Он переломил хлеб со стариком, мясо стояло на столе. Хозяин разливал мёд.«Пусть отец рассердится, — подумала девушка, — пусть хоть ударит, мне всё равно». Она схватила приготовленную чарку, поспешно налила в неё мёд и сама поднесла Доману, глядя ему в глаза. Он взял чарку и стал пить. Миля с бьющимся сердцем, не мигая, смотрела на него, хотя отец, — она чувствовала, — бросал на неё грозные взгляды. Выпил! Раскрасневшись, как вишня, Миля убежала в светёлку.— Теперь он мой! Мой! — повторяла она, чуть не хлопая в ладоши. — Ярухе все ведомо!В этот день старый гончар был неразговорчив, за ужином оба молчали. К вечеру поднялась страшная буря с грозой. В озеро, одна за другой, ударяли молнии, дождь лил ручьями. Доман отправился спать в сарай. Буря неистовствовала до полуночи, а люди, как обычно в грозу, спали непробудным сном.Кто-то незаметно подкрался к избе, ставни были открыты, человек склонил голову и нагнулся к окошку, кто-то выглянул оттуда. Послышался шёпот, но из-за ветра ничего нельзя было разобрать, однако шептались долго, чуть не до утра, и кто может знать, о чём шёл разговор и что там порешили.Под самый конец из окошка донёсся голос:— Сватов засылайте да просите отца, иначе не пойду из дому, не пойду!Наутро после дождя и грозы размыло дороги, везде стояли лужи, текло с крыш, вздувшиеся ручьи бежали в озеро, по небу разбрелись тучи — белые вверху и серые внизу. Дело шло к ненастью, в воздухе парило, хотя солнце не показывалось.— Отец Мирш, я нынче не поеду домой: дороги развезло, конь поскользнётся.— Ждите до зимы, — отрезал старик, — ударят морозы, сразу станет сухо.Доман остался. Сел на берегу и задумался. Миля посматривала на него из-за тына, старый Мирш ворчал, сидя под ивой. Вечером к нему подошёл кмет.— Отец, — сказал он, — если вы не прогоните моих сватов, так я к вам пришлю.— А много ли у вас жён? — спросил старик.— Ни одной.Мирш поглядел на него.— Дочка моя избалована, выхолена и стоит жупана, в жены я вам её дам, а иначе — нет. Присылайте сватов, честь-честью, по старинному обычаю.Доман поклонился.— Я еду домой, созову дружек. Так уговор, хозяин!Уже совсем стемнело, пока шёл этот разговор. Доман затянул какую-то песню, на душе у него повеселело. «Эх, старый Визун, — говорил он про себя, — будет ли это лекарство, или отрава? Одну я беру, а думаю о другой, тут сватовство, а сердце там…»Вдруг старый Мирш показал рукой на лес.Высоко над лесом вспыхивали зарева — одно, два, десять — со всех сторон. Доман, едва взглянув, вскричал:— Огненные вицы!С криком прибежала его челядь:— Вицы! Огненные вицы!Все ожило, пришло в движение, а Доман тем временем незаметно прокрался во двор, подбежал к светёлке и постучал в окошко.— Девушка! Голубушка! Прощай, будь здорова! В горах пылают огненные вицы, мне надо на войну. А как вернусь с войны, пошлю к тебе сватов. Отцу я кланялся и просил — будешь моей!Из окошка донёсся плач или смех; а может, то и другое вместе.— Ох, милый мой, милый, сокол мой ясный! Воротись невредимый с войны. Я у окошка буду сидеть, на небо глядеть да плакать, пока ты не вернёшься с войны и не пришлёшь ко мне сватов.— По коням! — кричал Доман челяди. — По коням! Будь здоров, хозяин, благодарим за угощение, да не время теперь отдыхать, когда вспыхнули огненные вицы. Будьте все здоровы!Поднялся шум, суматоха, застучали копыта, лошади пустились вскачь, а перед хатой стоял старый Мирш, глядя на зарево, и плакала Миля, заломив руки и поминутно утирая фартучком слезы. Но сквозь слезы проглядывала улыбка, и сердце билось часто-часто.— Вернётся он, вернётся! Сватов пришлёт. Он будет, будет моим! XXI На вершине башни стояла княгиня, смотрела вокруг; был вечер, тот самый вечер, когда загорелись огненные вицы. Солнце лишь недавно зашло, и на западе ещё алело зарево; вокруг, казалось, все уже уснуло — леса, долины и поля.Князь, прислонясь к стене, стоял за ней, разглядывая сверху двор, расхаживавших по валу часовых, охранявшую крепость дружину, на озеро, в котором отражалось вдали небесное зарево. Ещё ничего не было видно… Ничего…За княгиней стояло двое юношей почти одного роста. Едва взглянув на них, можно было угадать, что прибыли они из чужих краёв. Одежда на них была из тонкого сукна и по-иному сшита, обувь тяжёлая и крепкая, а на боку у каждого висел длинный меч. В глазах у них ещё светилась юная жизнерадостность, но было в ней что-то звериное и дикое. Несмотря на молодость, по виду их можно было принять за воинов, хищных и жадных к добыче.Как раз в этот день, с утра, когда ворота заваливали брёвнами, подъехали на убогих лошадёнках двое юношей, переодетых в простые сермяги, и стали проситься в городище. Их не хотели пускать, но вышел Смерд, взглянул на них, вскрикнул и, всплеснув руками, приказал отваливать колоды, а затем, задыхаясь от радости, повёл их в терем.Юноши последовали за ним в горницу. На лавке лежал князь, не спавший в ту ночь после посещения Пяста. Что-то бормоча, он вскочил, взглянул — юноши лежали у его ног, обнимая колена. Он в ужасе заломил руки.— Кто вас послал сюда в этот час? — вскричал он. Не успели они ответить, как распахнулась дверь и вбежала княгиня — с криком, со слезами, радостью и отчаянием:— Дети мои! Зачем вы сюда приехали!..Братья стояли, онемев, и смущённо переглядывались.— Стосковались мы на чужбине, — сказал старший, — дед позволил нам ехать, мы сели на коней и ночами ехали лесом, окольными путями, пока не добрались сюда, чтоб пасть к вашим ногам…— А тут война на пороге! — воскликнула княгиня. — О дети мои! Кто знает, что будет с нами, так хоть бы вы остались живы… Повсюду в общинах бунты, народ поднимается против городища…Княгиня ломала руки, а Хвостек брюзжал:— Не посмеют! Побунтуют, покричат… да и придут договариваться, тут мы и заключим с ними мир… а потом тех кто поднимал голову… — Он вскинул руку кверху: — На сук!Веселье пришло в городище в самую грозную годину. Весь день упивались радостью, отравленной страхом. Едва показывалась на устах улыбка, как её сгоняла тревога. Каждый час посылали людей на разведку, и они, крадучись, пробирались назад.— Что слышно? — спрашивал Хвостек.— Что видели? — спрашивала княгиня.Дружинники почёсывали затылок.— Угрозой веет вокруг… во всех дворах готовятся, собираются по избам… кметы ропщут, Мышки бегают из дома в дом.Второй лазутчик вернулся в полдень, рассказал то же самое; третий явился под вечер и сообщил, что к ночи загорятся огненные вицы.Хвостек в сердцах велел заточить его в башню.— Лжёт, негодяй, кметы его подкупили… Не посмеют они зажигать огненные вицы… а зажгут… так я прикажу на башне развести костёр… Я не боюсь их.Княгиня повалилась ему в ноги.— Милостивый господин! Отправьте обратно детей, пусть уезжают отсюда. Надо дать им чёлн и увезти подальше… Пусть возвращаются к деду и там переждут бурю. Кто знает, что с нами будет и на что пойдёт чернь?..Она плакала и молила. Хвостек гневался. Отъезд отложили до вечера.Теперь все стояли на башне и смотрели, не покажутся ли огненные вицы. Юноши перешёптывались:— Вот бы хорошо, если бы война началась! Упросим отца и мать, останемся с ними и тут уж напьёмся крови кметов… Мы им покажем, как воюют саксы…Над долинами и лесами стояли тишина и мрак; с башни все смотрели вдаль, но лишь на небосклоне медленно догорала вечерняя заря и в озере бледнело её отражение.Хвостек повторял:— Подлая чернь!.. Не посмеют они!..Вдруг туча, проносившаяся в вышине над долинами и лесами, обагрилась, словно расплылось кровавое пятно… и исчезло… вырвался красными клубами дым… а за ним высоко взвилось жёлтое пламя. Загорелся первый костёр.Княгиня побелела и закрыла глаза.— Пастухи жгут хворост… — сказал князь и захохотал.Юноши закричали:— Вот! Ещё! Второй, третий…Один за другим загорались костры в горах, отражаясь на тучах огненным заревом. Весь край сплошь был усеян вицами. Хвостек рванулся и крикнул:— Зажечь костёр! Я им покажу, что не боюсь их!.. Вверху на камнях лежала громадная куча щепы, работники мигом натаскали угля, поднесли факелы и разожгли костёр. Хвостек ухмылялся. Княгиня, не проронив ни слова, кивнула сыновьям и стала спускаться с башни. Юноши покорно последовали за ней.Хвостек мрачно глянул на них, плюнул с башни на весь свет и тоже спустился вниз.Брунгильда большими шагами расхаживала по горнице.— Дети тут не останутся… — говорила она. В эту минуту вошёл Хвостек.— Почему им не остаться? — вскричал он. — Ты хочешь теперь их отправить, чтобы чернь поймала их и убила? Нет, здесь, в городище, они в большей безопасности, чем в поле!Сыновья бросились к ногам матери, моля не отсылать их. Княгиня топнула ногой и насупила брови.— Нет, — сказала она, — нет, сегодня я спрашивала ворожею, видела небесные знамения, все предвещает нам зло… Одно уже сбылось — зажглись огни, хотя никто не хотел этому верить, сбудется и остальное… Мне ведомо больше… все мы погибнем, и даже некому будет за нас отомстить…Хвостек разгневался, гневалась и супруга, оба чуть не набросились друг на друга с кулаками, наконец князь, ворча, опустил голову и, уступая, воскликнул:— Будь что будет!Княгиня велела сыновьям готовиться в путь. Позвали Муху и приказали ему снарядить чёлн. Юношей заставили снять княжескую одежду, надеть простые сермяги и спрятать мечи. У обоих слезы лились из глаз, но они не смели ослушаться матери.Хвостек подошёл к сыновьям и молча прижал их к груди.— Пусть останутся хоть до утра…— Нет, нет… Ни одного часа, завтра поднимется вся округа, начнётся осада… чернь окружит городище, захватит берега озера…Она заломила руки.Юноши молчали, слезы катились по их щекам. Хвостек смотрел на них и гневно рычал, как медведь, когда его растревожат в логове.Княгиня вышла и через минуту вернулась. Голова её была повязана платком, на плечи накинут простой плащ.— Я с вами переправлюсь на другой берег, — сказала она. — Пока вы не сядете на коней, я буду с вами…Она по очереди прижала к себе их головы и поцеловала.Хвост молчал. В горницу через открытое окно врывался свет вспыхивавшего со всех сторон зарева.— Видите, — воскликнула Брунгильда, — это возвещение войны… Быть может, завтра она уже начнётся. Городище… будет обороняться… Захватят городище, мы укроемся в башне… месяца два-три мы сможем продержаться… поезжайте к деду и возвращайтесь с подмогой. Спешите…Тут голос её пресёкся.— А если уже не будет ни нас, ни городища, ни башни… мстите за отца и мать… Мстите всю жизнь, пока не сгинет это ехиднино племя…— Никогда они башню не возьмут, — пробормотал Хвостек. — Ведите саксов, мы продержимся…Сыновья ещё раз бросились к ногам отца и матери, затем покорно вышли во двор. За теремом под купой деревьев стоял готовый чёлн: Муха и другой дюжий парень сидели на вёслах. Брунгильда ступила первая, юноши вскочили за ней; стоя на берегу, Хвостек смотрел, как чёлн удалялся…Все озеро пылало заревом, и лодка, казавшаяся чёрной повернула к заросшему кустами берегу, где легче было незаметно проскользнуть. Долгим, презрительным взглядом Хвостек окинул окрестности и пошёл в горницу. Поздно ночью вернулась княгиня, ещё в слезах после разлуки с детьми. Хвостек уже спал. Она села у огня, вперив взор в раскалённые угли, и уснула лишь на рассвете.На другое утро спрашивали стражу на башне:— Что, не видно вооружённой толпы?— Ничего не видно! Нигде никакого движения… Кругом все тихо и спокойно.Хвост засмеялся.— Не посмеют они, не отважатся…Ждали весь день до вечера — ничего не было. Князь повторял своё:— Не посмеют…Ночь прошла спокойно, утром стража на башне все ещё ничего не видела. Снова наступил вечер, вокруг царила тишина. Княгиня ходила встревоженная, Хвостек повторял: не посмеют.Вдруг на башне затрубили раз, другой, третий. Все вскочили на ноги — челядь, ожидавшая под навесом, работники, укрывавшиеся за валом, дружинники, караулившие на завалинке у крыльца. В вечернем сумраке что-то неясно мелькало. На опушке слева и справа как будто шевелилось что-то огромное и живое… Словно медленно ворочался дракон и полз по земле.Часовой снова затрубил в рог, но от страха у него перехватило дыхание, и он замолк. Люди сбегались отовсюду, карабкались на вал, по лестницам, на крыши… Князь с женой вышли на крыльцо.На опушке появилась толпа, вдруг высыпавшая из лесу.— Кметы идут на городище! — крикнули дружинники, показывая руками.В полутьме все явственнее виднелись собравшиеся на опушке люди, они двигались, приближались, число их росло. Из глубины леса выходили все новые отряды и заполняли долину. Земля гудела. Справа и слева, со всех сторон потянулись рати, медленно, торжественно, без суетни. Минутами в тишине слышался отдалённый гул голосов, как будто ропот волн. Но то не волны в озере роптали, а дышали люди и ступали кони, а на копьях высоко вверху развевались хоругви — священные боевые знамёна.При виде подступавших отрядов у Хвостека и его супруги кровь отхлынула от щёк, они побелели, почти как у тех мертвецов, которых недавно через этот порог за ноги выволакивали из горницы. Князь велел подать меду, выпил чарку и швырнул её об пол.— Все, кто жив, на вал! — крикнул он. — Поджигайте мост!Люди мигом выскочили из ворот и бросились на мост, неся смолу и лучину. Смолой облили сваи. Смерд сам поджёг мост с четырех сторон, а люди пустились бегом к городищу, в заваленные брёвнами ворота.Мрак сгущался, и вдали уже ничего не было видно, но вот пламя вспыхнуло, с шипением охватило балки и вдруг взметнулось вверх. В красном зареве показались башня, двор и вся окрестность вокруг, струйки огня поплыли по озеру. Потом все снова погрузилось во тьму, везде было тихо, только потрескивали горящие балки, и красный дым, клубясь, подымался вверх, наподобие второй башни.Смерд приказал ломать кольями мост, чтобы он скорей подломился и упал. Мост с треском рухнул в воду, дымящиеся, полуобгоревшие бревна, шипя, неслись по волнам.Лодки и челны, стоявшие на берегу, волокли к городищу и прятали во рву. Хвостек, подбоченясь, смотрел: лоб его хмурился, а губы тихо проклинали ехиднино племя.Понемногу балки догорели, огонь погас, темнота показалась ещё чернее, ночь ещё беспросветнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55