здесь следует лишь оговорка, что это «всегда» нужно понимать фигурально, сиречь с того времени, как обезьяна уже очеловечилась) и будет существовать до тех пор, пока человек будет мечтать. Для других она лишь болезненное порождение каменной, железной, бензинной, механической страны, где единственная плодородная почва – асфальт, где высятся густые дебри фабричных труб, между которыми рыскают звери лишь одной породы – автомобили, окутанные весенним благоуханием бензина. И естественно, что в нашем веке должны были вырасти свои железные, автомобильные лешие, свои механические, химические сказки. Но и в том и в другом случае образы этой литературы лишь свободный вымысел художника или даже предпочтительнее Художника с прописной буквы, который, как Иегова в библии, творит для себя свой особенный мир, со своими, особенными законами, творит по своему образу и подобию. А так как настоящего художника никогда не уложить в уже созданный семидневный, отвердевший мир, соглашаются защитники обеих точек зрения, то нам остается лишь восхищаться им и… все. Точка.
Существует и еще точка зрения, пожалуй, наиболее распространенная, что научная фантастика – лишь одна из разновидностей литературы научно-популярной. После этого утверждения (или молчаливого положения) слово «литература» выносится за скобки и яростные споры завязываются около какой-либо частной научной или технической проблемы, фигурирующей в обсуждаемом произведении. В этих случаях само произведение остается в стороне, а его замысел, герои, сюжет, стиль оказываются оттесненными в область «приемов популяризации» или способов «оживления материала».
Что же это за удивительный жанр, который никак не определен, не имеет видимых границ и единственным представителем коего является Жюль Верн? (Это единственная фигура, на которой сходятся все исследователи, любой же другой писатель может быть отведен по тем или иным мотивам.) Попытаемся обратиться к истокам этого жанра и отыскать таинственную причину столь прискорбного расхождения современных литературоведов.
Утопическая литература – вот что сразу приходит на ум. Ведь авторы утопических произведений трактовали о будущем, и, естественно, именно здесь нужно искать первоисточники современной научной фантастики.
Но во всех классических утопиях – для придирчивых читателей с эрудицией приведу список десяти наиболее значительных; Платон – «республика», Томас Мор – «утопия», Ленгленд – «Виденье Петра Пахаря», Кампанелла – «Город Солнца», Гаррингтон – «Оцеана», Мелье – «Завещание», Морелли – «Базилиада, или плавающие острова», Кабе – «Путешествие в Икарию», Беллами – «Взгляд назад» («Через сто лет»), Моррис – «Вести Ниоткуда»; во всех этих произведениях нет даже намека на развитие каких-либо научных или технических идей. И если мы немного поразмыслим, то это станет нам ясным и покажется логически необходимым: ведь все эти писатели утверждали возможность осуществления идеального строя именно в свое время, при существующих технических средствах и производственных отношениях.
Потянем за эту путеводную нить. Идея нового, положенная в основу произведения, – вот, пожалуй, наиболее общее определение сущности научной фантастики, так сказать, ее сердце. И нового не любого, не только необыкновенного, но вырастающего из существующего органически, путем развития уже существующих прогрессивных тенденций в любой области – науке, технике, быте – и, в конечном счете, в области социальных отношений.
Но идея прогресса была очень смутной в эпоху античности и совершенно чужда средневековью. Вот почему вся фантастика (без приставки «научная») эпох до Возрождения носит не прогрессивный, научный, но сказочный характер.
О древневосточной и античной фантастике можно было бы написать неплохую книгу, но, к сожалению, даже отдельной главы на эту тему не выдержит книга о Жюле Верне – в ней не найдется для нее места. Поэтому просто упомянем о египетской, вавилонской и сирийской мифологии, сошлемся на греческие мифы, хотя бы на всемирно известный рассказ об Икаре, и перечислим бегло наиболее интересные произведения греческой литературы: платоновская сказка об Атлантиде («Тимей», «Критий»), до сих пор не дающая спать многим писателям на Западе, «Киропедия» Ксенофонта, переполненная чудесами, «Меропия» Феопомпа, «Страна гипербореев» Гекатея Абдерского, Евгемер с его романом «Священное писание», «Остров великанов» Ямбулоса, «Истинное повествование» Лукиана Самосского (о нем будет случай позже рассказать подробнее), повесть Мениппа о корабле, унесенном ветром… – все это волшебные сказки детства человечества. А описанные в них страны чудес – создания природы и богов, но никак не плоды человеческого гения и труда.
Темные средние века, с их господством веры над разумом, еще меньше могли стать колыбелью научной фантастики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37