О магазин Wodolei.Ru 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Сочно зеленели кряжистые дубы, серебрились ивы, белыми свечками цвели каштаны, и повсюду блистали великолепием буйных красок цветущие рододендроны.
Джим застонал.
– Я знал, что сегодняшний день начался слишком хорошо, чтобы так же хорошо кончиться.
– Нет, мне такие подвиги не под силу, – вздохнула Луиза Ариас. – Особенно после столь плотного завтрака.
– А я переутомился, пока готовил всю эту снедь, – откликнулся Майкл.
– В первый раз с прошлого лета он сделал нечто большее, чем просто включил кофеварку, – добродушно поддела мужа Луиза.
– А ты, Дейзи? – спросила Оливия.
– В последний раз я ездила на велосипеде, когда мне было четырнадцать лет, – ответила Дейзи Ариас. – Это занятие чрезмерно накачивает икроножные мышцы.
– Лично я всегда гордилась своими мускулами, – улыбнулась Оливия. – Особенно на бедрах.
Они сидели полукругом на белых тростниковых стульях на лужайке парка. Легкий ветерок с моря приносил приятную прохладу.
– Пожалуй, мальчики еще слишком малы для прогулки на велосипедах, – продолжила разговор Оливия.
Завтрак закончился, угли в костре залили водой. Вдали, на полянке возле большого бука, сыновья Дейзи и Питера увлеченно гоняли футбольный мяч.
– Пол умеет кататься на велосипеде, – заметила Дейзи.
– Куда вы хотите поехать? – поинтересовался Майкл.
– Пожалуй, на Клифф-Уок, – ответила Оливия.
– Нет, там Пол не справится, – торопливо возразила Дейзи. – Знаешь, Оливия, эта тропа совсем не для катания на велосипедах, там только пешком можно пройти.
– Да, местами там очень каменисто, – поддержала ее Луиза. – И крутые спуски.
– Мы будем осторожными, – заверила Оливия. Джим вздохнул.
– Ты что, вправду собралась ехать?
– Очень бы хотелось, – призналась Оливия. – Так соскучилась по океану!
– Мы же с тобой три раза за неделю ходили на яхте, – напомнил Джим.
– Мне этого мало.
Джим лениво вытянул длинные ноги.
– Пойми, это первый спокойный часок, который выпал мне за неделю.
– Но это же мой последний день в Бостоне, – сказала Оливия. – Я хочу побыть с тобой и в последний раз взглянуть на океан.
– Видишь, какой напор мне приходится выдерживать? – обратился Джим к кузену.
Оливия взглянула на Майкла:
– Разве Джимми никогда вам не говорил, что я упряма как осел?
– Кажется, нет, – улыбнулся ей Майкл. – Но теперь я и сам вижу.
– Вы к нам присоединитесь? – спросила Оливия.
– Пожалуй, воздержусь. Но спасибо за приглашение.
В забытом старом сарае в дальнем уголке сада Джим откопал парочку велосипедов. Они были старые, ржавые и довольно тяжелые на ходу. Первые минут пятнадцать Джим ворчал, что болят ноги, нет никакой передышки и что он-де мечтает увидеть, как она смотрится сзади; но вскоре суровая красота окрестного пейзажа и живительный морской воздух сделали свое чудесное дело. Оливия, свернув в сторону, чтобы объехать бугорок, и чуть не свалившись с тропы, смеялась так заразительно, что ему быстро расхотелось стонать и жаловаться. К тому же все равно Оливия не обращала на его жалобы ни малейшего внимания, так что какой смысл продолжать? То и дело они останавливались, чтобы полюбоваться, как высятся над океаном великолепные особняки. Больше всего им понравился Роузклифф, который считается самым романтичным из всех старинных ньюпортских домов.
– По сравнению с ним твой домик просто кукольный, – поддела его Оливия, разглядывая сорокакомнатный особняк. У нее в голове не укладывалось, как можно в таких непомерных пространствах вести нормальную человеческую жизнь.
Она перевела взгляд на Джима. Он стоял возле велосипеда, опираясь одной ногой о землю, и ветер шевелил его короткие темные волосы. «Сколько в его облике благородства!» – внезапно подумалось ей. Мысль была непривычной, ибо Оливия давно перестала рассматривать Джима с этой точки зрения. Вдруг ее снова пронзила знакомая боль – черт бы ее побрал! Ей-то казалось, что она давно преодолела это, спрятала в самый дальний ящик стола. Такие мысли не приведут ни к чему хорошему, с ними надо бороться, если она не хочет потерять одного из двоих своих лучших друзей на свете.
– Питер с Кэри собираются поселиться в западном крыле, – внезапно сказал Джим, и его глаза на фоне солнечных лучей стали почти черными. – Майкл рассказал, пока жарил бифштексы. Ему ужасно неловко. Но в конце концов, этот дом принадлежит Питеру точно так же, как Майклу или мне. Поэтому ничего не попишешь.
Оливия помолчала с минуту, потом еле слышно произнесла:
– Черт с ними с обоими.
– Черт с ними.
Она пристально взглянула на него:
– Не говори, что ты их простил.
Он ответил не сразу, долго вглядываясь в Роузклифф, и только минуту спустя перевел взгляд на нее.
– Нет, – ответил он. – Просто начинаю привыкать.
– Хорошо, – сказала Оливия. – Ей-богу, уже неплохо.
– Куда уж лучше.
Она еще с минуту вглядывалась в его лицо, не в силах выразить бурю чувств, внезапно охвативших ее.
– Давай наперегонки! – воскликнула вдруг она.
– Нельзя, – покачал головой Джим. – Тропа слишком бугристая.
– Ничего, упадешь на меня, будет мягче.
Перед глазами Джима вдруг вспыхнула тягостная картина – его жена в объятиях его брата.
– На что спорим? – откликнулся он.
– Последний платит вечером за ужин в «Брейкерсе», – с ходу придумала Оливия.
– Идет, – согласился Джим и выпрямился в седле.
– На счет «три», – сказала Оливия. – Считай.
Джим улыбнулся:
– Раз…
Оба нагнулись к рулям.
– Два…
Когда это случилось, она просто дурачилась. Оба заранее знали, что гонки на таких ветхих, расшатанных велосипедах – затея нелепая, и все-таки изо всех сил крутили педали. Скорость удавалось выжать небольшую, зато нахохотались они от души. Оливия и затеяла эти гонки только ради того, чтобы заставить Джима выбросить из головы Питера и Кэри. А заодно и для того, чтобы самой выбросить из головы Джима. Она внезапно остановилась и вместе с велосипедом вскарабкалась на невысокую стену. Джим заорал, чтобы она не валяла дурака, – там очень опасно, но Оливия знала, что делает, – она всегда знала, что делает, – и покатила. Стена казалась достаточно широкой, если ехать строго по прямой. Оливия яростно налегла на педали, и Джим, на тропе, изо всех сил старался не отстать.
Когда до «Брейкерса» оставалась всего сотня ярдов, она упала.
Джим видел, как это произошло, и все-таки это было словно во сне. Внезапно она вильнула влево, выпрямила велосипед, и потом ее правая нога словно прилипла к педали. Он не понимал, что случилось, наверное, шнурок застрял или ботинок, только она вдруг вскрикнула, испуганно, тревожно, как подбитая птица, потом вместе с велосипедом медленно наклонилась куда-то вправо и исчезла.
Он видел все это, но не верил своим глазам. Потом услышал ее пронзительный крик и нажал на тормоза так, что они взвизгнули. Велосипед остановился – казалось, все происходит ужасно медленно, хотя на самом деле прошли считанные секунды – и с грохотом упал на траву; он услышал отчаянный вопль и не сразу понял, что это кричит он сам.
– Оливия!
Взбираясь на стену, он мысленным взором видел, как она лежит там, у подножия, – в крови, без сознания, со сломанными ногами или…
Наконец он добрался до края стены и заставил себя посмотреть вниз.
Она лежала на гладкой, омытой дождями скале всего в футах в восьми или девяти от подножия стены. Лежала неподвижно, лицом вниз, подогнув под себя правую ногу и закинув левую руку за голову. Велосипед придавил ее сверху. Оливия не двигалась.
Сердце у Джима замерло в груди.
– Оливия. – Из горла вырвался еле слышный хрип. Он прокашлялся. – Оливия.
Она по-прежнему не шевелилась. Он не видел ее лица.
– Оливия!
– Да… спустись… же… наконец… сюда…
Голос ее был на удивление спокоен и ровен, она четко выговаривала каждое слово, словно отделяла их черточками одно от другого.
С колотящимся сердцем Джим вгляделся:
– Ты цела?
Ветер снова донес ее голос. Эта знакомая, низкая хрипотца была для него как дождь в пустыне, как манна небесная, как острый ноготь на недосягаемой зудящей болячке.
– Нет, Джим, – проговорила Оливия. – Я отнюдь не цела. – Она помолчала. – Я не погибла, ничего серьезного не сломала, но все-таки нельзя сказать, что я абсолютно цела. – Она снова помолчала. – Уловил? – Вопрос прозвучал язвительно.
– Уловил, – радостно улыбнулся он.
– Так спустишься ты наконец или будем ждать, пока я тут, под велосипедом, корни пущу?
Джим стал спускаться, держась за водосточную трубу. Он спускался осторожно, сдерживая нетерпение, потому что знал – стоит ему тоже упасть, и он ничем не сумеет помочь Оливии. Наконец он очутился возле нее.
– Можно я уберу велосипед? – спросил он, опасаясь сделать ей больно.
– Нет, мне ужасно нравится валяться под ним, – ответила она.
– Твой правый ботинок зацепился за спицу, – сообщил он.
– Это ты мне рассказываешь? – откликнулась она.
Он принялся выпутывать шнурок, но вдруг остановился.
– В чем дело? – спросила она.
– Значит, ты действительно хочешь, чтобы я тебе помог?
– Конечно, Джимми.
– Помнишь, кто придумал отправиться кататься на велосипедах?
– Я, Джимми.
– А помнишь, кто придумал устроить гонки?
– Я.
– А помнишь, кто решил, что ему море по колено, и взгромоздился на стену, хотя кое-кто просил не валять дурака?
Прошла секунда-другая. Где-то выше по склону, на тропе, шли, разговаривая, люди. Над головой с криками кружили чайки.
– Джимми!
– Да, Оливия.
– Очень тебя прошу, будь добр, помоги мне, пожалуйста. – Теперь ее голос звучал нежно, жалобно, мягко – словом, совсем не так, как обычно. – Мне очень хочется попробовать, сумею ли я встать на ноги.
– Мне показалось, ты говорила, что не ранена. – Он снова встревожился, торопливо развязал шнурок и снял ботинок. – Где болит? – Он осторожно поднял велосипед и отставил в сторону.
Оливия медленно села, согнула, одну за другой, сначала руки, потом ноги, осторожно покрутила головой.
– Кажется, нигде не болит. – Она улыбнулась. – Ну и испуганный у тебя вид.
– Я и впрямь испугался не на шутку. – Он сел возле нее. – У тебя грязь на лице.
– Вытри, пожалуйста, – попросила она.
И опять-таки он не мог понять, как это случилось, точно так же, как перед этим не заметил, как она упала со стены. Он чувствовал себя непривычно отстраненным, словно все это происходит не с ним. Он склонился над Оливией и вдруг увидел у нее на левой щеке царапину, увидел, что она кровоточит, и где-то глубоко внутри ожило, зашевелилось чувство, о котором он сам не догадывался – искренне верил, что не догадывается. Он не стал вытирать ей щеку, не сказал, что у нее идет кровь, не помог ей подняться на ноги и не повел обратно по тропе. Вместо этого он ее поцеловал. Не в щеку, не в лоб и не в волосы, как тысячи раз целовал прежде. А в губы. Прямо в ее полные, мягкие, удивленно приоткрытые губы.
– Джимми, – проговорила она – и больше ничего не сказала. И поцеловала его в ответ.
Это был необыкновенный поцелуй. До сих пор, когда он с кем-нибудь целовался впервые, все было совсем не так: он либо горячо жаждал поцелуя, либо радостно предвкушал. Но этот поцелуй ворвался в его жизнь, в тело и душу, ворвался так внезапно и абсолютно неизбежно. Его губы неодолимо тянулись к губам Оливии, и никакая сила не могла бы помешать им встретиться, соприкоснуться, впиться друг в друга, слиться в жарком поцелуе. Джиму казалось, что если он отпустит от себя эти такие знакомые, такие любимые, такие родные губы, то дыхание остановится, жизнь покинет его и он просто упадет и умрет на месте. И при этом ему не верилось, что это он, именно он целует Оливию, этого не могло быть, просто не могло быть. И все-таки было – их языки соприкасались, сплетались, нежно лаская друг друга, и Джим словно погружался все глубже, глубже, в волшебную, бездонную, немыслимую бездну, и тут он услышал тихий стон, и не мог понять, кто же это стонет – Оливия или он сам.
И тогда он выпустил ее губы и отстранился.
Оливии казалось, что ее поразил удар молнии. Она долго и пристально вглядывалась в глаза Джимми, ожидая, чтобы он заговорил, но он все молчал и молчал. И тогда она, во внезапно захлестнувшем ее всплеске жгучей радости, поняла, что им не нужно ничего говорить, все ясно без слов, и поняла, что он испытывает те же чувства, что и она.
– Джимми, – произнесла она, и голос ее дрожал гораздо сильнее, чем в первый миг после падения.
– Да?
– Пошли домой.
По дороге к дому они почти не говорили. Сидя в уютной гостиной Ариасов, где на стене висел чудесный, исполненный грешного, поэтического очарования подлинник Гогена, они рассказывали о своих приключениях, самоотверженно выслушивая причитания Луизы. В конце концов они распрощались со всеми, сели в машину Джима и укатили в Бостон – обратно в квартиру на Роуэз-Воф.
И опять они почти не говорили. Оба понимали: то необычайное, что началось между ними, еще не кончено, и не хотели, чтобы это кончалось. Джим полностью положился на волю судьбы, и ему это нравилось, потому что рядом была Оливия, а не Кэри. С Оливией ему было спокойно. Да, верно, она немножко сумасшедшая, а иногда, бывает, и совсем чокнутая, но она за него волнуется, любит его, так же как и он нее, и сейчас, и всегда. Он смотрел на все чуть-чуть отстраненно, был глубоко взволнован, пребывал в легком смятении и готов был сделать все, о чем его попросит Оливия. Обычный парень с нормальным чувством ответственности на время сошел с тормозов.
Оливия прекрасно знала, что делает, – она была бы жалкой лгуньей, если бы попыталась отрицать это, – и все-таки, точно так же, как Джим, чувствовала, что не вполне владеет ситуацией. В мозгу ее, подобно унылой барабанной дроби, ворчал сверчок благоразумия. Джимми, конечно, никогда ее не обидит, и тем не менее если они вовремя не остановятся, то обоим в конце концов будет больно, очень больно. И все-таки она очертя голову плыла по течению. По ее просьбе он открыл бутылку «Крюг», которую она поставила в холодильник три дня назад, – оба всегда любили шампанское, и сейчас пенистый бокал пришелся как нельзя кстати. Потом она прошла прямо в ванную, открыла краны и вылила в воду чуть ли не треть флакона пены для ванн «Герлен».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43


А-П

П-Я