- Мы за сходку! - сказал Трефилов.
- Конечно, бесспорно и то, что резолюция должна заклеймить систему полицейского террора.
- Несомненно!
- И резолюция эта должна быть принята в знак поддержки студентами законных требований рабочего класса.
На этот раз Трефилов переглянулся с Притулой.
Шахно спросил:
- Законных?
И опять все засмеялись.
- Я говорю о законности, конечно, не с позиции кодекса законов Российской империи. Я имею в виду правосознание передовых рабочих.
- Правосознание, - поучительным тоном произнес Притула, - остается понятием очень относительным. Даже если речь идет о передовых рабочих. Разные люди воспринимают это понятие по-разному.
- Опять увод в сторону! - воскликнул Оруджиани. - Вы хотите сказать, что все зависит от соответствующей политической позиции... Но это ж и так ясно! Не будем лучше этого касаться, поскольку политические позиции представленных здесь групп непримиримы. Не на сегодняшней нашей встрече пытаться нам примирить эти позиции, да и вообще вряд ли это можно сделать. Не будем удаляться от цели нашего собрания.
Незаметно "дирижерская палочка" перешла от Трефилова к Оруджиани. Он ставил вопросы, ему принуждены были - прямо или уклончиво - отвечать. Он утверждал бесспорное, и с ним поневоле соглашались. Он останавливал Веремьева и Гринштейна, когда те начинали горячиться. Казалось, что все вошло в какую-то колею и соглашение возможно.
Но кончилось все взрывом.
- Вы сказали, - повернулся Оруджиани к Трефилову, - что у нас имеется "готовенькая" резолюция. Должен осведомить вас: резолюция составлена не нами. Она составлена объединенным студенческим комитетом, в который, как вам известно, входят Горный, Политехнический, Сельскохозяйственный, Технологический институты и...
- ...и который состоит из представителей групп большевистского направления? - перебил его Притула.
- Да уж, конечно, не эсеровского. Речь-то все-таки идет о большевиках, о думской фракции!
- Понятно. - Притула холодно ухмыльнулся. - А нас, значит, в сторонку? Мы должны быть статистами...
- Да если бы речь шла, ну, скажем, хотя бы о вашем Керенском, мы без всяких разговоров предоставили бы вам право выработать свою, целиком свою резолюцию.
- И голосовали бы за нее? - ядовито спросил Притула.
Трефилов захохотал и гулко захлопал в ладоши:
- Молодец, Петро! Вот молодец - срезал! Конечно, они не голосовали бы. И не подумали бы голосовать!
- Ну, как же, - довольно улыбаясь (он действительно как будто срезал противника), проговорил Притула, - они отрицают даже наше право называться социалистами...
- Полноте! - сказал Оруджиани, и видно было по его тону, что выдержка ему изменила. - При чем тут социализм? Вы притулились одним плечом к социализму - для чего? Для того только, чтобы помешать, в меру своих сил, его наступлению! Это, с позволения сказать, притулизм, а не социализм.
- Ни одной минуты я не останусь в помещении, - пронзительно закричал Притула, - где издеваются даже над моей фамилией!
Он выбежал из комнаты. Гринштейн сказал ему вслед:
- Пан мае шляхетский гонор?
Трефилов встал с пикейного покрывала и постоял с минуту в некоторой растерянности.
Потом, нервно кинув в сторону Оруджиани: "Вы сами этого хотели!" пошел вслед за Притулой.
Собрание было сорвано.
Выйдя на улицу, Оруджиани сказал подавленным тоном:
- Черт меня дернул сострить так глупо - "притулизм"! О черт!
- Это не могло быть причиной... - начал Веремьев.
- Не причиной, а поводом. Я дал повод к срыву собрания.
- Они искали любого повода. И все равно нашли бы его.
- Тем более не надо было облегчать им эту задачу. Вы вот спросили меня когда-то, - сказал Оруджиани Шумову, - являюсь ли я членом партии...
- Я спросил, большевик ли вы.
- Да, да. Но имелась в виду, конечно, партийность. Нет, видно, непригоден я для партийной работы. Если человек может ради дешевой остроты...
- Самоуничижение паче гордости, - проговорил позади подошедший неслышно Семен Шахно.
- А, Шах! - воскликнул Веремьев. - Ты что же промолчал весь вечер?
- В многоглаголании несть спасения. И притом, не я один молчал.
- Но все же? Есть у тебя свое мнение?
- На сходку я приду и голосовать за резолюцию протеста буду, но Притула, по-моему, прав в одном, причем в основном: в России лозунг социалистической революции утопичен.
- Он, положим, сказал - демагогичен.
- Не будем спорить о терминах, - меланхолически ответил Шахно. Социалистическая революция в России невозможна, пока ее не проведут у себя высокоразвитые западные страны.
- "Пока не проведут"... - засмеялся Веремьев. - Эх ты, Шах! Выраженьице-то какое! А еще говоришь: не надо спорить о терминах.
- Старая меньшевистско-эсеровская болтовня, - желчно сказал грузин. Такие люди, как Шахно и Притула, считают, что социализм должен упасть к ним, как спелое яблочко в раскрытые ладошки. Сиди, мол, и жди.
- А такие, как вы, хотят сорвать это яблочко незрелым, да еще вместе с веткой, на которой оно висит, зеленое и кислое, как уксус.
- Шах-то, оказывается, зубаст! - захохотал Веремьев и даже обнял Шахно на ходу одной рукой.
Он и в самом деле не хотел принимать его всерьез.
Оруджиани, обдумывая что-то, сказал:
- Резолюцию объединенного комитета нам все-таки надо провести во что бы то ни стало. Конечно, главная суть не в университетской сходке. Главное будет происходить на заводах. Правда, и там до решающих сражений дело не сразу дойдет. Но, говоря военным языком, рабочие кое-где уже ведут разведку боем. И это - знаменательно.
- Не слышал я что-то ни про какую разведку боем, - вмешался Шахно.
- Неудивительно, что вы не слыхали. Это, можно сказать, в порядке вещей. Но вот, к примеру, не так давно на одном заводе рабочие вывезли на тачке неугодного им администратора. Или, кажется, мастера. И сделали это организованно, быстро, бесповоротно.
- То есть как это - бесповоротно? Мастер при поддержке полиции благополучно вернется на свое место - и делу конец. И все пойдет по-старому.
- Мастер не вернется. Есть на русских заводах неписаный закон: кого вывезли за ворота на тачке, тому уже назад не вернуться.
- Ну-у, - протянул Шахно, - ну, знаете, коллега; я думаю, что мастер все-таки прибегнет к писаным законам, забыв про неписаные, и завтра же начнет беспрепятственно чинить расправу с теми, кто вчера вез его на столь мало импозантной колеснице.
- Правда, бывали такие случаи. Но такому мастеру невзначай падала через некоторое время либо раскаленная болванка на ногу, либо какой-нибудь увесистый болт попадал в голову. И ни разу при этом не находили виновных. Так что неписаный закон русского мастерового люда всем известен и редко кем нарушается.
- Я не согласен с такими методами, - поспешно сказал Шахно. - Ну, мне направо, до свиданья!
Когда он исчез в темноте, Оруджиани проговорил с усмешкой:
- Ему направо. Ему всегда направо.
- А разумно ли вообще было пробовать договориться с Шахно, с эсерами? - спросил Шумов.
- Большевики не раз в прошлом заключали с эсерами союз для определенных действий. Правда, тогда обстановка была иная. И то ли обстановку мы не смогли правильно оценить, то ли сами еще желторотые птенцы в политике... Хотя какие же желторотые, - мне уже двадцать четвертый год стукнул! А вот не устоял, погнался за дешевым каламбуром.
- Да не казнись ты, ради бога! - засмеялся Веремьев, настроенный куда более оптимистично. - Не ты, так я не утерпел бы - отколол бы что-нибудь похлеще.
- Утешил!
- Обойдемся без Трефилова и его компании, "Серых" бояться - в лес не ходить. За сходку я ничуть не боюсь! - с уверенностью сказал Веремьев. Начнем ее старым, испытанным способом: в момент перегородим коридор, зеленая молодежь хлынет просто из любопытства... И посмотрю я, кто не подымет руки за нашу резолюцию, - ведь мы ее предложим первыми, надеюсь? Сходка будет по необходимости скоротечной - при появлении полиции под аркадами университетского двора времени для другой резолюции не останется!
- Вашими устами, благодушный мой Илья Муромец, только бы мед пить! засмеялся Оруджиани.
На повороте к Тучкову мосту студенты остановились - перед тем как попрощаться.
- Все-таки иногда у меня создается впечатление, - сказал вдруг Оруджиани, - что мы еще дети, играющие во взрослых.
- Конечно! - засмеялся Веремьев. - Младенцы! Особенно Трефилов. Этакое бородатое дитя.
- Трефилов - просто старый дурень.
- Не согласен. Он оч-чень себе на уме. Очень неглуп. Правда, он застрял на нескольких нехитрых эсеровских формулах. И ровно ничего не читает. Марксистской литературы он совсем не знает и чувствует к ней какое-то простодушное отвращение. Но это не глупость. Это, скорее, самооборона - так ему удобней и спокойней. Кстати, и ореол старого, испытанного борца...
Веремьев увлекся "психологическим анализом" - была у него такая слабая струнка. Но Оруджиани беспощадно его пресек:
- Ну, будем мы еще тратить ночи на разговоры о личности Трефилова и о ее роли в истории! Время позднее. Р-разойдись!
29
10 февраля, незадолго до первого перерыва между лекциями, три студента - Веремьев, Шумов и Гринштейн, - взявшись за руки, перегородили университетский коридор от стены к стене.
Испытанный прием оправдал себя и на этот раз. Два потока слушателей, хлынувшие с разных концов здания, столкнулись посреди коридора; на низкий подоконник вскочил юноша с мягкой русой бородкой и звонко воскликнул:
- Товарищи!
В это время в нескольких шагах от Гриши произошло короткое и бурное замешательство, причину которого не все поняли: на другом подоконнике возникла новая фигура - в мундире; но сразу же раздался крик: "Долой академистов!", и фигура, отчаянно взмахнув руками, исчезла.
Гриша увидел грузина, пробиравшегося через толпу, уже густую к тому моменту; Веремьев стал проталкиваться ему навстречу, они наскоро обменялись несколькими словами, и Веремьев поспешно вернулся к Шумову:
- Оказывается, прежде всего надо обезвредить успевшего пробраться шпика. Идем!
Чем дальше к выходу, тем больше редела толпа.
Недалеко от двери на лестницу стоял человек в штатском, лет тридцати.
Веремьев подошел близко к нему и спросил:
- Ваш студенческий билет?
Шумов стал рядом:
Незнакомец возмутился:
- А у вас-то у самих билеты при себе?
- Случайно имеются! - Веремьев вынул из кармана студенческую книжку и, раскрыв, показал. - Нет, нет, не утруждайте себя, фамилию я надежно прикрыл перстом. Теперь предъявите свой!
- Но никому же из старых студентов не придет в голову таскать с собой документы. Нас швейцар и так знает - в лицо!
- Вот как?
Веремьев крепко взял шпика за локоть - теперь уже не было сомнений, что это агент охранного отделения, несколько, правда, иного вида, чем старый наш знакомый, с галстуком цвета павлиньего пера; во всяком случае, внешним видом своим он не привлекал к себе внимания - Гриша его в толпе не заметил бы.
Шпик возмущенно повел свободной рукой (за другую его держал Веремьев), потом рука привычно потянулась к карману, но тут ее перехватил Шумов, сжав несколько, может быть, крепче, чем того требовала необходимость.
Веремьев любознательно ощупал карман филера и спросил вполголоса:
- Парабеллум? Наган?
- Скорей! Без нас начнут, черт возьми! - заторопился Гриша.
- Лекцию? Еще успеем! - улыбнулся Веремьев. - Впрочем, время терять не станем. Поехали!
Студенты, взяв шпика с обеих сторон за локти, быстро повели его к лестнице. Он попробовал барахтаться.
- Будьте благовоспитанны, ведите себя вежливо, - сказал ему Веремьев. - Правила есть правила. По университетским правилам вход сюда вам воспрещен.
Филер пошел спокойнее. По ступенькам вниз он шел уже совсем послушно. Только все время поворачивался то к Шумову, то к Веремьеву, словно собираясь сказать что-то.
- Довольно вертеть головой! - рассердился Веремьев. - Вы, сударь, не кокетничайте. Мы поступаем по закону. По уставу Санкт-Петербургского императорского университета. Закон есть закон. Понятно? Так и доложите вашему начальству. А кокетничать, вертеть головой, разглядывая наши молодые лица, вам совсем ни к чему!
Внизу они сдали шпика швейцару и велели: ни в коем случае не пускать его назад - он без билета; иначе придется пожаловаться ректору на беззаконное нарушение правил императорского университета.
Старый, почтенный швейцар укоризненно посмотрел на нарушителя правил, тот сник, мирно надел пальто неопределенного цвета, котиковую шапку-бадейку и ушел.
А студенты бегом вернулись на второй этаж.
Уже в дверях они услышали напряженно звеневший на весь коридор голос:
- ...с такой наглостью и цинизмом расправилось самодержавное правительство с думским представительством тридцатимиллионного рабочего класса. Лживость и лицемерие фраз о единении с народом вскрыты...
Говорил юноша с русой бородкой. Гриша его до этого дня в университете ни разу не видел. Очевидно, это был представитель объединенного комитета.
- Только война и военное положение, железными тисками сжимающие пролетариат и демократию, дали возможность правительству совершить гнусную расправу над избранниками рабочих, стоящими на страже их святейших интересов. Под грохот пушек и ружей правительство старается задушить революционное движение рабочего класса; в потоках крови насильно угоняемых на бойню миллионов рабочих и крестьян...
Выступавший закашлялся и, вынув платок, прижал его к губам.
- Будет ли дана возможность выступить представителю академической группы? - послышался выкрик из толпы студентов.
Сразу же возник оглушительный шум, кто-то протестовал, видны были возмущенные жесты, взмахи рук...
На подоконник быстро поднялся Оруджиани и стал рядом с русым юношей.
Призывая к молчанию, он высоко поднял руку.
Когда все немного успокоились, грузин сказал громко:
- Если студенческая сходка постановит дать слово академистам, они смогут выступить.
- Как же, жди! - крикнул затянутый в мундир белобрысый студент. - У вас же, видите ли, свобода слова!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44