ванна на ножках отдельностоящая
... и обязательно Бабий Яр. Обязательно. Я читал Евтушенко, Кузнецова.... здоровый мужик, а тут глаза стали мокрыми ... и в груди... Обязательно Бабий Яр. Вася, единственный посвященный в мою историю, тактично подсказывал, направлял. - Потом - через Белоруссию, заповедными лесами по Ленинградскому шоссе до Пушкинских гор, Святогорского монастыря. Поклониться Пушкину. Возьмите с собой томик стихов, - он мечтательно закрыл глаза, - поставьте машину, пройдите неторопясь к Михайловскому, по аллеям, тропам, выйдите к любимой скамейке поэта или на поляну под вековые деревья и читайте стихи.... Прекрасно! Василий Александрович воудушевившись вскочил на ноги, начал расхаживать по комнате излагая нам невероятное, удивительное путешествие. - От тех мест недалеко до Новгорода, Пскова - это сказка. Памятники старины глубокой. Новгородский Кремль, Вече, Памятник тысячилетия России, Печорский монастырь. И ... в Ленинград! Там Эрмитаж! Русский Музей! Дворцы! Фонтаны! Театры! - Его глаза сверкали, лицо раскраснелось, обычно сдержанный, интеллигентно отрешенный, сейчас он был возбужден и прекрасен в своем вдохновении. Если устанете от впечатлений, поезжайте на Корельский перешеек, в Куоколу, ныне Репино. Или в Прибалтику. На Рижское взморье. В Пярну. Там чудесные пляжи, дюны, сосны, отдохнете, покупаетесь и домой. Если вода Балтики покажетсят холодной и останется время, то что вас держит? Люди Вы холостые, свободные - махните не заезжая домой в Крым, поваляться на песочке, поплескаться в теплой соленой водичке, пофлиртовать с загорелыми девушками. Мы с Димычем переглянулись и ударили по рукам. Вася ушел к семье, а мы до поздней ночи прикидывали по Атласу автомобильных дорог маршрут путешествия, места возможных остановок, список необходимого в дорогу. С отпуском у моего приятиля проблем не предполагалось. Отношение с начальством нормальное, незавершенки за ним не числилось, неиспользованный отпуск висел еще с прошлого года, когда он все время отдавал работе над изобретением. На следующее утро Димыч смотался на завод, оформил отпуск и получил причитающиеся деньги. На обратном пути забежал на базар и купил громадного вяленого леща. Торжественно, отклонив все контродоводы вложил свой денежный взнос в общий бензиновый котел, леща в продуктовый запас и был провозглашен штурманом экспедиции. В четыре руки мы вымыли волжанку, проверили давление в шинах, заполнили на заправке бензином бак и пару запасных канистр. Закинули их в багажник. Остальной груз приготовили и сложили на кухне и в коридоре. Выезжать решили, не откладывая дела в долгий ящик, на следующий день, раненько утром, по прохладе. Глава 22. Дороги
Поднявшись с первыми лучами солнца мы подогнали машину к подъезду и Димыч самолично начал расскладывать дорожные припасы в багажнике. Мне этого дела не доверил, решительно заявив, что всегда раскладывает вещи в определенном, строгом, научно-обоснованном порядке только при котором возможно быстро определить местоположение искомого предмета, а затем извлечь на свет божий с минимальными затратами времени и сил. Друг залез по пояс в багажник и стал колдовать с нашими сумками и пакетами, перекладывая всё раз за разом по-новому, нудно бормоча под нос всякие несуразицы. Солнце между тем вставало все выше, а наша экспедиция так и не тронулись в путь. Наконец мне эта возня надоела. Запустил двигатель, включил первую передачу и плавно начал отпускать сцепление. Машина тихонько покатилась вперед. В зеркало бокового вида я наблюдал остолбеневшего с зажатым в руке лещом Димыча. До него, к счастью, все доходит очень быстро. Вкинул в глубь багажника рыбину, захлопнул крышку, вскочил на сидение и хлопнул дверкой. Путешествие началось. Чем дальше отъезжали от дома, тем безоблачней и радостней становилось на душе. Прощаясь с утренним Харьковом проскочили центр города с памятником Шевченко, соборами, миновали привокзальную суету, мост над желзнодорожными путями, Холодную гору с мрачным тюремным замком и выскочили на Киевскую трассу. Небо наливалось голубизной, солнышко светило, на душе постепенно становилось легко и радостно. Димыч перебрался на заднее сидение к гитаре, и мы рванули вдаль под Высоцкого, Галича и Окуджаву. Мимо проносились поля и дубравы, деревни и городки, живущие своей, непонятной для непосвященных странников, жизнью. Сновали большегрузные грузовики, на удивление разноцветные, мирные, забитые гражданскими грузами, совсем не похожие на камуфлированные афганские боевые КАМАЗы и Уралы.. Придорожные столовые и кафе, окруженные стадами запыленных усталых машин, давали путешествующим отдых и еду. Колодцы под треугольными пестрыми крышами позванивая цепью и плеща звонкой студеной водой поили проезжих в полуденный зной. Мосты проносили под колесами волжанки воды неторопливых рек с теплоходами, катерами, рыбачьими лодками. Все было невероятно интересно как и предсказывал Вася. Хотелось останавливаться в каждом понравившемся уголке и впитывать в себя его неповторимое обояние, раскидывать удочки на первой встреченной речушке, пройтись по улочке самого небольшого селения. Не рвали небо барражирующие истребители, не трещали выстрелы, не полыхали взрывы. Жизнь казалась воистину прекрасна. Очень скоро наш экипаж осознал, что останавливаясь по первому малейшему поводу для восхищения и умиления, для перекура и перекуса, очень тяжело добраться к берегам Балтийского моря. Перегоны стали длиннее, стоянки короче. Острота впечатлений притупилась. Но в целом все происходило по сценарию разработанному в харьковской квартире. Блестело солнце сквозь купол Софийского собора, переливалось на цветных фресках, на витражах, на древних строгих ликах святых. Тихо и прохладно, благостно было в подземных ходах Лавры. Поражали в музее микроскопические чудеса, сотворенные руками умельцев. Шелестел шинами, гудел голосами, крутил людские круговороты пестрый, праздничный Крещатик. Открытые двери магазинов втягивали потоки людей и выпускали их отяжеленных покупками, свертками, кульками, сумками. В отличие от Харькова купленные в Киеве продукты оказались гораздо лучшего качества, свежее, вкуснее. Следуя советам Димыча, я несколько облагородил свой скудный гражданский гардероб, использовав часть чеков на покупку джинсов, летние рубашки, плавки, куртку. Милые девушки из валютного магазина с прекрасно тонированными кукольными личиками проявляли к двум пусть не очень молодым, но и не старым людям с тугими кошельками, исключительное внимание, готовое плавно перерасти в бескорыстную дружбу, но нам было не до них. Ночевали, откинув сидения на стоянке автокемпинга в Дарнице, вскакивали с первыми лучами солнца, ополаскивали лица холодной водой из под крана, бросали в рот приготовленные наскоро бутерброды с колбасой или сыром, заедали яркими тугими помидорами, хрустящими, с пупырышками огурцами, купленными на соседнем рынке, запивали все растворимым кофе из термоса и отправлялись за очередной порцией впечатлений. Побывали на том месте, где много лет назад прорезал грешную землю Бабий Яр. Теперь его не существовало. Яр сравняли с землей, засадили травой, где могли застроили домами. Стоял недалеко от шоссе только памятник. Монумент всем сразу и никому персонально. С унифицированными, стандартными лицами многочисленных, переплетенных общей смертью фигур. Застывший матрос - со стандартным волевым лицом плакатного матроса, растиражированного на миллионах почтовых открыток, марок, памятников, плакатов, репродукций. Лица женщин, стариков, детей - только лики повторенные многократно в каждом следующем, обезличенные, не несущие на себе ни индивидуальных, ни национальных черт. В молодые годы я прочитал в Юности повесть о Бабьем Яре, это все, что знал тогда о великой трагедии, но даже этого малого оказалось достаточно чтобы понять - в этом месте убивали прежде всего евреев, тысячами, десятками тысяч, детей, стариков, женщин неспособных оказать сопротивление. Беззащитных, обреченных, обнаженных перед безжалостными пустыми глазами человекоподобных палачей. Ограбленных до нитки перед смертью. Прошедших своим тяжким последним маршем мертвых перед глазами еще живых. Перед вчерашними друзьями и соседями. Большинство провожавших в крестный путь, парализованных страхом людей, было неспособно оказать помощь и страдало, меньшинство - злорадствовало, трусливо предавая, не понимая, что следом проследует в небытие в недалеком будущем. Потом в этом страшном месте убивали многих. Сюда шли, чтобы лечь в яр, измученные ранами, связанные колючей проволокой, плененные в бою, но не сломленные моряки днепровской военной флотилии. Потом здесь казнили партизан, подпольщиков и военнопленных. Все было... Остался только безликий словно канцелярский стул, памятник со скомканной, непонятной надписью, такой же серой как и сам мемориал. *** Покинув Киев неслись по прямому, пустынному ночному шоссе, вжимая до полу педаль газа, сквозь вековые леса в Белоруссию. Молчали, пораженные величием и неприступностью дубрав. Представляли как жутко было идти через них немецким солдатам, ожидавшим из-за каждого дерева выстрела, на каждом повороте дороги мины. Понимать - понимали, но сочувствия к ним не находили в душах. Невольно вспомнился Афганистан, где проклятые душманы минировали дороги, где пули от старинных Буров пробивая бронежилеты, выбивали сердца молоденьких парнишек, в том чиле и белорусских, пришедших в чужую страну. Но ведь вошли в Афган не по своему желанию, по слезной просьбе правителей страны. Защитить от банд. Дать возможность вырваться из затхлого, застывшего на столетия средневековья. В результате одни пошли с нами, другие - против, третьи предпочли жить как и жили раньше, как жили их отцы, деды, прадеды, ничего не меняя и не желая изменить. *** Мчалась ровно гудя мощным движком машина. Стелились над полянами, болотами, озерцами белесые туманы, кричали в ночи птицы. Мы сменяли друг друга за рулем, вместе с зарей влетали в городки со спокойными, доброжелательными людьми в серых ватниках, серых брюках, серых рубашках и таких же серых кепках. Неприхотливость, бедность бытия поражала. Она резко контрастировала с жизнью Украины. Самое удивительное состояло в том, что даже маленькие придорожние магазинчики, появляющиеся с завидной регулярностью вблизи шоссе, буквально ломились от импортного пестрого тряпья. Появись такое на день в Харькове, да в любом из пройденных мною гарнизонных городков, население размело бы все в два счета. Здешний же народ нес в авоськах буханки хлеба, батоны колбасы, пачки сахара да зеленоватые водочные бутылки. У этих лесных людей имелись свои приоритеты. Основательно, крепко привязав купленное к рамам стареньких надежных велосипедов, уложив в мотоциклетные каляски ИЖов люди уезжали в глубину лесов по проселочным, узким, продавленным в травостое дорогам. Вставали перед нами лазоревые на восходе солнца купола северных церквей, белые, похожие на крепостные, стены Новгородских и Псковских соборов. Чинно, неторопливо шли по ухоженным дорожкам Печерского монастыря ученые монахи в клобуках и рясах. О чем-то богословском тихо переговаривались, часами не меняя позы, сидящие на скамейках между кустами цветущих роз послушники. Мерно били колокола на древней звоннице. Проходили исстрадавшиеся, пришедшие за утешение люди со всех концов страны. Припадали к иконам страждущие. Замаливали грехи грешники. Дефилировали туристы, зачарованно смотря по сторонам, поражаясь благолепию, тихой красоте, поразительной, невероятной чистоте и ухоженности, неземной зелени сада, населенного певчими птицами. На выезде из Печер мы увидели ветхого старичка в сереньком пиджачке, старых потрепаных, с бахромой на обшлагах брюках, ветхих сандалиях на босу ногу, со старомодным саквояжем в тонкой, обвитой синими жилами руке, шедшего по тропочке вдоль неровной, побитой, с засыпанными щебнем колдобинами, дороги. Старик шел в том же направлении в котором осторожно объезжая рытвины двигался наш экипаж. - Притормози, - попросил Димыч. Я остановил машину. - Дедушка, давайте Вас подвезем. Ведь по пути. - Предложил Димыч старичку. - Спасибо, сыночки. Да с деньгами у меня не густо... - О чем Вы говорите! - Перебили в один голос. - Садитесь, поехали. Димыч вышел и приветливо распахнул дверку. Старик отряхнул с брюк и пиджака невидимую пыль. Поблагодарил, сел на заднее сидение. Некоторое время ехали молча. - Наверное грибные здесь места? - нарушил молчание Димыч. - Грибные и ягодные. Да время неподходящее, для грибов и ягод еще срок не пришел.Для одних уже поздно, для других еще рано. - Старик посмотрел на Димыча чистыми, голубыми словно васильки глазами. - Хороший ты человек, - сказал он Димычу. - Простой, честный и незлобливый. Нет пока тебе удачи, но прийдет и твое время. Да не надолго. Жаль мне тебя. Не вовремя родился. - Вздохнул тяжело. - Ох, грехи наши. Я перехватил в зеркале заднего вида его пристальный, пронизывающий взгляд. - У тебя другая судьба. Кровь на тебе..., - и замолчал. Через несколько минут у отходящей в лес тропки, попутчик попросил нас остановиться. Машина стала, и Димыч выпустил нашего пассажира. - Спасибо, сынки, за доброту. Денег у меня нет, а вот скажу я вам коекакие слова. Не знаю помогут вам аль нет. Люди редко верят, но на то и жизнь. Может, однако, когда и вспомните. Пребудут три царя на престоле. Последний меченный. Он задумает делать добро, а выйдет еще большее зло. Чем больше будет стараться, тем хуже станет получаться. Падет на землю звезда и рассыпется черным прахом злым. За сим смутные времена наступят, злые. Одни богатеть начнут на зле, другие на добре нищать. Смертельные времена. От людей зависит как они долго продлятся, от их выбора, от совести. Не тот выбор сделают и прийдет царство антихриста, за ним страшный суд. Дедок повернулся и зашагал по тропочке в лес, оставив нас в крайнем удивлении и расстерянности. - А на тебе действительно ... кровь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Поднявшись с первыми лучами солнца мы подогнали машину к подъезду и Димыч самолично начал расскладывать дорожные припасы в багажнике. Мне этого дела не доверил, решительно заявив, что всегда раскладывает вещи в определенном, строгом, научно-обоснованном порядке только при котором возможно быстро определить местоположение искомого предмета, а затем извлечь на свет божий с минимальными затратами времени и сил. Друг залез по пояс в багажник и стал колдовать с нашими сумками и пакетами, перекладывая всё раз за разом по-новому, нудно бормоча под нос всякие несуразицы. Солнце между тем вставало все выше, а наша экспедиция так и не тронулись в путь. Наконец мне эта возня надоела. Запустил двигатель, включил первую передачу и плавно начал отпускать сцепление. Машина тихонько покатилась вперед. В зеркало бокового вида я наблюдал остолбеневшего с зажатым в руке лещом Димыча. До него, к счастью, все доходит очень быстро. Вкинул в глубь багажника рыбину, захлопнул крышку, вскочил на сидение и хлопнул дверкой. Путешествие началось. Чем дальше отъезжали от дома, тем безоблачней и радостней становилось на душе. Прощаясь с утренним Харьковом проскочили центр города с памятником Шевченко, соборами, миновали привокзальную суету, мост над желзнодорожными путями, Холодную гору с мрачным тюремным замком и выскочили на Киевскую трассу. Небо наливалось голубизной, солнышко светило, на душе постепенно становилось легко и радостно. Димыч перебрался на заднее сидение к гитаре, и мы рванули вдаль под Высоцкого, Галича и Окуджаву. Мимо проносились поля и дубравы, деревни и городки, живущие своей, непонятной для непосвященных странников, жизнью. Сновали большегрузные грузовики, на удивление разноцветные, мирные, забитые гражданскими грузами, совсем не похожие на камуфлированные афганские боевые КАМАЗы и Уралы.. Придорожные столовые и кафе, окруженные стадами запыленных усталых машин, давали путешествующим отдых и еду. Колодцы под треугольными пестрыми крышами позванивая цепью и плеща звонкой студеной водой поили проезжих в полуденный зной. Мосты проносили под колесами волжанки воды неторопливых рек с теплоходами, катерами, рыбачьими лодками. Все было невероятно интересно как и предсказывал Вася. Хотелось останавливаться в каждом понравившемся уголке и впитывать в себя его неповторимое обояние, раскидывать удочки на первой встреченной речушке, пройтись по улочке самого небольшого селения. Не рвали небо барражирующие истребители, не трещали выстрелы, не полыхали взрывы. Жизнь казалась воистину прекрасна. Очень скоро наш экипаж осознал, что останавливаясь по первому малейшему поводу для восхищения и умиления, для перекура и перекуса, очень тяжело добраться к берегам Балтийского моря. Перегоны стали длиннее, стоянки короче. Острота впечатлений притупилась. Но в целом все происходило по сценарию разработанному в харьковской квартире. Блестело солнце сквозь купол Софийского собора, переливалось на цветных фресках, на витражах, на древних строгих ликах святых. Тихо и прохладно, благостно было в подземных ходах Лавры. Поражали в музее микроскопические чудеса, сотворенные руками умельцев. Шелестел шинами, гудел голосами, крутил людские круговороты пестрый, праздничный Крещатик. Открытые двери магазинов втягивали потоки людей и выпускали их отяжеленных покупками, свертками, кульками, сумками. В отличие от Харькова купленные в Киеве продукты оказались гораздо лучшего качества, свежее, вкуснее. Следуя советам Димыча, я несколько облагородил свой скудный гражданский гардероб, использовав часть чеков на покупку джинсов, летние рубашки, плавки, куртку. Милые девушки из валютного магазина с прекрасно тонированными кукольными личиками проявляли к двум пусть не очень молодым, но и не старым людям с тугими кошельками, исключительное внимание, готовое плавно перерасти в бескорыстную дружбу, но нам было не до них. Ночевали, откинув сидения на стоянке автокемпинга в Дарнице, вскакивали с первыми лучами солнца, ополаскивали лица холодной водой из под крана, бросали в рот приготовленные наскоро бутерброды с колбасой или сыром, заедали яркими тугими помидорами, хрустящими, с пупырышками огурцами, купленными на соседнем рынке, запивали все растворимым кофе из термоса и отправлялись за очередной порцией впечатлений. Побывали на том месте, где много лет назад прорезал грешную землю Бабий Яр. Теперь его не существовало. Яр сравняли с землей, засадили травой, где могли застроили домами. Стоял недалеко от шоссе только памятник. Монумент всем сразу и никому персонально. С унифицированными, стандартными лицами многочисленных, переплетенных общей смертью фигур. Застывший матрос - со стандартным волевым лицом плакатного матроса, растиражированного на миллионах почтовых открыток, марок, памятников, плакатов, репродукций. Лица женщин, стариков, детей - только лики повторенные многократно в каждом следующем, обезличенные, не несущие на себе ни индивидуальных, ни национальных черт. В молодые годы я прочитал в Юности повесть о Бабьем Яре, это все, что знал тогда о великой трагедии, но даже этого малого оказалось достаточно чтобы понять - в этом месте убивали прежде всего евреев, тысячами, десятками тысяч, детей, стариков, женщин неспособных оказать сопротивление. Беззащитных, обреченных, обнаженных перед безжалостными пустыми глазами человекоподобных палачей. Ограбленных до нитки перед смертью. Прошедших своим тяжким последним маршем мертвых перед глазами еще живых. Перед вчерашними друзьями и соседями. Большинство провожавших в крестный путь, парализованных страхом людей, было неспособно оказать помощь и страдало, меньшинство - злорадствовало, трусливо предавая, не понимая, что следом проследует в небытие в недалеком будущем. Потом в этом страшном месте убивали многих. Сюда шли, чтобы лечь в яр, измученные ранами, связанные колючей проволокой, плененные в бою, но не сломленные моряки днепровской военной флотилии. Потом здесь казнили партизан, подпольщиков и военнопленных. Все было... Остался только безликий словно канцелярский стул, памятник со скомканной, непонятной надписью, такой же серой как и сам мемориал. *** Покинув Киев неслись по прямому, пустынному ночному шоссе, вжимая до полу педаль газа, сквозь вековые леса в Белоруссию. Молчали, пораженные величием и неприступностью дубрав. Представляли как жутко было идти через них немецким солдатам, ожидавшим из-за каждого дерева выстрела, на каждом повороте дороги мины. Понимать - понимали, но сочувствия к ним не находили в душах. Невольно вспомнился Афганистан, где проклятые душманы минировали дороги, где пули от старинных Буров пробивая бронежилеты, выбивали сердца молоденьких парнишек, в том чиле и белорусских, пришедших в чужую страну. Но ведь вошли в Афган не по своему желанию, по слезной просьбе правителей страны. Защитить от банд. Дать возможность вырваться из затхлого, застывшего на столетия средневековья. В результате одни пошли с нами, другие - против, третьи предпочли жить как и жили раньше, как жили их отцы, деды, прадеды, ничего не меняя и не желая изменить. *** Мчалась ровно гудя мощным движком машина. Стелились над полянами, болотами, озерцами белесые туманы, кричали в ночи птицы. Мы сменяли друг друга за рулем, вместе с зарей влетали в городки со спокойными, доброжелательными людьми в серых ватниках, серых брюках, серых рубашках и таких же серых кепках. Неприхотливость, бедность бытия поражала. Она резко контрастировала с жизнью Украины. Самое удивительное состояло в том, что даже маленькие придорожние магазинчики, появляющиеся с завидной регулярностью вблизи шоссе, буквально ломились от импортного пестрого тряпья. Появись такое на день в Харькове, да в любом из пройденных мною гарнизонных городков, население размело бы все в два счета. Здешний же народ нес в авоськах буханки хлеба, батоны колбасы, пачки сахара да зеленоватые водочные бутылки. У этих лесных людей имелись свои приоритеты. Основательно, крепко привязав купленное к рамам стареньких надежных велосипедов, уложив в мотоциклетные каляски ИЖов люди уезжали в глубину лесов по проселочным, узким, продавленным в травостое дорогам. Вставали перед нами лазоревые на восходе солнца купола северных церквей, белые, похожие на крепостные, стены Новгородских и Псковских соборов. Чинно, неторопливо шли по ухоженным дорожкам Печерского монастыря ученые монахи в клобуках и рясах. О чем-то богословском тихо переговаривались, часами не меняя позы, сидящие на скамейках между кустами цветущих роз послушники. Мерно били колокола на древней звоннице. Проходили исстрадавшиеся, пришедшие за утешение люди со всех концов страны. Припадали к иконам страждущие. Замаливали грехи грешники. Дефилировали туристы, зачарованно смотря по сторонам, поражаясь благолепию, тихой красоте, поразительной, невероятной чистоте и ухоженности, неземной зелени сада, населенного певчими птицами. На выезде из Печер мы увидели ветхого старичка в сереньком пиджачке, старых потрепаных, с бахромой на обшлагах брюках, ветхих сандалиях на босу ногу, со старомодным саквояжем в тонкой, обвитой синими жилами руке, шедшего по тропочке вдоль неровной, побитой, с засыпанными щебнем колдобинами, дороги. Старик шел в том же направлении в котором осторожно объезжая рытвины двигался наш экипаж. - Притормози, - попросил Димыч. Я остановил машину. - Дедушка, давайте Вас подвезем. Ведь по пути. - Предложил Димыч старичку. - Спасибо, сыночки. Да с деньгами у меня не густо... - О чем Вы говорите! - Перебили в один голос. - Садитесь, поехали. Димыч вышел и приветливо распахнул дверку. Старик отряхнул с брюк и пиджака невидимую пыль. Поблагодарил, сел на заднее сидение. Некоторое время ехали молча. - Наверное грибные здесь места? - нарушил молчание Димыч. - Грибные и ягодные. Да время неподходящее, для грибов и ягод еще срок не пришел.Для одних уже поздно, для других еще рано. - Старик посмотрел на Димыча чистыми, голубыми словно васильки глазами. - Хороший ты человек, - сказал он Димычу. - Простой, честный и незлобливый. Нет пока тебе удачи, но прийдет и твое время. Да не надолго. Жаль мне тебя. Не вовремя родился. - Вздохнул тяжело. - Ох, грехи наши. Я перехватил в зеркале заднего вида его пристальный, пронизывающий взгляд. - У тебя другая судьба. Кровь на тебе..., - и замолчал. Через несколько минут у отходящей в лес тропки, попутчик попросил нас остановиться. Машина стала, и Димыч выпустил нашего пассажира. - Спасибо, сынки, за доброту. Денег у меня нет, а вот скажу я вам коекакие слова. Не знаю помогут вам аль нет. Люди редко верят, но на то и жизнь. Может, однако, когда и вспомните. Пребудут три царя на престоле. Последний меченный. Он задумает делать добро, а выйдет еще большее зло. Чем больше будет стараться, тем хуже станет получаться. Падет на землю звезда и рассыпется черным прахом злым. За сим смутные времена наступят, злые. Одни богатеть начнут на зле, другие на добре нищать. Смертельные времена. От людей зависит как они долго продлятся, от их выбора, от совести. Не тот выбор сделают и прийдет царство антихриста, за ним страшный суд. Дедок повернулся и зашагал по тропочке в лес, оставив нас в крайнем удивлении и расстерянности. - А на тебе действительно ... кровь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45