Но им не пришлось прибегать ко лжи, так как Сильвия тщательно скрывала от всех свое недоверие к мужу.
Одно из двух: или муж причинил ей ужасное зло, или теперь она сама причиняет ему зло своими несправедливыми подозрениями. Где правда? Возможно ли было, чтобы Мэри Аббот допустила такую ужасную ошибку? Она знала, как страстно, почти фанатически я отношусь к этому вопросу, она видела, как сильно я была взволнована все это время. Неужели я стала бы делиться с няньками пустыми подозрениями?
Сильвия не могла быть ни в чем уверена, ибо многие из моих взглядов казались ей не менее чуждыми, чем мой западный акцент. Она знала, что я без стеснения говорю на эти темы решительно со всеми и могла выбрать в собеседники нянек, также свободно, как и хозяйку дома. С другой стороны, откуда я могла знать об этом так достоверно? Может быть, мне легко было распознать болезнь, но установить ее причину было не в моей власти.
Ее старались не оставлять подолгу в одиночестве. Вскоре после Дугласа явилась миссис Тьюис и обрушилась на племянницу со своими женскими тревогами.
– Сильвия, ты ужасно обращаешься со своим мужем. Он пошел один к берегу и даже не взглянул на ребенка.
– Тетя Варина, – начала Сильвия, – уйдите, пожалуйста.
Но та продолжала волноваться.
– Твой муж приехал сюда в глубоком горе от постигшего вас несчастья, а ты осыпаешь его самыми жестокими и несправедливыми упреками, обвинениями, которые ты не в состоянии доказать.
И старая леди схватила свою племянницу за руку:
– Дитя мое, вспомни свой долг!
– Мой долг?
– Возьми себя в руки и поведи твоего мужа поглядеть на ребенка.
– Нет, нет… Я не могу! – крикнула Сильвия. – Я не хочу быть там, когда он увидит его. Если бы я любила его…
Но, увидев выражение ужаса на лице тетки, она почувствовала вдруг прилив жалости к ней и заключила ее в объятия.
– Тетя Варина, я знаю, что я заставляю вас страдать. Я причиняю всем одни только страдания. Но, если бы вы знали, как я страдаю сама. Что мне делать?.. Что делать?
Миссис Тьюис заплакала, но, быстро овладев собой, ответила твердым голосом:
– Твоя старая тетка скажет тебе, что надо делать. Ты должна стать рассудительной, дитя мое, должна больше прислушиваться к голосу благоразумия. Освежи свое лицо, принарядись и приведи своего мужа, чтобы он взглянул на ребенка. Удел женщин – страдание, дорогая! Мы не имеем права уклоняться от бремени, которое налагает на нас жизнь.
– В этом отношении вы можете быть спокойны, я не собираюсь уклоняться, – с горечью ответила Сильвия.
– Пойдем, дорогая, пойдем, – молила миссис Тьюис, стараясь подвести Сильвию к зеркалу. – Обрати внимание на то, как небрежны твой туалет и прическа!.. Позволь мне одеть тебя, дорогая, ведь ты всегда лучше чувствовала себя, когда бывала одета, как следует.
Сильвия как-то странно рассмеялась, но тетя Варина не раз имела дело с истериками.
– Что ты наденешь? – спросила она и, не дожидаясь ответа, добавила: – Позволь мне самой выбрать какое-нибудь из твоих прелестных платьев.
– Прелестное платье сверху – и кипящий вулкан внутри. Так вы представляете себе жизнь женщины!
– Красивое платье, дорогая, – с серьезным видом ответила тетя Варина, – и улыбка вместо вульгарной сцены, которая влечет за собой полное крушение и отчаяние…
Сильвия не ответила. Да, такова жизнь женщины! Старая тетка хорошо знала это, так же хорошо, как и психологию своего пола. Она не стала углубляться в теоретические споры о значении одежды, а прямо подошла к шкафу и начала раскладывать на постели очаровательные туалеты Сильвии.
Сильвия вышла на веранду в нарядном платье из розового муслина. Ее прекрасные сияющие волосы были собраны под тюлевым чепчиком того же цвета. Лицо ее было бледно, а большие рыжевато-карие глаза ввалились, но она была спокойна и, по-видимому, вполне владела собой. Она даже доставила удовольствие тете Варине и слегка облокотилась на ее слабую руку, пока горничная поспешно отодвигала для нее кресло в тень.
Вскоре пришел и Дуглас ван Тьювер вместе с докторами. Подали чай, и тетя Варина, вся трепеща от удовольствия, начала разливать его. Разговор шел о погоде, о разнице температуры между Нью-Йорком и Флоридой и о кустах жасмина, которые защищали веранду от лучей закатного солнца.
Спустя немного времени тетя Варина встала и заявила, что она идет приготовить маленькую Илэн к посещению отца. На пороге она остановилась на минуту, любуясь красивой картиной. Теперь все в порядке, внешние формы соблюдены, и все кончится так, как обычно кончается между мужем и женой: слезы, несколько упреков и… поцелуи.
Ребенка одели в новое платье и положили свежую шелковую повязку на его бедные потухшие глазки. Тете Варине доставляло удовольствие делать эти повязки. Они выходили у нее очень нежными и красивыми; может быть, они были недостаточно гигиеничны, но зато совсем не напоминали больницу.
Когда Сильвия и ее муж вошли в детскую, лица у обоих были белее полотна.
Сильвия остановилась на пороге, а бедная тетя Варина засуетилась в беспокойстве вокруг них. Когда ван Тьювер подошел к колыбели, она поспешила стать возле него и принялась будить ребенка ласковыми похлопываниями. Но ван Тьювер совершенно неожиданно для нее захотел взять ребенка на руки. Она помогла ему, и он замер, неловко держа малютку с таким видом, точно боялся, что она вот-вот разлетится вдребезги от его прикосновения.
Почти все мужчины имеют одинаково растерянный вид, когда берут на руки своего первого ребенка, но Сильвии это показалось самым трагическим зрелищем на свете. Она тихо вскрикнула:
– Дуглас!
Он обернулся, и она увидела, что мускулы его лица боролись с выражением, которое ему хотелось скрыть от всех.
– О, Дуглас! – прошептала она, – как мне жаль вас! Из этого тетя Варина заключила, что ей пора удалиться из комнаты.
Но разлад между ними был не из тех, которые могут исчезнуть под влиянием взрыва чувств. На следующий день они снова поспорили, так как он потребовал от нее честного слова, что она никогда больше не увидится со мной и будет возвращать все мои письма не распечатанными. Она уже согласилась раз на подобную вещь, когда по просьбе отца порвала отношения с Франком Ширли, и поняла потом, что не имела права поступать так.
Но Дуглас настаивал на своем требовании.
– Она должна понять, – говорил он, – что я не буду знать ни минуты покоя, пока будет продолжаться ее влияние на мою жену.
– Но должна же я услышать объяснение Мэри Аббот, – запротестовала Сильвия.
– Всякое объяснение, которое она приведет вам, будет прежде всего оскорбительно для вашего мужа и для всех тех, кто печется о вас. Я говорю в данном случае не только за себя, но и за врачей, которые знают, что эта за женщина, слышали ее угрозы и убедились в ее вульгарности. Это они настаивают на том, чтобы оградить вас от всяких сношений с нею.
– Дуглас, – возразила она, – вы должны понять, что мне трудно решиться на это. Я в ужасном состоянии…
– Я понимаю, конечно…
– И если вас беспокоит мое здоровье, то вы должны были бы прежде всего позаботиться о том, чтобы успокоить меня. Но когда вы являетесь ко мне и требуете, чтобы я даже не раскрывала писем от моего друга, у меня невольно возникает мысль, что вы боитесь, как бы я не узнала чего-то ужасного. Неужели вы сами не понимаете этого?
– Я не отрицаю, что я боюсь этой женщины. Я уже видел, как она сумела отравить вашу душу подозрениями…
– Да, Дуглас, но ведь теперь это уже сделано. Чего же вы можете опасаться с ее стороны?
– Разве я знаю? Она злая, завистливая женщина, с душой, полной ненависти. А вы невинный ребенок, который не может судить об этих вещах. Что вы знаете о том мире, где вы живете, о том злословии и клевете, которым подвергается человек, занимающий такое положение, как ваш муж.
– Я совсем не такой уже ребенок, как…
– Говорю вам, что вы понятия не имеете обо всем этом. Я помню ваш ужас, когда мы только что познакомились, и я рассказал вам про одну женщину, которая написала мне просительное письмо. Она добилась свидания со мной, а потом подняла у меня в кабинете крик и шум и ни за что не соглашалась оставить мой дом, пока я не заплатил ей кучу денег. Ведь вам никогда не приходилось слышать о чем-либо подобном? А между тем эти вещи бывают сплошь и рядом в жизни богатых людей. Мне с юности внушали правило никогда не оставаться наедине с посторонней женщиной, какого бы она ни была возраста и каковы бы ни были обстоятельства.
– Но уверяю вас, что я не стала бы слушать таких людей…
– Но ведь именно теперь вы добиваетесь права слушать их. Ведь не может быть вопроса о том, что вы снова подпадете под ее влияние. Бороться с ней для вас также невозможно, как невозможно сейчас не страдать от того зла, которое она уже успела причинить вам. Она сказала доктору Перрину, что я, по ее сведениям, вел до брака распутную жизнь и что моя жена и ребенок теперь расплачиваются за это. Кто знает, какие гнусности она могла слышать про меня? Так как же вы хотите, чтобы я был спокоен, пока она имеет возможность передавать все это вам?
Сильвия сидела молча, не решаясь задать вопросы, которые вертелись у нее на языке.
Он принял ее молчание за согласие и поспешно заговорил дальше.
– Позвольте мне привести вам пример. Один из моих друзей, которого вы хорошо знаете, – я могу, впрочем, назвать вам его, это Фредди Аткинс – ужинал как-то раз с несколькими актрисами. И вот какая-то из них, не имея понятия о том, что Фредди знаком со мной, заговорила обо мне. Она рассказывала о том, как она познакомилась со мной и где мы с нею были вместе, о моей яхте, о моем замке в Шотландии и, Бог знает, еще о чем. Ничего не стоило поверить, что эта женщина несколько лет была моей любовницей – она до мелочей знала все, что касалось меня и моих привычек. Фредди раздобыл фотографию этой особы и показал ее мне. Оказалось, что я никогда в жизни не видел ее. Фредди не хотел этому верить и, чтобы убедить его, я предложил ему представить меня этой женщине под другим именем. Так он и сделал. Мы встретились в ресторане и навели ее на эту тему. Она повторила перед нами обоими свой рассказ, пока Фредди не расхохотался наконец и не сказал ей, кто я.
Он умолк, чтобы дать улечься впечатлению.
– Теперь представьте себе, что ваш друг Мэри Аббот встретилась с этой женщиной. (Не думаю, чтобы она была чересчур разборчива в своих знакомствах.) И представьте себе дальше, что она пришла к вам и рассказала все, что слышала от нее. Что бы вы ответили ей? Станете ли вы отрицать, что такой рассказ произвел бы на вас впечатление? А между тем я ни минуты не сомневаюсь, что существуют десятки женщин, распространяющих про меня подобные небылицы, просто чтобы набить себе цену. И уверяю вас, что тысячи женщин были бы обеспечены на всю жизнь, если бы им удалось заставить других поверить в эти сказки. Вот и подумайте, какую осведомленность они проявят, если кто-нибудь начнет расспрашивать их о моей нравственности и о том, почему наш ребенок слеп. Клянусь вам, что, когда слух об этом несчастье распространится в Нью-Йорке, найдутся тысячи людей, которые будут знать из первых рук самым достоверным образом, как это произошло, как вы отнеслись к этому и все, что я говорил вам по этому поводу. Во всех газетах, интересующихся светской жизнью, от Нью-Йорка до Сан-Франциско, появятся ядовитые намеки, и какие-нибудь медоточивые джентльмены дадут мне понять, что это издевательство тотчас же прекратится, если я приобрету роскошное издание истории наших предков стоимостью в шесть тысяч долларов. Найдутся благожелательные и возвышенные люди, которые постараются втереться в ваше доверие и потом воспользуются нашим семейным горем, чтобы шантажировать вас. Будут даже угрозы судебного преследования со стороны людей, будто бы заразившихся этой болезнью от вас или вашего ребенка. Это может сделать, например, ваша прачка, ваша горничная или какая-нибудь из нянек…
– О, замолчите, замолчите, – взмолилась Сильвия.
– Я прекрасно понимаю, – спокойно сказал он, – что такие вещи не могут способствовать душевному покою молодой матери. Вы приходите в ужас от моих слов, а между тем требуете, чтобы я предоставил миссис Аббот право говорить вам об этом. Предупреждаю вас, Сильвия! Вы вышли замуж за богатого человека, который должен быть всегда готов к нападению хитрых и беззастенчивых врагов. Вы, как моя жена, можете подвергнуться этому еще скорее, чем я. Поэтому, когда я вижу, что вы вступаете в опасную дружбу, я считаю своим долгом сказать вам: это должно прекратиться! Еще раз повторяю: до тех пор, пока вы будете оспаривать мое право на подобное вмешательство, наша безопасность и наше душевное спокойствие будут находиться под угрозой.
Через три или четыре дня после этого уехал доктор Джибсон. Перед самым отъездом он явился к Сильвии, чтобы поговорить с ней по душам, «как старый дядюшка».
– Поймите, ведь я так стар, что мог бы быть даже вашим дедушкой, – сказал он, – у меня четыре сына, из которых каждый мог бы быть вашим мужем, если бы он имел счастье находиться в округе Кассельмен в нужный момент.
Сильвия кивнула головой в знак согласия.
– Мы обыкновенно не говорим с женщинами о таких вещах, потому что у них нет критерия, чтобы судить об этих вопросах. Они с места в карьер начинают возмущаться, и дело неизменно кончается истерикой. Каждая считает себя единственной жертвой, а несчастье, приключившееся с ней, чем-то исключительным и небывалым. Муж не превращается в ее глазах в самого гнусного злодея, какой когда-либо существовал на земле.
Он замолк на секунду.
– Так вот, миссис ван Тьювер, болезнь, которая, по всей вероятности, вызвала слепоту вашего ребенка, называется гонорреей. Иногда ее последствия бывают ужасны. Но это случается редко, и мы считаем это заболевание пустяком, о котором не стоит беспокоиться. Я знаю, что на этот счет существуют какие-то новые теории, но я человек старый, у меня есть свой собственный опыт, и мне нужны доказательства. Нам, врачам, приходится сталкиваться с этой болезнью на каждом шагу, и если бы она действительно была смертельна, как нас пытаются убедить, то на всем свете, пожалуй, не осталось бы в живых ни одного человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31