На смену старым кадрам приходили новые люди. Естественно, большая часть перестановок касалась руководства. Меня, единственного из сотрудников, не волновало происходящее. Приходил, отмечался и немедленно покидал опостылевший гараж. Бродил по улицам, сидел на скамейках в парках и скверах. Отдыхал. Вновь и вновь возвращался к пережитому. Анализировал. Сомнений и угрызений совести не испытывал. На кладбище, на поминки по Полу зван естественно не был. Да и сам бы не пошел. Следователь, ведущий дело о взрыве, пару раз вызывал для дачи показаний. Вздыхал, говоря о тупике, о полном отсуствии свидетельств, улик. Я разводил руками, сочувствовал, но ничего не добавлял к первым показаниям. О моих взаимоотношениях с погибшим руководителем фирмы следователь не знал, а посвященные не торопились просвещать его. Да это ровным счетом ничего бы и не изменило. Алиби у меня было четкое. Когда я сказал об увольнении и отъезде на родину, следователь не стал удерживать, только предупредил о необходимости явки в случае суда, или если по ходу расследования обнаружатся новые факты. Впрочем, добавил он, и то и другое маловероятно. Получив полный рассчет, собрал скудный свой багаж и вновь улетел в Харьков.
Глава 27. За бугор. Возвращение в Харьков подвело определенный итог прожитому. Служба на убиенного Пола, полеты, командировка в Чечню, логически продолжали предыдущую линию жизни. Разве, что ответственности поменьше, денег - значительно больше, да погоны отсутствовали. Теперь со всем этим покончено. Видимо навсегда. По приезде домой я провел генеральную уборку и заново переставил старенькую мебель, а затем некоторое время наслаждался непривычным покоем и тишиной. Молодая вдовушка честно сдержала свое обещание и рассчиталась за все сполна. Потому с поисками работы не торопился, помня, что всегда в силе оставалось предложение Димыча о сотрудничестве. Наблюдая постсоветскую жизнь России и Украины я все чаще и чаще вспоминал Веронику, ее решение бросить все и уехать, удрать куда глаза глядят подальше от родных пределов. Да, жаль, что нельзя вновь вернуться в тот день, ответить согласием, плюнуть на армейскую карьеру и попытаться начать жизнь сначала, на другом берегу, с любимой и любящей женщиной. Наслаждаясь бездельем я пробывал читать книги, в изобилии появившиеся на прилавках магазинов, ларьков, палаток, будочек. Под разнообразием ярких лакированных обложек оказывались по большей части дешевые, клепаемые на один манер детективы. Часть писанины имитировала переводы с английского неких никому не ведомых авторов. Начав читать один такой детектив вскоре уверился, что это не американское, а домашнее самопальное сочинение на вольную гангстерскую тему. Попалась на глаза пара - тройка фантастических романов уважаемых и любимых ранее авторов. Новые издания оказались настолько непрофессиональными, сляпаными торопясь, кое-как, что читать расхотелось буквально с первых страниц. Фантастика вслед за детективами отправилась в мусоропровод. С разбегу купил сразу несколько запрещенных ранее книг, освобожденных перестройкой от небытия цензуры. Увы, они оказались настолько далекими от реальности, с таким несовременным языком, что чтение вместо удовольствия доставляло изрядную головную боль. Одолжил у Димыча легендарный труд бородатого старца. Хронология гениальных преступлений, записанная рукой старательного архивариуса, разбавлялась время от времени личными переживаниями. Чтение не из легких, но по крайней мере добротно написанное историческое повествование. Не без надрыва правда, но прочитал от корки до корки. С преступлениями Сталина и кампании все было понятно и раньше, детали, новые факты помогли глубже понять то злосчастное время, абстрагировать его на сегодняшний день. Остался неясный, смутный осадок от параллельной основной сюжетной линии истории судьбы самого автора. Странный, неприятный, мутный. Из прочитанного выходило, что подвел человек своими подметными письмами невольных попутчиков, друзей, знакомых. Людей арестовали, судили, отправили в северные лагеря на долгие стандартные сроки, а сам инициатор переписки, совсем кстати не уместной в военное время, получил на удивление мягонький по тем временам приговор, да еще и возможность отсидки в московских, совсем не Колымских условиях. Человек заболевает раком. Трагедия. В тяжелейших условиях лагерной больнички его оперирует и спасает заключенный-врач. Бешеные бандюки-бандеровцы закалывают несчастного лекаря. Прямо в кабинетике. То ли за то, что еврей, то ли за то, что врач. Непонятно. Но прямо на глазах несчастных пациентов. Страшно? Кому как, а автору - не очень. Старец больше сочувствует бандерам, уголовникам чем погибшему. Странно все это. Да Бог ему судья. Пытался ходить в кино, но быстро забросил. В заплеванном, с ободранными сидениями зале одного из лучших в давние времена кинотеатров шли третьесортные, закупленные наверное на вес, не первой свежести американские фильмы. Ленты представляли несомненный практический интерес для неполовозрелых прыщавых юнцов азартно тискающих в полутемном зале визжащих подружек. Но не более того. Возвращался в пустую квартиру, включал телевизор. С экрана обрушивался псевдополитический бред на ужасном украинском, либо волна пошловатых, а часто просто порнографических фильмов. Раскрепощенная, освободившаяся от пут просмотровых комиссий эстрада на двух родственных языках орала про зайку, про заразу которая не дала два разу и прочее подобное. Практически все современное литературное и исполнительское творчество, изобразительное искусство, ориентировались на самый примитивный низкопробный ширпотреб, с его полукриминальными вкусами, примитивными образцами. Язык, повседневный, расхожий русский язык общения, словно губка впитывал словановоделы, выползщую из под нар феню, сленг портовых кабаков и публичных домов, открывшегося перед ошарашенной публикой, самого доступного, третьесортного зарубежного мирка. Писатели, поэты и прочие творческие буревестники перестройки, бившиеся ранее в золоченных клетках социализма, мечтавшие о волюшке-воле, получив ее родимую захлебнулись с непривычки и здорово сникли. Лишившись элитных домов творчества, гонораров, почета, званий, люди порастерялись и не создали ничего путного. Самым забойным успехом пользовались вытащенные из архивов проклятого социалистического наследия песни, музыка, фильмы и книги. Открытое настежь окно, лучше любого телевидения, надежнее бормочущего в углу радио, просвещало о повседневной жизни дома, двора, города, страны. Однажды утром, одним из первых я узнал о новом герое дня, провернувшем нехитрую аферу. По объявлениям в газетах сей финансовый гений скупал у лохов машины, квартиры. Умелец предлагал продавцам небольшую предоплату наличными, а остальное обещал заплатить позже. Весь фокус заключался в том, что покупатель предлагал больше чем просили продавцы. Сомневающимся, рекомендовал удостовериться о его личности у надежных людей из городских авторитетов. Многие, видя возможность подзаработать, шли на отсрочку платежа. Шустрый малый, вступая во владение собственностью, тут же перепродавал купленное подешевле, да побыстрее. Прокрутившись некоторое время аферист естественно исчез, киданув несчастных лохов. Двор, своим коллективным, пропитым, вырождающимся разумом не сочувствовал потерпевшим, высмеивал их, оплевывал и унижал. Воспевал и возносил двор - героя-пройдоху. Местные цицеронши перемывали кости опустившихся училок, бродящих по давно не ремонтированной, ободранной школе из-за отсутствия нормальных туфель в рваных домашних тапочках. Ругались и негодовали, возмущались тем, что на экзамены дети вынуждены теперь таскать жратву для экзаменаторов, дабы бедолаги не попадали с голоду в обморок. С другой стороны, плебс понимающе относился к молоденьким педагогиням выходящим, с горя и безнадеги, подрабатывать по вечерам на панель. Почтенные матроны-родительницы громогласно обсуждали достоинства потенциальных женихов, причем котировались не инженеры, не рабочие, а бандюки и рекетеры. Не летчики, не ученые, как бывало в мои молодые годы, но бизнесмены, кидалы, каталы, сутенеры. На худой конец - милиционеры. Захлебываясь от восторга, не погодам потасканные девицы, вещали о турецких борделях, о немецких улицах красных фонарей, австрийских пип-барах. На фоне приходящего в запустение, обезлюдевающего, умирающего без тепла и света города, сновали шикарные, неведомыми путями завезенные лимузины, развозя избранных и народных избранников. Героев, сумевших обмануть, урвать, кинуть. Кидали знакомых и незнакомых, друзей и родных. Чем больнее - тем круче. Это входило в новые понятия чести, гордости и славы. Одним словом, в понятия. По тротуарам, прижимаясь к стенам зданий, увертываясь от летящих из-под колес ошметков грязи сновали не успевшие вскочить в белый мерседес счастья люди. Я не принадлежал ни к одним, ни к другим. Болтался где-то посередине со своей древней, но чистой и надежной волжанкой, крепкой старой мебелью, прошедшими испытание временем книгами. С устаревшими, никому ненужными представлениями о жизни. Верный ... пока еще... памяти погибших друзей, повергнутых в прах знамен, рухнувших символов великой империи. ... Тошно. Все чаще приходила в голову мысль бросить все к чертовой матери. Удрать подальше от этих осколков прежней жизни. Забыть в тяжелом, изнурительном труде прошлое. Попытаться начать все с нуля, с начала, с чистого листа. Встречаясь со своими старыми друзьями, с новыми приятелями Димыча, сделал вывод о необходимости и возможности эмигрировать, слинять за бугор по новой терминологии. Люди взахлеб рассказывали о чудесной, открывающей перед всеми небывалые перспективы стране за океаном. Раньше, на службе, эта страна носила вполне определенное название - Наиболее вероятный противник, но другие времена новые приоритеты. В той, прошлой жизни я оказался безмерно далек от людей, выезжающих за границу. Принимал как должное, невозможность, абсурдность, пусть даже кратковременного пересечения родных рубежей. Тепереь пределы расстаяли и открывшиеся дали манили зыбкими, туманными образами. Наступил день и, дозрев, я откровенно переговорил с Димычем. - Правильно, братан! - Хлопнул друг ладонью по плечу. - Сам давно решил, покручусь тут сколько смогу, а потом тоже рвану когти. Даже не для себя - ради детей. Ну, что им сидеть в этой жопе. Не глисты же. - Белозубо ощерился дружбан новенькой металлокерамикой зубов, несказанно довольный удачным каламбуром. Потом добавил серьезно, - Это дело нужно обмозговать. Найти концы. Людей.
Мы вновь вернулись к разговору об эмиграции через несколько дней. Братан Димыч времени даром не терял. - Нашел. То что нам надо. Надежный человек. Недешевый, но работает практически без сбоев. Занимается исключительно эмиграцией. Уже сотни людишек за бугор с его помощью свалили. Да ты его возможно и знаешь, встречались у меня пару раз и назвал ничего мне неговорящую фамилию, незнакомое имя. - Ладушки, увидишь - вспомнишь. Вот телефон. Звони, договаривайся о встрече. Контора нужного человечка находилась в грязноватом и довольно непрезентабельном помещении бывшего красного уголка, занимавшем угловую квартиру первого этажа старенькой хрущобы. Окно кабинета пересекали стальные пруты добротно сваренной решетки. Канцелярский стол распологался несколько непривычно, не против окна, а возле глухой стены, так, чтобы восседающий за ним человек не был доступен любопытному глазу. Вместо шкафов вдоль стен выстроились серые стальные сейфы. - Присаживайтесь, дорогой, в ногах правды как не имелось при социализме, так и при капитализме не наблюдается. - Произнес привставая из-за стола невысокий полненький человек с улыбчатым, кругленьким лицом. - За границу собрались? Одобряю, одобряю. Разве здесь жизнь? Суета сует и всяческая суета. Излагайте суть дела. Не теряя времени толстячок приготовился слушать, одновременно прихватив толстыми пальчиками с коротко подстриженными ногтями из стоящего на столе кулька пригоршню каленых семечек. Человечек как автомат отправлял в рот одну за другой черные капельки и с пулеметной скростью отстреливал влажную, серо-черную шелуху в лежащую перед ним на столе книгу в кожанном переплете. Мой рассказ не занял много времени. Говорить вообщем-то было не о чем. - Так. Не густо. Сразу нескромный вопрос. Деньги у вас есть? Работаем мы с лучшими американскими адвокатами. Русского, ха-ха-ха, естественно, происхождения. Практически без осечек. Но стоит все дорого. Свобода вообще дело денежное, не для бедняков. В ответ я гордо назвал ему приблизительную сумму на которую мог рассчитывать.
- Не густо, совсем не густо. А еще авиабилеты, деньги на первое время. На бизнес. На дом. В крайнем случае, на квартиру. ... Постараюсь, в общем виде, описать несколько возможных вариантов эмиграции. Проще всего было бы стать вам евреем, ну на худой конец - еврейским мужем. Но с вашей фамилией, отчеством, извините, национальностью далеко сейчас не уедешь. Сейчас - евреи в цене. Другие времена. Вот раньше, при социализме, что да, то да, ваше происхождение котировалось. Коренная национальность! Я помню, год потратил на эту мутотень. Он сгреб ладошкой прилипшую к губам шелуху. - Вот вам жизненный пример. Одному другу, очччень хорошему человеку, приспичило детей отдавать в школу. А фамилия... - Он схватился за виски. - Ну, предположим - Шустерман. Теперь - это таки да. А тогда... Детям идти в школу, потом поступать в институт, а не дай Бог попасть в Армию... Ужас! Он ко мне... Помоги! - Что мы делаем? Человек разводится с женой. Формально, естественно. Жена выходит замуж, не покидая семейного очага, за простого местного человека с хорошей фамилией... предположим Аверченко. И принимает от него этот скромный дар в качестве свадебного подарка. Потому как более никакими материальными ценностями данный индивидуум не обладает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45