Я глядела на нее – о да, она была прекрасна! Па челе ее действительно сиял чудеснейший из всех венцов.
– Я видела других прекрасных женщин, – продолжала она и в голосе ее зазвучали гневные нотки. – Я видела, как они употребляют власть, которую дает им красота. Они удовлетворяют свое тщеславие тем, что обращают мужчин в рабов своих прихотей. Они швыряют деньги на пустые капризы, а кругом них распространяется ужасная язва нищеты. Я обращалась к отцу: «Папа, почему на свете так много бедняков? Почему у нас есть слуги, почему они должны работать на меня, а я ничего не делаю для них?» Он пытался втолковать мне, что таков закон общества. Мама говорила мне, что это воля Божья: «Бедные да будут с вами», «Слуги да повинуются своим господам» и так далее. Но библейские тексты не могли успокоить моих сомнений, и я по-прежнему продолжала чувствовать на себе какую-то вину. А теперь, когда я обращаюсь с теми же вопросами к Дугласу, он раздражается. Он учился в университете и имеет в запасе кучу ученых фраз, поэтому он говорит мне, что это «борьба за существование», «устранение непригодных» и т. д. Я возражаю ему, что мы сами сперва делаем людей непригодными, а потом устраняем их. Он не может понять, почему я не хочу соглашаться с тем, что говорят ученые люди, почему я продолжаю допытываться и терзаюсь этими вопросами.
Она замолкла и прибавила немного погодя:
– Мне кажется, он боится, как бы я не узнала чего-то, что он хотел бы скрыть от меня. Он заставил меня обещать, что я не увижусь больше с миссис Фросингэм. – Она засмеялась. – О вас я ничего не сказала ему.
Я, разумеется, выразила надежду, что она сохранит нашу тайну.
Все это время я усиленно работала в нашем комитете по охране детского труда. Мы готовились вынести на текущую сессию парламента чрезвычайно важный билль по этому вопросу, и я употребляла все силы на то, чтобы подготовить для него почву в обществе. Я произносила речи всюду, где могла найти слушателей, писала письма в газеты и рассылала по спискам соответствующую литературу. Я ломала себе голову, отыскивая новые пути для агитации, и в такие минуты невольно обращалась мыслью к Сильвии. Как много она могла бы сделать для нас, если бы захотела!
Я никому не давала пощады в этом отношении и меньше всего самой себе. Вы поймете поэтому, что мне нелегко было устранить ее от этой работы. Мое знакомство с Сильвией ни для кого не было тайной, и все в нашем комитете ждали от него каких-нибудь результатов.
– А как насчет миссис ван Тьювер? – справлялось время от времени мое «начальство».
– Ах, если бы она только согласилась помочь нашему комитету печати! – вздыхала моя стенографистка.
Наконец наш законопроект был внесен в законодательную комиссию, место чрезвычайно опасное для всякого рода биллей. Я отправилась в Албани, чтобы прозондировать почву. Там я встретила полсотни законодателей, из которых не больше полдюжины по-человечески интересовались нашим вопросом. От остальных же легко было впасть в полное уныние. Где была та сила, которая могла расшевелить их, заставить их забыть о своих личных маленьких выгодах и ради общего блага подняться над частными интересами. Где была эта сила? Я вернулась в Нью-Йорк с твердым намерением во что бы то ни стало отыскать эту силу и, поговорив с членами нашего комитета, решилась пожертвовать моей Сильвией, чтобы как-нибудь спасти положение.
Я знала, как мне поступить, чтобы заставить ее принять участие в нашем деле. До сих пор она только слышала речи о социально несправедливости и читала о ней в книгах, но никогда не сталкивалась с этим злом непосредственно лицом к лицу. И вот я убедила ее пожертвовать одним утром и осмотреть самой место труда. Мы отвергли автомобиль вместе с царственными мехами и бархатом. Сильвия надела простой темно-синий костюм и отправилась со мной по подземке, как обыкновенная смертная. Мы осмотрели картонажные фабрики, фабрики искусственных цветов, дома с дешевыми квартирами, где целые семьи по пятнадцать – шестнадцать часов в сутки работают над изготовлением игрушек и все же зарабатывают слишком мало, чтобы вырастить из своих детей здоровых, хорошо развитых мужчин и женщин.
Она была Дантом, а я – Виргилием, и ад, по которому мы блуждали, открывал бесконечную вереницу измученных, мрачных, изможденных лиц женщин, истощенных, отупевших голодных детских лиц. Несколько раз мы останавливались, чтобы побеседовать с кем-нибудь их этих людей. Я знала там одну еврейскую девочку, у которой три сестры заживо сгорели во время пожара мастерской. Сама она выпрыгнула из окна четвертого этажа и каким-то чудом была спасена пожарным, который подхватил ее на руки. Она сказала, что видела человека, который поджигал здание; преступника задержали, но полиция почему-то упустила его. Тут мне пришлось объяснить Сильвии суть той замечательной системы извлечения добавочных доходов, которая известна под названием «Арсон-Траст». По сведениям правительства, пожары ежегодно уничтожают имущество на четверть миллиарда долларов, а владельцы получают огромные страховые суммы. Таким образом, организация пожаров может считаться делом доходным, а поджигатели составляют необходимую составную часть этой организации. Отсюда ясно, почему человеку, по вине которого сгорели три сестры этой девочки, дали возможность сбежать.
Девочка случайно расслышала мои слова, и я увидела, как ее печальные глаза устремились на Сильвию. Быть может, эта прекрасная женщина с нежным голосом казалась ей доброй волшебницей, которая явилась освободить ее бедных сестер от злых чар и наказать злодея. Сильвия отвернулась, и я заметила, что она ищет свой носовой платок. Когда мы ощупью спускались по темной лестнице, она схватила меня за руку и прошептала:
– Какой ужас! Какой ужас!
Впечатление оказалось гораздо сильнее, чем я ожидала. Когда мы возвращались домой, она не только обещала мне сделать все, что сможет, но и заявила, что положит предел безрассудным тратам мужа. Он собирался устроить месяца через два грандиозный костюмированный бал, который должен был явиться настоящим событием сезона, поддержать славу имени ван Тьюверов и дать возможность другим людям выбросить сотни тысяч долларов.
Когда мы возвращались домой в грохочущей подземке, Сильвия сидела возле меня, напряженно выпрямившись. Она была очень взволнованна и уверяла, что если этот бал состоится, то он будет происходить в отсутствие хозяйки.
Я старалась ковать железо, пока оно было горячо, и получила от нее разрешение внести ее имя в наш комитетский список. Затем она обещала мне выкроить свободное время, чтобы принять активное участие в нашей работе.
– В чем заключаются обязанности члена вашего комитета?
– Во-первых, – сказала я, – он должен знакомиться с условиями, в которых работают дети, как мы сделали это сегодня, а затем как можно шире распространять эти сведения.
– А как это делается?
– Да вот, например, сейчас наш билль будет разбираться в законодательной комиссии. Помните, я уже говорила вам, что было бы хорошо, если бы вы выступили там.
– Да, – тихо произнесла она, и я догадалась, что она подумала в эту минуту: «А что скажет он?»
Лишь только имя Сильвии появилось в наших списках и в некоторых изданиях комитета, как события начали быстро развертываться. Дня через два к нам явился репортер. Неужели правда, осведомился он, что миссис ван Тьювер заинтересовалась нашей работой? Не буду ли я так любезна сообщить ему кое-какие подробности, которые публика, разумеется, пожелает знать.
Я подтвердила, что миссис ван Тьювер действительно вступила в наш комитет. Она сочувствовала нашей работе и охотно шла нам навстречу. Вот и все. Согласится ли она дать интервью? Я ответила, что она, наверное, не согласится. В таком случае, быть может, я расскажу ему, как это вышло, что она заинтересовалась вопросом о детском труде?
– Ведь этим вы содействуете агитации в прессе, – дипломатически добавил репортер.
Я вышла в другую комнату и вызвала Сильвию по телефону.
– Настало время для вас принять боевое крещение, – сказала я.
– Но я не хочу, чтобы мое имя появилось в газетах! – воскликнула она. – Ведь не станете же вы советовать мне что-либо подобное.
– Я не вижу возможности избежать этого. Ваше имя уже известно, и если репортер ничего не узнает от нас, то он возьмет нашу литературу, призовет на помощь собственное воображение и опишет ваши подвиги.
– И поместит мой портрет? – в ужасе воскликнула она.
Я не могла сдержать смеха.
– Это вполне возможно.
– О, но как отнесется к этому мой муж? Он, несомненно, скажет: «Говорил я вам, что этим кончится».
Я по собственному горькому опыту знала, как неприятно слышать от мужа подобные вещи. Но это не казалось мне достаточной причиной, чтобы складывать оружие.
– Дайте мне время обдумать это, – сказала Сильвия. – Уговорите его подождать до завтра, а я тем временем успею поговорить с вами.
– Итак, дело было решено. Я, кажется, не солгала Сильвии, сказав ей, что ни один член комитета не станет протестовать, если цели, к которым он стремится, привлекут внимание печати. Все комитеты ставят целью главным образом оказывать влияние на прессу. И она не может ожидать, чтобы издатели и читатели изменили вдруг свою точку зрения на этот предмет.
– Позвольте мне рассказать репортеру о вашей поездке по городу, – посоветовала я. – С этой темы мне легко будет перевести разговор на законопроект, который как раз стремится искоренить все эти ужасы. Вам, разумеется, это не может повредить.
Она согласилась, но с тем условием, чтобы разговор шел не от ее лица.
– И, пожалуйста, не позволяйте им делать из меня романтическую героиню! – воскликнула она. – Мой муж ненавидит это больше всего.
Неужели, подумала я, он сам не находит ее романтичной, когда она, сидя в великолепном экипаже, катается в центральном парке под восторженными взглядами толпы?
Но я не сказала этого и, простившись с ней, вернулась к своему репортеру. Я взяла с него клятву, что он не станет употреблять чересчур ярких красок, описывая Сильвию, и должна сказать, что он сдержал свое слово. Заметка появилась на следующее утро; в очень сдержанном тоне в ней сообщалось, что миссис Дуглас ван Тьювер заинтересовалась реформой детского труда. Автор заметки описал с моих слов несколько мест, которые она посетила, и привел кое-какие факты, особенно поразившие ее. Затем он упомянул о нашем комитете и его работе, о нашем проекте билля и о необходимости употребить всю энергию на то, чтобы добиться голосования билля в текущей сессии. Это был великолепный «бум» для нашего дела, и весь комитет ликовал по поводу этого успеха.
Но неудобство гласности заключается в том, что, как бы энергично вы не сдерживали вашего интервьюера, вам все равно не удастся обуздать тех, кто будет пользоваться его материалом. Репортеры вечерних газет явились за более детальными сведениями и ясно дали понять, что желают узнать подробности относительно самой миссис ван Тьювер. Я отвечала им очень сдержанно и дипломатично обошла многие вопросы, но они сами придумали на них ответы и поместили портрет Сильвии наряду с изображениями других деятелей нашего комитета.
Я позвонила Сильвии по телефону в то время, когда она переодевалась к обеду. Я хотела объяснить ей, что не виновата в том, что произошло.
– Кажется, я сама во всем виновата! – воскликнула она. – Я подозреваю, что беседовала с репортером.
– Что вы хотите сказать?
– Какая-то женщина послала мне свою визитную карточку и сказала при этом лакею, что знакома со мной. И я подумала… я не помнила наверное, встречалась ли я с ней когда-нибудь… поэтому я приняла ее. Она сказала, что познакомилась со мной у миссис Гаральд Клайвден, и завела разговор о детском труде. Она изложила свои планы и спросила, какого я о них мнения. Вдруг меня, точно молния, озарила мысль, уж не репортерский ли это фокус? На следующее утро еще до завтрака я вышла из дома и купила все газеты, чтобы посмотреть, как изобразила меня эта предприимчивая особа. Но нигде не было ни слова обо мне, и я решила, что она, по всей вероятности, сотрудничает в воскресных журналах.
Не успела я пройти в комитет, как зазвонил телефон, и я услышала голос Сильвии:
– Мэри, случилось нечто ужасное.
– Что? – воскликнула я.
– Я не могу рассказать вам по телефону. Но известный вам человек страшно взбешен. Могу ли я повидаться с вами, если приду сейчас.
Поскольку я жила в неизвестности, мне и в голову не приходило, что можно испытывать такой страх из-за гласности. Нелегко живется человеку, носящему корону, нелегко живется и жене этого человека, и лучшему другу его жены. Я отпустила свою стенографистку и провела несколько очень тревожных минут, поджидая Сильвию.
Рассказ ее был недолог. Несколько часов назад управляющий конторой мистера ван Тьювера спросил по телефону, не может ли тот принять его по очень важному делу. Затем он явился. Разумеется, он говорил очень сдержанно и не позволял себе критиковать действия супруги мистера ван Тьювера, но тем не менее он считал своим долгом обратить внимание ее мужа на сообщения, появившиеся в газетах. В статьях упоминаются имена и названия некоторых фирм, мастерские которых миссис ван Тьювер нашла неудовлетворительными по условиям труда. При этом оказалось, что две из перечисленных фирм помещаются в зданиях, принадлежащих ван Тьюверу.
Эта история сильно смахивала на мелодраму, и я была в отчаянии от того, что заварила такую кашу.
– Дорогая девочка, – сказала я наконец, – вы не сомневаетесь, конечно, что я понятия не имела, кому принадлежат эти здания?
– Ах, не говорите! – воскликнула Сильвия. – Кому же, как не мне, следовало знать об этом?
Я сидела молча, чтобы дать ей время успокоиться.
– Выжимание пота… Маленькие дети на фабриках… – шептала она.
Я ласково погладила ее руку.
– Я старалась отсрочить это на некоторое время, – сказала я. – Но я знала, что правда когда-нибудь выплывет наружу.
– Подумайте обо мне!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31