И вот однажды, в январе, пришла телеграмма от Сильвии из Каира:
«Еду в Нью-Йорк на пароходе «Атлантик». Отвечайте, где вы?»
Я, разумеется, ответила. Затем справилась с расписанием пароходных рейсов и стала с нетерпением ждать «Атлантика».
Через два дня Сильвия прислала мне известие по беспроволочному телеграфу, и, когда огромный пароход подошел к пристани, я была в толпе ожидающих. Да, вот она, моя Сильвия, машет мне платком, а рядом с ней стоит ее муж.
Как мучительно было ждать, пока пароход медленно подходил к причалу. Было холодно, и мы могли только издали смотреть друг на друга и топать ногами, чтобы согреться. Я заметила в толпе несколько друзей ван Тьюверов, приехавших встретить их, и потому держалась в стороне. Я терялась в догадках и не знала, чем объяснить все это. Мне казалось просто невероятным, что Сильвия, пребывая вместе со своим мужем, могла пожелать, чтобы я встретила ее. Наконец спустили сходни, и поток пассажиров устремился на берег. Вместе с другими спустились и ван Тьюверы, друзья окружили их тесным кольцом. Я ждала в стороне. Наконец Сильвия сама подошла ко мне. Внешне она казалось очень спокойной, но я почувствовала по пожатию ее рук, что она глубоко взволнована.
– О, Мэри, Мэри! – прошептала она. – Я так рада видеть вас, так рада!
– Что случилось? – спросила я. Она ответила шепотом.
– Я расстаюсь со своим мужем.
– Расстаетесь со своим мужем! – воскликнула я пораженная.
– Расстаюсь с ним навсегда, Мэри.
– Но… но… – я не могла окончить фразы; глаза мои невольно обратились в ту сторону, где он стоял, спокойно разговаривая со своими друзьями.
– Он настоял на том, чтобы мы вернулись вместе для сохранения приличий. Его больше всего пугают сплетни и толки. Он поедет со мной к моим родителям и затем оставит меня…
– Сильвия! Что это значит? – прошептала я.
– Я не могу рассказывать вам здесь. Я приеду к вам. Вы живете на прежней квартире?
Я ответила утвердительно.
– Это длинная история, – прибавила она. – Я должна извиниться перед вами, что заставила вас прийти сюда, где мы не можем поговорить. Но у меня была для этого важная причина. Я никак не могу внушить моему мужу, что я говорю серьезно и вы, так сказать, моя «Декларация независимости».
Она рассмеялась немного странным смехом, и я, взглянув на нее, поняла вдруг, что моя милая Сильвия дошла до последнего предела.
– Бедняжка! – пробормотала я.
– Я хотела показать ему, что это не пустые слова. Я хотела, чтобы он видел, как мы встретимся. Дело в том, что он рассчитывает на помощь моих родителей, чтобы заставить меня изменить решение.
– Но зачем же вы едете домой? Отчего вам не остаться со мной? Рядом со мной есть как раз свободная квартира.
– А ребенок?
– В нашем доме куча ребят, – сказала я.
Но, по правде говоря, в эту минуту от волнения я почти совсем забыла о ребенке.
– А как малютка? – спросила я.
– Пойдемте. Вы можете взглянуть не нее, – сказала Сильвия.
И когда я бросила неуверенный взгляд на ее мужа, разговаривавшего со своими друзьями, Сильвия поспешила прибавить:
– Это мой ребенок, и я имею право показывать его, кому захочу.
Няня, краснощекая английская девушка в синем платье и чепчике с длинными лентами, стояла поодаль, держа на руках сверток белого шелка и кружев. Сильвия откинула покрывало, и я снова увидела то, что так взволновало меня год тому назад. Я увидела ее собственное миниатюрное изображение, ее нос, ее губы, ее золотистые волосы, но бедные маленькие глазки были безжизненны. Я в замешательстве взглянула на Сильвию, не находя слов, но лицо ее так и сияло материнской гордостью.
– Ну, не прелесть ли она! – прошептала Сильвия. – И знаете ли, Мэри, она так быстро развивается и растет! Вы просто не поверите!
«О, чудо материнской любви, – подумала я, – эта любовь еще более слепа, чем слепорожденный ребенок». Мы отошли, и Сильвия сказала мне:
– Я приеду к вам, как только устрою свою девочку. Наш поезд отправляется на юг сегодня ночью, так что я не могу терять времени.
– Благослови вас Бог, дорогая, – прошептала я.
Она пожала мне руку и подошла к своему мужу. Я стояла несколько минут и наблюдала, как она обменялась с ним несколькими приветственными словами в присутствии окружавших их друзей. И, зная глубокую муку, таившуюся в сердцах этой молодой четы, я снова изумилась силе их кастовой дисциплины.
Сильвия приехала ко мне, как обещала. Она сидела в моем большом кресле, а я любовалась ею, гордилась ее мужеством и преклонялась перед ее страданиями. Но, сознаюсь откровенно, больше всего мучило меня любопытство.
– Расскажите мне! – воскликнула я.
– Столько придется рассказывать, – ответила она.
– Скажите мне, почему вы оставляете его?
– Потому что я не люблю его, Мэри. Это главная причина. Я долго думала об этом. Я ни о чем другом не думала весь последний год и пришла к убеждению, что женщина не должна жить с мужчиной, которого она не любит. Это величайшее преступление, которое может только совершить женщина.
– О, да! – сказала я. – Если вы зашли уже так далеко…
– Да, я дошла до этого убеждения. Другие обстоятельства тоже содействовали моему решению, но они имели лишь второстепенное значение, с ними можно было примириться. Тот факт, что он хворал этой болезнью и был причиной слепоты моего ребенка…
– О! Вы узнали это?
– Да, узнала.
– Как?
– Я открыла это постепенно. В конец концов ему самому надоело, кажется, отрицать это.
Она замолкла на минуту, затем продолжала:
– Главные затруднения возникли по вопросу о моих обязанностях жены. Видите ли, я сказала ему с самого начала, что я хочу жить только для моего ребенка, только для него одного. И лишь на этом основании ему удалось убедить меня не видеть вас и не читать ваших писем. От меня требовалось только, чтобы я не задавала вопросов, была мила и приветлива, и я согласилась на это. Но затем, несколько месяцев назад, мой муж явился ко мне со своими требованиями. Он сказал, что доктора дали свою санкцию на наши половые отношения. Я, разумеется, была поражена. Ведь я думала, что он прекрасно понял, чего я хочу, перед тем как мы уехали из Флориды.
Она снова остановилась.
– Так, так, дорогая, – сказала я ласково.
– И вот теперь он начал говорить, что доктора разрешают нам спать вместе, так как всякая опасность уже миновала. Мы можем принять меры, чтобы не иметь детей. Я могла только просить, чтобы он прекратил этот разговор, который был мне крайне неприятен. Ведь он же сам убеждал меня не принимать никаких решений, пока я не кончу кормить мою девочку. Теперь я, в свою очередь, попросила его оставить меня в покое. Но Дуглас не соглашался на это. Он начал доказывать мне, что такая жизнь неестественна и что он не в силах выносить ее. Я женщина и поэтому не могу понять его. Но я убедилась, что и он никак не мог понять того, что я чувствую. Видите ли, он всегда получал все, чего хотел, и просто не знает, что значит встретить отказ. Мне кажется, что для него это было не только физическим лишением. Он видел в моем упорстве желание оскорбить его и нанести ущерб его авторитету.
Сильвия вздрогнула под влиянием этих воспоминаний и замолчала.
– Я прошла через все это, – сказала я.
– Он хотел знать, долго ли я намерена еще отказывать ему. Я отвечала, что это будет продолжаться до тех пор, пока мысль об этой болезни перестанет терзать мое сердце, пока я не буду уверена в том, что мы оба вполне здоровы и не можем передать ее друг другу. Однако спустя некоторое время я поразмыслила над этим и сказала ему прямо: «Дуглас, я должна честно сказать вам всю правду. Я никогда больше не смогу быть вашей женой. Тут дело идет уже не о ваших и моих желаниях, а о том, честно это или нет. Я не люблю вас. Я знаю теперь, что никогда, ни при каких обстоятельствах женщина не должна отдаваться мужчине, если она не любит его. Делая это, она совершает насилие над своим телом и над божественной природой своей души». «Разве вы не знали этого до своего замужества?» – спросил он. Я заметила: «Я не знала, что такое брак, и потому позволила другим убедить себя». «А ваша мать?» – воскликнул он. «Мать, позволяющая своей дочери совершить такое преступление против природы, – или рабовладелица, или сама раба», – отвечала я. Конечно, он подумал, что я сошла с ума. Он начал говорить мне о супружеских обязанностях, о сохранении домашнего очага, о том, что жена должна повиноваться мужу и так далее. Он не давал мне покоя.
Она вдруг вскочила и забегала по комнате. Я увидела в ее глазах отражение прежних баталий.
– О, какой это был ужас! – воскликнула она. – Мне казалось, что я переживаю муки всех женщин, испытавших замужество без любви. Я чувствовала себя так, как будто меня преследуют со своим желанием не один, а множество мужчин. Он начал казаться мне каким-то чудовищем. Я вздрагивала при встрече с ним, я запретила ему касаться этой темы, и он довольно долго исполнял мое требование. Но несколько недель назад он снова заговорил об этом. Тогда я окончательно вышла из себя: «Дуглас! Я не могу больше выносить этого. Я страдаю не только оттого, что мой ребенок слеп. Вы внушили мне ненависть к отцу моей дочери. Вы, точно страшная черная туча, постоянно давите на мою душу. Вы бродите вокруг меня, точно зловещий призрак, и стараетесь замкнуть меня в тесный круг ваших желаний, но я не могу больше выносить этого. Я была гордая, пылкая девушка, а вы превратили меня в бездушный автомат, в рабыню ваших глупых светских традиций. Я сделалась безвольной, вечно жалующейся, недовольной женой. Я отказываюсь быть такой. Я вернусь домой, где у людей все же сохранилось еще немного самобытности. Я поеду к отцу!» И, сказав это, я тотчас же справилась, когда идет следующий пароход.
Она замолчала и остановилась передо мной. Глаза ее сверкали, пылкая южная кровь заливала щеки.
Я молча ждала, пока она успокоится.
– Я не стану повторять всех его протестов – продолжала она. – Когда он увидел, что я действительно решила уехать, он предложил отвезти меня на яхте, но я отказалась. Я просто боялась оставаться с ним так долго вдвоем. Подчас его упорство производит на меня впечатление чего-то ненормального, почти безумного. Тогда он решил, что поедет со мной на пароходе для соблюдения приличия. Отец писал мне, что он не совсем здоров, и Дуглас заявил, что это письмо может послужить хорошим предлогом. Он пробудет там около недели, а затем отправится на охоту и больше не вернется.
– А сделает ли он это?
– Нет, я думаю, что сейчас он рассчитывает на другой исход. Он надеется привлечь на свою сторону маму, чтобы она явилась ко мне и постаралась подействовать на меня библейскими цитатами и слезами. Но я всячески стараюсь убедить его, что все это будет напрасно и не изменит моего решения. Я сказала ему, что не пророню дома ни слова о своих намерениях, пока он не уедет, и надеюсь, что он также будет молчать. Но, разумеется…
Она оборвала свою речь и через минуту спросила:
– Ну, что вы скажете, Мэри?
Я нагнулась к ней и, взяв ее за руки, сказала:
– Я радуюсь, что вы одна выдержали эту битву. Я знала, что она неизбежна, но не хотела влиять на ваше решение.
Сильвия погрузилась в раздумье. Я хорошо знала своего друга и понимала, какие чувства волнуют ее и какую жестокую борьбу она должна была вынести, чтобы принять такое решение.
– Дорогой друг, – вдруг обратилась она ко мне. – Не подумайте, что я совсем не хотела считаться с ним.
Я стараюсь уверить себя, что всегда поступала с ним честно. И все-таки у меня возникает вопрос, был ли вообще когда-нибудь мужчина, с которым я поступала вполне честно и искренно. Ведь я всегда была кокеткой до мозга костей. И вот теперь, когда мы связаны с ним и он меня любит, я не могу решить, в чем заключается мой долг? Я не могу уважать его чувство ко мне. Эта любовь отчасти объясняется тем, что я красива и нравлюсь ему, но главным образом тут играет роль уязвленное тщеславие. Я была единственной женщиной, осмелившейся посмеяться над ним, а он не лишен снобизма и поэтому решил, что я, должно быть, действительно замечательная девушка, если осмеливаюсь поступать так. Я все это высказала ему. Да! Я заставила его пройти через это унижение. Я хотела доказать ему, что он вовсе не любит меня по-настоящему, а только хочет подчинить меня себе, заставить меня восхищаться им и повиноваться его воле. Я же хочу оставаться сама собой, как и он хочет быть тем, что он есть. Вот отсюда и возникали все наши несогласия.
– Это служит причиной раздора в большинстве несчастных браков.
– Я много думала в этот последний год, – продолжала она, – о разных вещах. Мы, американские женщины, привыкли считать, что мы свободны, потому что наши мужья балуют нас, дают нам деньги и позволяют развлекаться. Но лишь только дело коснется истинной свободы ума и сердца, мы тотчас же убеждаемся, какая глубокая разница существует между нами и англичанками. Я, например, познакомилась с женой одного английского министра. Он убежденный консерватор во всех отношениях, а она горячая суфражистка. Она не только дает деньги на пропаганду, но и произносит публичные речи, и имя ее пользуется популярностью, тем не менее они живут очень дружно и счастливо. Представляете вы себе, чтобы это было с моим мужем?
– Мне казалось, что он одобряет английские устои, – сказала я.
– Там, в Англии, мы встретились с досточтимой Бетти Энверсли, сестрой его товарища. Она состоит в дружбе с воинствующими суфражистками, и мне хотелось поговорить с ней, чтобы познакомиться с образом мыслей этих женщин. Однако мой муж помешал мне увидеться с нею. И так повторялось всегда, лишь только я пробовала сделать что-нибудь такое, что могло угрожать его власти надо мной. Он желал, чтобы я подчинилась авторитету докторов по вопросу об опасности заражения венерическими болезнями. Но когда я достала книги и показала ему, что на самом деле говорят врачи по этому поводу и как велика, по их мнению, опасность заражения, то он снова рассердился на меня.
Прочтя удивление в моих глазах, Сильвия прибавила.
– Я много читала по этому вопросу, – объяснила она, – и знаю теперь все то, что должна была бы знать до своего замужества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31