Он был настолько немощен, что его трясущаяся голова, казалось, сейчас провалится через ворот зимней одежды и пропадет навсегда.
Когда они отошли в сторону, Лю Чунг спросил:
— Уважаемый студент попал в беду?
— Бедный студент уже много времени находится в опасности, но славный Лю Чунг не пожелал его навестить.
Осторожно озираясь, великан поинтересовался:
— Что собирается с ней сделать молодой студент?
— Ничего иного, как только везти ее с собой и дальше. Лю Чунг прекрасно это понимает.
Лю Чунг прошептал:
— Ее можно было бы отправить назад с караваном, следующим на запад. Но это будет стоить очень дорого, а кошелек Лю Чунга пуст, как бочка с солониной к концу войны.
Уолтер покачал головой:
— Разве Лю Чунг доверяет караванам и людям, путешествующим на запад? Ему прекрасно известно, что они продадут девушку на первом же рынке рабов.
Великан сделал другое предложение:
— В жизни часто происходят несчастные случаи… Опорный шест может упасть на голову Мустафы, или у него начнутся боли в животе и он умрет. Мальчишку Мустафу похоронят, и тайна не будет раскрыта.
Уолтер начал поигрывать с кинжалом.
— Выслушай меня, Птичка, Устилающая Перышками Гнездышко! С Мустафой ничего не должно случиться! Только попробуй что-нибудь выкинуть, и у тебя в брюхе окажутся острия двух кинжалов. Теперь, когда разговор пошел в открытую, я хочу, чтобы Лю Чунг знал: хранители Мариам ему не верят. Кроме того, одному из них удалось завоевать благоволение господина Баяна, поэтому Лю Чунг ничего не добьется, если попытается рассказать ему наш общий секрет.
Лю Чунг задумался, а потом кисло усмехнулся:
— Если у тебя испачканы обе руки, не стоит мыть только одну. Уважаемому студенту не о чем беспокоиться. Твой покорный слуга желает только одного — держаться подальше от всех неприятностей.
— Но ему их не избежать, если Лю Чунг нам сейчас не поможет.
Уолтер рассказал ему о новом затруднении. Великан согласно кивнул головой и сказал, что меры следует предпринять немедленно, чтобы скрыть цвет кожи беглянки Мариам. Он собирался отправиться за краской, но Уолтер задержал его.
— Лю Чунг может уговорить старика, чтобы мне позволили заглянуть внутрь повозки, указывающей направление? — спросил он.
— Сейчас вокруг мало народу: еще очень рано. Может, тебе разрешат заглянуть внутрь, но сначала мне необходимо поговорить с моим старым другом.
Он передал старику несколько монет, и рука, больше похожая на птичью лапку, поманила Уолтера внутрь повозки.
Молодой человек быстро повиновался и очутился в темной дыре, жутко вонявшей потом и старостью. Кроме того, там стоял удивительно едкий запах, и Уолтер решил, что это был запах какого-то наркотика. В повозке было так тесно, что старый китаец спал на куче грязных тряпок под столом, занимавшим более половины пространства. Когда глаза юноши привыкли к полутьме, Уолтер увидел на столе белую чашу, заполненную водой. На поверхности плавала игла, длиной примерно в пятнадцать сантиметров. Сквозь воду было видно, что на дне чаши начертаны две прямые линии, пересекающиеся под прямым углом. Стрелка указывала вдоль одной из линий.
— Тинг-нан-Чинг, — дрожащим голосом пропел старик китаец.
Позже Уолтер узнал, что так по-китайски называлась намагниченная игла.
Англичанин был поражен. Это, наверно, был компас, о котором рассказывал Бэкон в Оксфорде. Игла слегка подрагивала, но не сходила с главного направления. Над столом находился деревянный рычаг с ручкой, и на нем были изображены странные символы.
Уолтер решил, что смотритель компаса направлял ручку в соответствии с направлением иглы, так чтобы рука фигурки наверху всегда показывала на юг! Неужели все настолько просто? Молодой человек был уверен, что кое-что понял, и ему было жаль, что он не в состоянии подробно расспросить старого китайца.
«Все равно необходимо подробно обо всем разузнать, — подумал Уолтер. — Когда я вернусь домой, я должен все в деталях рассказать Бэкону, и тогда он сделает компас, который будут использовать во время плавания английские суда»,
Он не очень понял назначение второго рычага, находящегося в полу. Рычаг был так приспособлен, что любое его движение колебало гонг, укрепленный рядом с рычагом, и он начинал звучать. Вдруг юношу осенило: это был гонг, звонивший в конце каждого пройденного ли.
«Кажется, — подумал Уолтер, — рычаг соединен с одним из колес. Заранее рассчитали, сколько поворотов колеса составляют один ли, и потом рычаг сдвигается, и звонит гонг».
Впоследствии Уолтер удостоверился, что его догадка была абсолютно правильной.
Старику не терпелось побыстрее от него избавиться, и Уолтер неохотно покинул повозку. Он был настолько взволнован открытием, что, только подойдя к своей юрте, вспомнил, в каком сложном положении они очутились. К этому времени юрту разобрали и начали упаковывать вещи. Мариам сидела на верблюде, и Уолтер с облегчением заметил, что у нее опять лицо и руки потемнели.
Взбираясь на крупного хорасанского коня, Тристрам сказал Уолтеру:
— Она плакала, когда ей на лицо снова нанесли краску. Тихо, Саргон. Спокойно, мой мальчик. Она сказала, что не хочет опять становиться такой уродиной.
— Приходится выбирать: или плохо выглядеть, или снова оказаться в руках Хучин Бабаху…
По дороге Тристрам заметил:
— Я рад, что ты к ней переменил отношение.
— Она мне всегда нравилась. Тристрам гордо улыбнулся:
— Я делаю успехи в изучении языка и даже могу уже с ней объясняться. Она постоянно задает мне множество вопросов.
— О чем?
— Об Англии. О жизни там и о людях. Ее очень интересуют английские женщины. И конечно, она меня расспрашивает о тебе.
— Что она хочет знать обо мне? Тристрам слегка покраснел.
— Боюсь, что она из меня вытянула все, что мне известно о леди Ингейн. Ты, конечно, ничего не замечаешь, но ты ей очень нравишься. Она надолго замолчала и загрустила, когда я ей рассказал о твоей преданности леди Ингейн.
— Зачем ты это сделал? — Уолтер разозлился, но в то же время его это забавляло. — Трис, ты не должен из симпатии к девушке ей все выбалтывать. Ты же знаешь, что она, в общем-то, язычница. Я уверен, что ее даже не крестили.
— Я все понимаю, — глубоко вздохнул Трис. — Но она такая, смелая. Она… мне сильно нравится.
— Тристрам Гриффен, держи эмоции в узде, — засмеялся Уолтер. — Представляешь, что будет, если такой бравый парень привезет себе жену с Востока.
Тристрам грустно ответил:
— Я никогда об этом не думал. Кроме того, Уолт, ей нравишься ты, а не я.
4
Не успели улучшиться отношения между Уолтером и их гостьей, как возникли новые осложнения.
Вечером в их домике из войлока парила удивительная суета. Мариам что-то мурлыкала, делая свою работу, потом исчезла за занавеской, приказав Махмуду:
— Махмуд, быстро подай горячую воду!
Махмуд ответил ей так, что было ясно, что между ними наконец установились должные отношения:
— Да, великая леди, скоро будет много воды.
Он вылил в чашу почти всю приготовленную воду.
— Таффи пользуется новой краской для лица, — ответил Тристрам на удивленный взгляд Уолтера. — Лю Чунг принес утром. Она сделана из угля и какого-то жира, и ее можно смывать на ночь. Таффи очень довольна.
— Таффи?
— Ну да… — Трис покраснел. — Махмуд ее называет Тафа, а я стал звать ее Таффи. Мне кажется, что это прозвище ей подходит.
Они слышали плеск воды, потом раздался вскрик, и из-за занавеса выглянула Мариам, держа в руках зеркальце.
— Посмотрите, оно мне так было нужно! Молодые люди захохотали, и Уолтер сказал:
— Взгляни на себя.
Девушка обнаружила зеркало в самый разгар омовений, и около глаза и на кончике носа у нее еще оставались черные пятна. Увидев свое отражение, она нетерпеливо топнула ножкой и снова скрылась за занавеской.
Уолтер посмотрел на Махмуда, который быстро готовил ужин.
— Махмуд!
— Да, массер. Еда скоро готов, массер. Хорошая еда.
— Махмуд, ты украл зеркало?
Широкое лицо слуги расплылось в улыбке.
— Махмуд нашел стекло.
— Махмуд зеркало не нашел. Чье оно?
Мальчик склонил голову над котелком и принялся энергично его помешивать.
— Не знаю. Знатной леди нужно зеркало. Махмуд видеть, и Махмуд взять.
Тристрам засмеялся, и из-за занавески тоже послышалось приглушенное хихиканье.
— Ничего смешного, — сказал Уолтер. — Это дорогое зеркало, оно оправлено в серебро. Его владелец заставит обыскать весь лагерь. Мы не можем рисковать, чтобы они нашли у нас ворованную вещь.
Наступила пауза, потом Мариам произнесла:
— Это мое зеркало.
— Боюсь, что это уже не важно. Новая владелица начнет искать зеркало, как будто оно и раньше принадлежало ей. Махмуд, тебе придется отнести его туда, где взял.
Тристрам выяснил, о чем идет речь, и покачал головой:
— Уолт, его могут поймать. Сделанного не вернешь, не стоит лишний раз рисковать. Нам нужно его куда-нибудь спрятать.
Мариам протянула руку с зеркалом из-за занавески и сказала:
— Возьмите, разбейте его или выбросите. Мне оно больше не нужно.
Махмуд взял зеркало и вскарабкался по центральному шесту, а потом сунул зеркало под одну из шкур, которую откинули, чтобы в юрту поступал свежий воздух.
— Вот, массер, — спокойно сказал мальчишка, слезая на землю, — теперь стекло никто не найдет.
— Если начнут обыскивать юрты, нам может не поздоровиться, — не сдавался Уолтер. — Если они придут сюда сейчас, то найдут второго слугу с очень светлой кожей, и тогда нам всем конец!
— Я могу зачернить лицо в несколько секунд, — возразила Мариам.
— Тебе лучше это сделать сразу, чтобы быть готовой к любой неожиданности. — Девушка жалобно застонала, но он твердо сказал: — Ты должна это сделать. Нам нельзя зря рисковать.
Наступила тишина, и Уолтер обратился к Махмуду:
— А ты прекрати воровать. Тебе все ясно? Мальчик указал на котелок:
— Махмуд ворует приправы для еды. Массер не хочет вкусной пищи?
— Это совершенно другое дело. В лагере все постоянно воруют пищу, и никто не обращает на это внимания.
— Конечно, это другое дело! — воскликнула Мариам со слезами в голосе. — Массер Уолтер любит вкусно покушать, но я могу быть похожей на чучело, потому что у меня нет зеркала.
Уолтер подумал про себя: «Мы неправильно называем ее Черной Розой — у нее в характере слишком много „перчика“.
Им пришлось есть одним, без Мариам. Когда Тристрам ее позвал на ужин, она грустно ответила, что не голодна. Уолтер снова забеспокоился:
— Нет, нет, тебе нельзя плакать, потому что краска размажется. Пожалуйста, возьми себя в руки.
Теперь Мариам упорно молчала.
Вдруг раздались чьи-то шаги.
Уолтер и Трис с тревогой переглянулись.
— Трис, моли Бога, чтобы беда миновала, — проговорил Уолтер.
К счастью, это был отец Теодор, который звал Уолтера идти играть в шахматы с Баяном. Уолтер быстро поднялся со вздохом облегчения и потянулся за плащом.
Священник первый покинул юрту. Уолтер остановился у выхода.
— До свидания, Таффи. Девушка ответила ему не сразу:
— До свидания. Ты был прав, нам следует быть осторожными. Ты считаешь меня неблагодарной? Мне очень стыдно, Уолтер.
Он много раз играл в шахматы с Баяном, но ему запомнилась партия в этот вечер, потому что перед игрой у него состоялся важный разговор с полководцем.
Баяна очень интересовали события и обычаи в христианском мире, и он задавал множество вопросов. Уолтер решил, что ему необходимо научиться объясняться не только на «бичи», поэтому пытался понять смысл вопросов до того, как их ему переводил отец Теодор. Священника никогда не приглашали сесть, и ему в течение долгого времени приходилось переминаться с ноги на ногу. Он не успевал перевести и половины вопроса, как Уолтер уже начинал отвечать на него. Баян благожелательно кивал головой, понимая, что юноша делает попытки выучить язык.
— Иногда люди с Запада проявляют удивительное недомыслие, — сказал Баян. — Уже сто лет вы сражаетесь, стараясь вырвать Иерусалим из рук сарацинов. Вас много раз побеждали, но вы всегда возвращаетесь обратно, воспеваете Бога и погибаете во славу Его. Я никогда не был в Иерусалиме, но говорят, это паршивый город — переполненный людьми, грязный, там тучи мух, и к тому же он расположен между двух невысоких холмов. Я не понимаю, зачем он вам нужен, ведь город не имеет военного значения. — Баян удивленно покачал головой. — И так у вас во всем. Один Бог, одна вера, один Папа. Даже одна жена. В христианском мире жизнь слишком скучна.
Уолтер был поражен тем, как плохо думали о крестоносцах восточные народы. Его учили, что крестоносцы — храбрые рыцари в сверкающих доспехах, сражающиеся за самое святое дело. Ему было неприятно видеть, что противники считают их бандой убийц и оккупантами, которые мешают людям жить и грабят их города ради непонятной цели. Более того, они их считают дикими и грязными грабителями, которые с большей смелостью сражаются за трофеи, чем за Иерусалим. После множества войн их все ненавидели.
— Вы ошибаетесь, — серьезно попытался ответить Уолтер. — у нас одна вера, и мы всегда настроены мирно, наши сердца полны надежды. Мы любим одну женщину, поэтому эта любовь бесценна и является самым чистым и прекрасным чувством после любви к Богу.
— В насилии нет ничего прекрасного, — заявил Баян. — Всем известно, что крестоносцы часто грешили именно этим.
— Конечно, за священное дело не всегда сражаются только достойные люди, — заметил Уолтер. — У нас есть множество королей, — продолжал гость, — а не один, как у вас. В христианском мире говорят на разных языках, и англичане не понимают испанцев, итальянцев или германцев. В разных странах существуют разные законы, а не единый кодекс, типа Уланг-Ясса.
Баян сразу перешел в нападение, как он обычно делал, когда замечал на доске ненужную пешку или незащищенного короля:
— Ваше единство касается только не важных вещей. У нас один правитель, один язык и один кодекс законов. Именно поэтому сегодня мы правим всей Азией. Завтра мы покорим весь мир. Когда белый сокол пролетит над всеми вашими городами, чем вам сможет помочь ваш Бог, который смотрит на вас откуда-то из-за облаков?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63