Но я знала, что Дуглас прогнил, а значит, и дети у него могут быть гнилые, и все они будут страдать от этого. Вот одна из причин, которая удержала меня от того, чтобы вмешаться и разоблачить его.
Я совсем потеряла способность говорить, и Клэр, глядя на меня, расхохоталась.
– У вас такой вид, словно вы ничего не знали. Разве вы не поняли, когда я сказала вам об этом тогда?
– Вы сказали мне тогда?
– Вы, кажется, действительно не поняли. Я часто говорю по-французски, когда волнуюсь. У нас есть поговорка о свадебном подарке, который любовница кладет в корзину невесты. Кажется, достаточно прозрачно, разве нет?
– Да, произнесла я упавшим голосом, а Клэр, окинув меня пытливым взглядом, продолжала:
– Вы считаете меня мстительной, не так ли? Что же, я и сама упрекала себя в этом и старалась побороть в себе это чувство, но приходит время, когда начинаешь желать, чтобы люди расплатились за то, что они отняли у тебя. Я скажу вам то, чего я никогда еще никому не говорила, да и не собиралась говорить. Вы видите, что я пьянствую и иду прямой дорогой к гибели; вы слышите, как беспечно я говорю обо всем этом. Но было время, когда я любила Дугласа ван Тьювера по-настоящему и хотела иметь от него ребенка. Я мечтала об этом до боли, до муки. Но разве я могла надеяться на такое счастье? Я навсегда сделалась бы посмешищем для всей его компании, если бы только заикнулась о чем-либо подобном. Меня так засмеяли бы, что пришлось бы удрать из города. Несколько раз я пыталась поймать его, чтобы иметь от него ребенка, хотя бы против его воли. Но оказалось, что врачи лишили меня навсегда этой возможности. Мне оставалось только согласиться с моими друзьями, что так лучше, это избавляет меня от забот. Но тут является она и получает все, чего я так сильно желала. Весь мир находит это прекрасным и трогательным. Какая прелестная молодая мать! Что она сделала такого в жизни, чтобы иметь все, чего я лишена? Можете, сколько угодно, проливать слезы над ней, что касается меня, то я скажу прямо: пусть она получит свое. Пусть она разделит участь других женщин, – ведь она слишком хороша и чиста, чтобы знать даже об их существовании.
Я вышла от Клэр совершенно подавленная. Ни разу я не испытывала такого потрясения с тех пор, как прочла письмо моего несчастного племянника. Почему мне раньше не пришло в голову расспросить Клэр об этом? Как могла я так долго оставлять Сильвию под угрозой этой опасности? Самая большая опасность угрожает ее ребенку во время родов. Я сделала быстрый подсчет согласно ее последнему письму и вздохнула с облегчением – оставалось еще около десяти дней. Прежде всего я подумала о том, чтобы послать телеграмму, но затем оставила эту мысль: в телеграмме трудно будет указать ей, что нужно сделать, и еще труднее объяснить потом, почему я избрала такой необычайный способ переписки. Я вспомнила, что в своем последнем письме Сильвия называла имя врача, который должен был приехать из Нью-Йорка, чтобы присутствовать при родах. Самое лучшее – повидать этого врача, решила я.
– Чем могу служить? – спросил он, когда я вошла в его кабинет.
Это был высокий пожилой человек, безукоризненно одетый, корректный и выдержанный.
– Доктор Овертон, – начала я. – Моя приятельница миссис Дуглас ван Тьювер написала мне, что вы в скором времени выезжаете во Флориду.
– Совершенно верно, – ответил он.
– Я пришла переговорить с вами по одному очень щекотливому делу. Мне, разумеется, едва ли нужно указывать вам, что я полагаюсь на соблюдение профессиональной тайны.
Я заметила, что взгляд его стал вдруг очень пристальным.
– Разумеется, – ответил он.
– Я решилась на это потому, что миссис ван Тьювер – мой близкий друг и мне очень дорого ее благополучие. Я только случайно узнала, что она подвергалась опасности заражения венерической болезнью.
– Я едва ли поразила бы его сильнее, если бы ударила по лицу.
– Что? – крикнул он, забывая свою выдержку.
– Было бы совершенно бесполезно пускаться в подробности, – продолжала я, – достаточно, если я скажу вам, что мои сведения вполне достоверны и точны; источник, откуда я получила их, не допускает сомнений.
Наступило долгое молчание. Глаза его не отрывались от моего лица.
– Что это за болезнь? – промолвил он наконец.
Я назвала ее, и мы снова замолкли.
– А сколько времени существует эта… эта возможность заражения?
– С момента ее замужества. Около восемнадцати месяцев.
Это многое объяснило ему. Я чувствовала, как взгляд его насквозь пронизывает меня. Кто я такая? Сумасшедшая или новый тип шантажистки? А может быть, своего рода «Клэр»? В эту минуту я с благодарностью вспомнила о своей дешевенькой шляпке и почтенном возрасте.
– Это сообщение, – сказал он наконец, – разумеется, очень поразило меня.
– Когда вы подумаете над этим, вы убедитесь, что единственным мотивом, который мог заставить меня прийти сюда, было беспокойство за здоровье моего друга.
Он размышлял несколько минут.
– Все это, может быть, и правда, но разрешите мне добавить, что, когда вы утверждаете, будто знаете это…
Он остановился.
– …то это значит, что я знаю, – ответила я и тоже остановилась.
– Имеет ли миссис ван Тьювер какое-нибудь представление об этом?
– Ни малейшего. Напротив, перед свадьбой ее заверили, что такой возможности не существует.
Снова я почувствовала на себе его пристальный взгляд, но не сочла нужным пускаться в какие-либо объяснения.
– Доктор, – продолжала я, – мне, конечно, незачем напоминать вам о серьезности положения как для матери, так и для ребенка.
– Конечно, нет.
– Вы, несомненно, знаете, какие предосторожности следует принять, чтобы сохранить ребенку зрение.
– Конечно! На этот раз в тоне его прозвучала нотка высокомерия. – Скажите, вы не сестра милосердия?
– Нет, – ответила я. – Но много лет назад в моей семье разыгралась одна трагедия, раскрывшая мне все ужасное значение этих болезней. Поэтому, когда я узнала, что нечто подобное угрожает моей приятельнице, моей первой мыслью было предупредить вас. Надеюсь, вы поймете мои побуждения?
– Разумеется, разумеется, – поспешно ответила он. – Вы поступили совершенно правильно. Можете быть спокойны, я приму все нужные меры. Жаль только, что эти сведения не дошли до меня раньше.
– Я сама узнала об этом час тому назад, – сказала я, поднимаясь, чтобы уйти. – Вина, таким образом, всецело ложится на другое лицо.
Больше мне нечего было добавить. Он вежливо проводил меня до дверей, и я вышла на улицу, чувствуя себя расстроенной и несчастной. Несколько времени я бесцельно бродила по городу, обдумывая, что бы еще предпринять, хотя бы для своего собственного успокоения, если не для здоровья Сильвии. Я рисовала себе всякие ужасы.
Доктор Овертон не сказал мне точно, когда он собирается выехать. А что если помощь понадобится ей неожиданно? Или что-нибудь случится с ним самим во время долгого переезда по железной дороге? Нечто подобное испытывает мать, которая видит во сне, что ребенку ее грозит опасность, и рвется к нему. Я чувствовала, что мне необходимо самой быть около Сильвии.
Она просила меня приехать. Я была очень переутомлена, и комитет предложил отпуск. Я зашла в первый попавшийся магазин и по телефону узнала о поездах, отправляющихся во Флориду. Затем я взяла такси, заехала домой, чтобы взять кое-какие вещи, и помчалась на вокзал. Прошло немного более двух часов с того момента, как Клэр раскрыла предо мной ужасную опасность, а я была уже на пути к Сильвии.
Мне пришлось уже однажды пересечь Соединенные Штаты с запада на восток, теперь я пересекала их с севера на юг. Днем мимо проносились фермы и загородные дома Нью-Джерси, а на утро я увидела безграничный простор степей и волнующиеся поля молодой пшеницы и табака. Местами попадались леса терпентиновых деревьев, где работали полуобнаженные негры, и длинные вереницы бараков, перед которыми сидели какие-то тощие люди, жевавшие табак, и жарились на палящем солнце чернокожие. Прошла еще одна ночь, и передо мной открылась прекрасная Флорида. Пальмы и другие южные деревья, изображение которых я видела до этих пор только в учебниках географии, болота, поросшие вьющимися растениями, в которых глаз невольно искал аллигаторов, апельсиновые рощи в цвету и сады, как роскошные корзины прекрасных цветов. С каждым часом становилось все жарче и жарче. Я не умела переносить жару, как Сильвия, и, несмотря на открытые окна, обливалась потом.
Мы должны были прибыть в Майами днем. Но впереди нас сошел с рельсов товарный поезд, и я три часа металась в нетерпении, надоедая кондуктору бесполезными вопросами. В Майами я должна была пересесть на другую ветку, доходившую до самого края материка, где начиналась постройка виадука. Если бы я опоздала на этот поезд, мне пришлось бы ждать в Майами до утра. Кондуктор убеждал меня переночевать там, но я сказала ему, что протелеграфировала своим друзьям два дня назад и что они выедут встречать меня на баркасе и в тот же вечер отвезут на остров.
Мы опоздали на полчаса, но тут я убедилась, что на Юге все идет по-иному, ибо поезд дожидался нас. Я стремительно переметнулась через платформу вместе со своим чемоданом, и мы благополучно тронулись в путь. Но тут возникло новое затруднение. Мы двигались навстречу буре. Она налетела совершенно неожиданно – за минуту перед тем все было спокойно, и ясный закат золотил наш путь. Но вдруг картина переменилась: в мгновение ока стало так темно, что я едва могла различить очертания пальм, неистово раскачивавшихся под дыханием бури; они напоминали мне людей, с криком отчаяния простирающих руки. Вой ветра заглушал шум бегущего поезда, и я в ужасе спросила кондуктора, не ураган ли это? Он ответил мне, что сейчас не время для ураганов, но что буря самая настоящая, и, пока она не стихнет, ни один лодочник не согласится перевезти меня на остров.
Я твердила себе, что глупо так нервничать, но какой-то внутренний голос не переставал кричать во мне: «Скорее туда, скорее туда!» Я вышла из вагона и увидела то, что я не посмею назвать ураганом только из уважения к авторитету здешнего жителя. Ветер сшибал меня с ног, пена обдавала с головы до пят, а рев волн, бившихся о пристань, оглушал меня. Войдя в станционное здание, я принялась расспрашивать железнодорожного агента. Баркас ван Тьюверов не показывался в этот день, если он и вышел, то, по всей вероятности, вынужден был искать убежища где-нибудь в пути. Моя телеграмма на имя миссис ван Тьювер пришла два дня назад и была доставлена на остров лодочником, который обычно используется для этой цели. Таким образом, меня должны были встретить. Я спросила, сколько времени может длиться буря, ответ гласил – от одного до трех дней.
Тогда я осведомилась насчет ночлега. Этот поселок вырос, как гриб, объясняли мне, и состоит из одних только бараков и хижин для рабочих. Там есть, правда, салун и нечто, носящее название гостиницы, но все это не подойдет для дамы. Я заметила, что не отличаюсь привередливостью, и попробовала разрушить впечатление, которое произвело магическое имя ван Тьюверов. Но агент настаивал на том, что гостиница эта не подходит даже для жены фермера с Запада. И так как я не стремилась быть сброшенной в море, пробираясь туда в темноте, то провела ночь на станции. Лежа на скамье и прислушиваясь к реву ветра и волн, я чувствовала, как дрожало все здание, готовое, казалось, в любую минуту рухнуть под напором бури.
К утру ветер немного стих. Я вышла на пристань и увидела перед собой разъяренные, вспененные волны, на которых не было заметно даже признака какого-нибудь суденышка. Поздним утром пришел большой пароход, который направлялся в Ки-Вест и обслуживал железную дорогу. Ему с трудом удалось пристать к берегу. Я тотчас же вступила в переговоры с капитаном, рассчитывая с помощью мзды уговорить его доставить меня к месту назначения.
Но у него был свой курс, которого не могли изменить ни буря, ни имя ван Тьюверов. К тому же, сказал он, все равно не сможет высадить меня на их острове, потому что судно его слишком глубоко сидит в воде, чтобы подойти к берегу, а если он высадит меня в другом месте, то я ничего не выиграю от этого.
– Если ваши друзья предупреждены, они приедут сюда за вами, – сказал он. – Будьте спокойны, баркас может выдержать то, чего не выдержит никакое другое судно.
Чтобы как-нибудь сократить время, я отправилась осматривать виадук будущей железной дороги. Первый участок был уже закончен, и бесконечный ряд соединенных между собой арок убегал, казалось, в самое море. Это было одно из чудес инженерного искусства, но боюсь, что в тот момент я недостаточно оценила его.
Среди дня я заметила на волнах маленькое пятнышко, а мой новый приятель, железнодорожный агент, сказал мне:
– Вот и ваш баркас.
Я выразила удивление по поводу того, что они решились выйти в такую погоду. Я представляла себе этот баркас чем-то вроде тех небольших открытых суденышек, которые день и ночь отравляют своими гудками и дымом жизнь на летних курортах. Но когда «Мерман» подошел ближе, я снова почувствовала, что значит быть гостьей миллионера. Баркас имел около пятидесяти футов длины и весь сверкал медью и полированным кедровым деревом. Он рассекал носом волны, пренебрежительно отбрасывая их в стороны. Каюта его была не менее суха и надежна, чем салон на каком-нибудь линейном корабле.
Три человека вошли на палубу, чтобы выполнить нелегкую задачу – причалить в такую бурю к берегу. Один из них спрыгнул на пристань и, подойдя ко мне, спросил, не я ли миссис Аббот. Он объяснил, что они вышли в море еще накануне днем, но вынуждены были укрыться на одном из островов.
– Как здоровье миссис ван Тьювер? – поспешно осведомилась я.
– Хорошо.
– Я думаю… ребенок?.. – намекнула я.
– Нет еще, миссис Аббот, – ответил он.
После этого я обрела способность заинтересоваться тем, что он рассказывал о шторме и о произведенных им разрушениях. Он сказал мне, что мы можем сейчас же отправиться в обратный путь, если только я не боюсь качки.
– Сколько времени займет переезд?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31