Дома он ходил босой, в полотняной рубахе, а теперь оделся по-дорожному и совсем преобразился. На нем была новая коричневая сермяга с синей оторочкой, на ногах новые поршни, подвязанные красной тесьмой, а на голове меховая шапка с пером. На поясе висели блестящий меч и праща, а за плечами — лук и стрелы. Ходил он теперь прямо, высоко подняв голову, как и подобало старому воину, и, казалось, в этом уборе ему поубавилось лет.У ворот уже ждали три лошади, покрытые сукном, их держали под уздцы двое чисто одетых, вооружённых слуг, которые должны были сопровождать своего господина. Все провожали главу дома и подходили к его руке. Провожала его и старая Яга, встревоженная, утирая фартуком слезы: почуяла она, что это не к добру, раз Виш, так давно не выходивший со двора, — разве что к бортям или в лес, — вдруг, никому не говоря, куда и зачем, собрался ехать.Она и Дива подошли вместе с ним к серой лошади, которая рыла копытом землю, но, увидев хозяина, потянулась к нему мордой и заржала, ожидая, когда он сядет. Один из слуг хотел было помочь старику, но Виш, словно вдруг у него прибавилось сил, бодро вскочил на коня, кивнул головой на прощание, показал рукой на лес, — и все трое молча тронулись в путь. Долгое время они ехали вдоль реки. Но вот у самой воды показалось несколько ветхих хижин, за ними на кольях висели сети, а на песке стояли перевёрнутые челны. Наполовину зарытые в землю, похожие на жилища бобров, эти хижины имели крайне убогий вид, но ещё более жалкими казались полуголые люди, которые вышли на голос Виша. Это были пришлые люди, их посёлок, называвшийся Рыбаки, недавно вырос на земле Виша. Несколько голых детишек и сгорбленная, прокоптившаяся от дыма старуха испуганно шарахнулись при виде хозяина, и только двое рыбаков что-то пробормотали сквозь зубы на его вопрос. Отвечая, они искоса, недоверчиво и тревожно поглядывали на Виша.Немного дальше, в лесу, они снова наткнулись на несколько избушек; то был другой посёлок, Бочары, но казалось, что в нём никто не жил. Только кучи щепок и стружек да наваленные бочки у дверей свидетельствовали о занятии обитателей. Теперь тут, и правда, не было ни живой души: женщины с детьми ушли в лес за грибами, а мужчины — за деревом для своих поделок. Однако двери везде оставались незапертыми — такой уж обычай был на всей их земле, и ни один путник никогда не злоупотреблял этим благородным гостеприимством. В каждой избе лежал хлеб, нож, стояла вода. Погреб, кладовка — все было открыто.Один из слуг Виша зашёл в избу напиться и тотчас вернулся к своей лошади. Отсюда они повернули налево, в лес, и поехали прямиком чащей, но двигались с такой беззаботной уверенностью, как будто перед ними лежала широкая дорога. Охотникам было знакомо каждое урочище, каждая ложбинка в лесу, сваленное дерево и ручей.Так, не обмолвясь ни словом, они ехали до поздней ночи; уже звезды зажглись на небе, опережая месяц, когда они остановились на ночлег. Слуги в одно мгновение соорудили шалаш для старика, — один остался при нем, а другой пустил пастись лошадей и их караулил.Ночь прошла спокойно, чуть свет слуги уже готовы были ехать, старик встал ещё раньше, и все трое сели на коней. Виш сам теперь показывал дорогу; нигде во всей округе он не нашёл бы клочка земли, который не был бы ему знаком. Задумываться, размышлять ему не приходилось, инстинкт охотничьих племён ещё звучал в нём со всей силой, он ощущал лес и не заблудился бы даже в незнакомом.Время от времени он глубже вдыхал воздух и по запаху узнавал, была ли вблизи роща, или лужайка, топи или поля. Он слышал, что говорил лес: трава, зеленевшая под ногами, наклон ветвей, мох, окутывавший деревья, кусты, разросшиеся понизу. Его учил полет птиц, даже вспугнутый зверь и то, в какую сторону он бежал.В полдень они выехали к ручью, протекавшему посреди широкого луга. Вдали на отлого поднимавшемся берегу стоял большой двор с ухожами, над которым вился дым.Увидев его, старик достал рог и трижды протрубил. Между тем они все приближались ко двору, возле которого уже собралась толпа.Кто-то из челяди поймал на лугу невзнузданного коня, вскочил на него, ухватился за гриву и, погоняя кулаками по шее, поскакал навстречу старику — взглянул на него и вихрем умчался назад.Видно, и тут мало кто бывал в гостях, оттого с таким любопытством толпились работники у ворот, а за тыном белели женские повойники. Они ещё не подъехали к усадьбе, когда в воротах показался статный мужчина, одетый по-домашнему, — в рубахе навыпуск и короткой поддёвке внакидку. Густые светлые волосы падали ему на плечи, недавно пробившаяся русая бородка вилась пушком вокруг румяного лица, на котором сияли большие синие глаза. Уже издали он приветствовал гостя, радуясь его приезду. Старик тоже замахал ему в ответ и, не доезжая до ворот, остановил лошадь и спешился.— Добро пожаловать, любезный мой господин! — воскликнул молодой хозяин. — Такого гостя, как старый Виш, никогда и не надеялась видеть моя изба.С этими словами он почтительно, словно к отцу, подошёл к старику и хотел поцеловать ему руку.— Рад я вам, как солнцу ясному, — продолжал он весело, — но вместе с тем и печалюсь, что вы, отец мой, трясли свои старые кости, а не велели молодому Доману явиться к вашим дверям.— Захотелось и мне, старику, повидать свет да поглядеть, нет ли каких перемен, — отвечал Виш.Они расцеловались, и Доман, взяв старика под руку, повёл его в светлицу. И тут двор был построен прямоугольником, в одну связь с амбарами и хлевами. Но во всем чувствовался молодой хозяин, которому хотелось, чтобы дом радовал глаз: стены были выбелены, а столбики крыльца искусно расписаны. Кое-где на них висели пучки благовонных трав — тимьяна, девесила и чебреца. Женщины не показывались: все попрятались от чужих… Горница, куда они вошли, была чиста и опрятна, но, должно быть, и здесь не хозяйничали женщины, оттого в очаге, сложенном из камня, не было огня. В углу было ложе, покрытое волчьей шкурой, по стенам развешены луки, мечи и пращи, рога зверей и недавно снятые шкуры. Хозяин усадил гостя, взял со стола белый хлеб и, стоя, переломил с ним. Старик едва уговорил Домана сесть подле него. В глазах весёлого хозяина изображалось живейшее любопытство, но он не спешил с расспросами. Виш тоже сначала повёл разговор о хозяйстве и о лесе. Но вот мальчик подал мёд, и хозяин, чокнувшись, выпил за гостя.Они были одни в горнице.— Ты угадал, — начал старик, — приехал я сюда недаром и, не скрою, с дурными вестями. Худо нам и сейчас, а становится все хуже. — Такбудем добиваться, чтобы стало лучше! — воскликнул Доман.— Скоро не станет ни мирских сходов, ни веча, ни нас, кметов, ни старых обычаев, — медленно говорил Виш, — того и гляди на всех нас наденут путы. Люди говорят, что в старой голове жалобы заводятся, как плесень в старой посуде, но, скажи, разве заводятся они ни с чего, разве выводится цыплёнок без яйца? Князь, да и все Лешеки нас уже не считают за вольных людей. Кметов и владык, выросших на этой земле, равняют с невольниками и чернью. Рабами хотят нас сделать. Они уж не только грозятся, но и истребляют нас, как пчёл, когда, очищая цвель, выгребают весь улей до дна. Хвостек бесчинствует у себя на Гопле. Два дня назад назвал он к себе кметов на пир, напоил их там мёдом с дурманом, что немка его сытит на нашу погибель. На пиру стали они грызться меж собой да кидаться с ножами, так все и передрались насмерть. А трупы их Хвостек велел в озеро побросать, как падаль. У Самона девку пригожую насильно увели, а княгиня отдала её мужу на поругание. Люди его таскаются по дворам, насильничают, людей угоняют, над женщинами охальничают. Избу ли, поле, достаток, или детей — всё, что вздумается, забирают. Так должно ли нам терпеть это да по-бабьи лить слезы и руки ломать? Говори, Доман!У Домана пылало лицо и тряслись губы, он сдерживался и молчал, но едва старик кончил, крикнул:— Эх! Давно бы пора идти на осиное это гнездо и ногами его растоптать.— Скоро слово сказывается, Доман, — перебил его старик, — да нескоро дело делается. Прочно держится княжье гнездо, укрепившись в городище.— Да ведь и городище не духи сложили из камня, а люди, так руками человеческими можно его и разрушить, — сказал Доман.— Нет, не говори, — остановил его Виш, — как построено городище, про то никому не ведомо. Пращуры наши уже его застали! Верно лишь то, что народ, его сложивший, был не наш и исчез с лица земли.Доман молчал,— Нам обоим, — продолжал старик, — не рассуждать об этом, а народ поднимать надо и детей спасать. — Он взглянул на молодого хозяина, который тоже искал его взгляда.— Надо вицы разослать кметам да владыкам и созвать общее вече старейшин. Пусть соберутся и сельские общины и ополья Ополье — так называлась соседская территориальная община у поляков. Крашевский понимает под опольем большие родовые объединения.

, мы начнём, а за нами пойдут и другие.— Ваше слово — для нас веление, — сказал Доман, — пусть несут вицы, но дозвольте и мне молвить слово. Кого звать и куда? Вы-то знаете, отец, что у Хвостека немало своих людей и среди кметов, что Лешеки переженились и расплодились так, что их и не счесть, но ведь и мы не одни… так надо тишком да с оглядкой разведать, что люди толкуют, да подсчитать свои силы, а не идти малой горсткой, чтоб всех нас передушили.— Так и я думал, — сказал Виш. — Я-то хорошо знаю, что у Хвостека приятелей хоть отбавляй и что среди наших тоже есть такие, что с ним побратались; но знаю и то, Доман, что в собственном его роду Лешеков не все за ним пойдут. Дядьев он в кметов обратил и притесняет, племянникам глаза повыколол, а остальные со страху носа не смеют высунуть из своих нор. Эти будут держать нашу сторону.— На вече мы это лучше обсудим, — сказал Доман, — сзывайте вече.— Прежде чем вицы рассылать, — прервал его старик, — поездим по дворам, ничего ещё не говоря, чтоб все поразузнать. Поедем вместе, Доман, к кметам, да и к Лешекам.— Поедемте, отец, — согласился Доман, — я готов. Отдохните у меня, а дальше я отправлюсь с вами.— Как думаешь? К кому? — спросил старик.— Из кметов… к старому Пясту Пяст — легендарный основатель первой исторической княжеской (королевской) династии в Польше.

— за советом: он бедный человек, но мудрый… молчит, а знает больше тех, что болтают.Виш кивнул головой.— А дальше?— Из Лешеков… ну, хоть к Милошу… — сказал Доман.— Это его сыну он выколол глаза.Так они перечисляли дворы, пока гость не приложил палец к губам.— Кроме нас двоих, никто об этом не должен знать. Мы, дескать, едем на охоту.— Едем на охоту. Людей своих оставьте у меня, отправимся вдвоём, это будет лучше.— Лучше, — подтвердил Виш.— Где же мы созовём вече, если порешим собраться? Давно ведь его не было, — сказал Доман.— Где? Там, где вечевали испокон веков. Новое место не к чему искать, да и не найти. В Змеином урочище, неподалёку от священного источника и дуба, за валом на городище, где отцы, деды и прадеды наши собирались. Там и теперь стать вечем и держать совет.Они поглядели друг другу в глаза.— Урочище это в глубине леса, место безопасное, болото со всех сторон. Лучше не сыщешь. Собрались бы старейшины в моем иль твоём дворе, князь отомстил бы, сжёг, а там — кто узнает? Может, и слух до князя не дойдёт.— Слух? — засмеялся Доман. — У него везде есть свои люди, они донесут ему, чуть мы с места двинемся, но из-за этого нельзя же нам сидеть по своим норам. У нас искони созывались веча, так отчего же не созвать сейчас? Немедля надобно разослать вицы.— Да, — сказал Виш, — пошлём двоих по всем дворам, усадьбам и домам сзывать старейшин, но прежде узнать должно, кого нам звать и кто пойдёт с нами. Не худо бы привести к присяге, чтобы каждый поклялся на воде и огне.Понизив голоса, они продолжали совещаться. Порешили на том, что вече надо непременно созвать и что люди не будут ему противиться, а потому стали думать, как его собрать незаметно. Вспомнив, что на Купалу народ и без того собирается по урочищам, наметили канун Купалы.День выбрали своевременно. Ещё не поздно было разослать вицы, а вместе с тем и не так далеко до Купалы, чтоб дело затянулось.Долго они беседовали… Потихоньку судили да рядили дотемна. Мёд стоял на столе, но они почти не дотрагивались до него. Оба сидели, насупясь, даже взор весёлого Домана омрачился. Наконец, переговорили обо всём, хозяин подал старику руку и повёл его к липе, стоявшей на холме за домом. Едва они показались, со двора выскочила целая стая собак и бросилась догонять своего господина, который был ярым охотником. Собаки уселись вокруг них. Поодаль стояла молодёжь, как будто ожидая чего-то. Доман поглядывал на них, а они на него.— Рад бы я вас повеселить да потешить, — сказал хозяин, — но старому человеку не по душе молодые разгульные песни. А хочется нам радушно вас принять да показать, что мы тут не пухнем с пересыпу и не дремлем у огня.— Эй, Стибор! — крикнул Доман, помахав рукой. — Поди сюда.Статный парень, у которого огнём горели глаза, явился на зов.— Лучшего дня для нашего волка мы не дождёмся! — воскликнул Доман. — А перед кем же нам похвалиться, если не перед старым Вишем!— Ведите его сюда из сарая, покажем, что мы не боимся дикого зверя.Стибор весело побежал, а вслед ему понеслись довольные голоса. Собак загнали во двор, оставив лишь нескольких на сворке. Виш и Доман подошли к воротам, где толпились парни. Хозяин приказал людям вооружиться рогатинами и расставил их по кругу. Сам взял копьё с железком и встал поодаль. Слуги с трудом удерживали на сворках собак, которые рвались, почуяв, что их привязали недаром.Доман хлопнул в ладоши, и ворота со скрипом отворились.Волк, просидевший несколько дней в неволе, был оглушён, напуган и нескоро решился воспользоваться свободой. Со двора улюлюкали, стучали палками в стену; он съёжился, но не двигался с места и только ляскал зубами. Наконец, его выгнали раскалёнными прутьями; добежав до ворот, он высунул голову, осторожно огляделся, прыгнул и остановился. Все замерли, не сводя с него глаз, только визгливо завыли собаки, а волк побежал — сначала неуверенно, потом быстрей, быстрей, все время высматривая, каким путём пробраться в лес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55