А я тут должен сходить с ума и ждать, когда ты вернешься?
— У тебя не будет времени сходить с угла. — Степан, скрывая усмешку, подвинул к нему листок бумаги. — Я составил небольшой план работ. Постарайся все выполнить до моего возвращения.
— Что еще за план? — Эрни повел пальцем по списку. — Ну и хитер же ты, Стиви. Что значит: "придет Джексон — отказать"?
— То и значит. Что бы он тебе ни предлагал — отказывай.
— Зачем нам ссориться с Джексоном? Ты забыл, что он ремонтирует все наши дороги за свой счет?
— Эрни, даже если мы поссоримся, он все равно будет чинить дороги, — спокойно ответил Степан, — иначе к нему перестанут ходить.
— Ладно, а вот это что такое — "гнать проповедника"? Я что-то не видел в городе ни одного святоши.
— Может, и не увидишь. Но на всякий случай, пока он тут не появился, повесь во всех наших кабаках какое-нибудь объявление. Вроде того, что висит у Виттакера: "Запрещаются политические дискуссии". Напиши, например, что в общественных заведениях Эшфорда запрещаются религиозные проповеди.
— Почему это?
— Потому что это кощунственно, упоминать Бога среди выпивки и карт.
— Ясное дело, все эти гадкие дела ты рад спихнуть на партнера, — проворчал Эрни. — Ладно, когда рассчитываешь вернуться?
— Это будет ясно завтра. Не волнуйся, я не задержусь, — пообещал Гончар.
Вечером он занял привычное место у самой сцены, чтобы напоследок послушать музыку.
Мартин Китс уже принялся наигрывать свои блюзовые фантазии на темы Верди, и это значило, что минут через двадцать мадам Нимур выйдет к поклонникам, сгорающим от нетерпения. Степан Гончар огляделся, отметив, что публики сегодня больше, чем в прошлый раз. Дальний угол салуна был отгорожен ширмами, там стоял кожаный диван, где Виттакер усаживал почетных гостей. Одна из ширм сейчас была сложена, и Гончар увидел судью Томсона с незнакомым джентльменом в белом пиджаке и изумрудном жилете. Они сидели за богато накрытым столом, и у ног судьи стояла корзина с цветами.
Конечно, никто не может запретить охотникам на снежных баранов провести вечер в салуне накануне похода в горы. И каждый имеет право принести с собой в салун хоть корзину цветов, хоть охапку сена. Но жители Эшфорда скорее пришли бы с сеном, чем с цветами.
Значит, этот господин из Сан-Франциско хочет выразить свое восхищение голосом певицы. Правда, он ее еще не слышал и даже не видел, а корзинку уже притащил. Интересно, а не зеленщик ли снабдил его этими цветочками?
Размышляя подобным образом, Гончар вдруг заметил в самом дальнем углу, между зелеными портьерами, лицо Мозеса Виттакера. Хозяин салуна явно от кого-то скрывался. Или за кем-то подглядывал. Перехватив взгляд Гончара, Виттакер густо покраснел и спрятался за бархатной драпировкой. Но через пару секунд показался снова и поманил к себе Степана.
Перейдя в хозяйский кабинет, Гончар сел в предложенное кресло и выжидающе посмотрел на Виттакера.
— Ты не поверишь, Питерс, но сейчас я едва удержался от выстрела, — сказал тот, засовывая в карман жилета блестящий "деринджер". — В жизни никогда не стрелял. И не хотелось. А тут… Наверно, если б не заметил, что ты на меня смотришь…
— И кто же был мишенью?
— Даунвуд. Тот холеный господин из Сан-Франциско, которому лижет пятки судья. Выпьешь бренди?
— Нет, Мозес, спасибо.
— А я вот выпью, — отчаянно заявил Виттакер и дрожащими руками откупорил бутылку.
После доброго глотка он закатил глаза к потолку и расслабленно выдохнул, опускаясь в кресло.
— У тебя есть время послушать мою историю? — спросил он.
— Конечно.
— Мы все когда-то были не тем, чем стали сейчас. Я был одним из собственников железнодорожной компании. Линия "Олбани — Александрия", слышал про такую? Ну, раз не слышал, то и не услышишь, потому что компании больше не существует. И прикончил ее как раз тот самый господин из Сан-Франциско, Джеральд Даунвуд. Он к тому времени уже захватил обе другие линии, с которыми мы стыковались на севере и юге. И вполне естественно, что наша компания тоже должна была влиться в его монополию.
— Ты говоришь так, словно оправдываешь его, — заметил Гончар.
Виттакер снова открыл бутылку, но, подумав, закупорил и отодвинул подальше.
— А нечего оправдывать. Он ведь не убил никого и не украл у меня последний кусок хлеба. Даунвуд не нарушил никаких законов. По крайней мере, ни один суд не признал бы его преступником.
— Тогда как же он с вами справился?
— Почти законно. Он целый год осаждал нас своими предложениями. Кто-то сломался, уступил ему акции, но в целом компания держалась. И тогда на нас посыпались беды, одна за другой. Банки вдруг вчинили нам иски за неуплату по процентам. Вранье, мы платили исправно. Но теперь это потребовалось доказывать в суде. Да еще не в одном.
Одновременно с этими тяжбами появилась еще одна забота. Ни с того ни с сего какой-то мелкий акционер потребовал ревизии, и она мгновенно началась. Мы нашли этого типа — обычное подставное лицо. Что с ним делать? Привести его за шиворот к порогу суда, чтобы он рассказал, как его подкупили люди Даунвуда? Нас бы и слушать никто не стал.
А тут и новая напасть — наши акции кто-то начал продавать на бирже по дешевке, на десять пунктов ниже курса. Это было последней каплей. Суды, ревизия, падение котировок — конечно, акционеры нас бросили. Банки сразу решили, что наша линия стала рискованным предприятием, и, естественно, потребовали срочного погашения кредитов. Тут уже и я дрогнул. Когда Даунвуд пришел к нам с очередным предложением, мы продали ему контрольный пакет акций.
Так я остался без дела. Мы попытались отыграться тем же способом, каким Даунвуд отбил у нас компанию. Начали против него биржевую войну. И проиграли. Проиграли все, что было. Мой компаньон застрелился. А я оставил на мосту свою одежду и прощальную записку. Мозес Виттакер утонул. Чтобы всплыть здесь, на Западе.
— Понятно, — сказал Степан Гончар. — Ты увидел своего заклятого врага и хочешь ему отомстить.
— Боже упаси, — ответил Виттакер. — За меня отомстил чикагский пожар семьдесят первого года. Ты же помнишь, тогда выгорел весь город, все склады, банки, причалы. Даунвуд владел сразу двумя страховыми компаниями, которые изображали конкурентную борьбу между собой. И обе они прогорели, когда пришлось выплачивать астрономические суммы. Это бы еще ничего, но ведь он заложил в банках все свои железнодорожные акции, получив за них полмиллиона. А банки, когда началась паника на бирже, потребовали погашения ссуд. Вот и все. Карьера Даунвуда на этом закончилась. По крайней мере на Востоке.
— Что-то незаметно, чтобы он сильно бедствовал, — сказал Степан.
— Вот это меня и тревожит. Держу пари, он затеял какую-то грандиозную аферу. Я ни за что не поверю, что он приехал сюда только ради охоты. Зачем ему горные бараны? Нет, такие парни охотятся только за миллионами.
— Спасибо, что предупредил, — сказал Степан. — Всегда становится спокойнее на душе, когда видишь лицо противника.
— Это не тот противник, с которым можно справиться. Не хочу никого обидеть, но вы с ним играете в разные игры. Даунвуд — шахматист, а ты — картежник.
— Хорошее сравнение. Просто отличное. Вот и пусть он спокойно готовит свои комбинации, а мы перекинемся в покер, — сказал Степан Гончар. — Как думаешь, мог он купить судью? Или они просто друзья?
— Он может купить любых друзей, какие нужны для бизнеса.
— А там у себя, в Чикаго, этот Даунвуд увлекался охотой?
— Он увлекался охотой за миллионами, — повторил Виттакер. — Он же финансист. Канцелярская крыса. Не думаю, что он когда-нибудь стрелял.
— Ну, стрелков можно и нанять.
За тонкой стенкой, отделявшей кабинет от зала, послышался звон упавшей посуды и громкие голоса.
— Что за шум? — недовольно привстал Виттакер. — Кажется, у меня в зале скандал? Неужели кто-то еще, кроме меня, опознал этого мерзавца Даунвуда?
Степан вернулся в зал и увидел Фредерика Штерна, бродящего между столиками. На этот раз лицо его было удивительно бледным, и тем ярче пылали красные пятна на скулах. По тому, как он двигался, было издалека видно, что мистер Штерн успел побывать во всех иных питейных заведениях, прежде чем добрался до салуна.
Он неловко задел чей-то стол, и бокалы со звоном покатились по полу.
— Эй, друг! — крикнули вслед, но пьяный даже не оглянулся.
Как назло, пианист остановился на минутку, чтобы переложить ноты, и в наступившей тишине все услышали, как Штерн, наклонившись над столом Гончара, проревел:
— Это ты все подстроил! Ты! Ты их подговорил!
— Обсудим это завтра, — ответил Степан.
— Завтра? Завтра я буду в другом городе! В городе, где не живут одни лишь трусы и хвастуны! А здесь каждый только с виду мужчина. А на самом деле все вы трусливые слизняки!
В салуне установилась гробовая тишина. Штерн распрямился и, поворачиваясь всем телом, обвел зал вытянутым пальцем, повторяя:
— Все тут — трусливые слизняки!
Кто-то присвистнул насмешливо, а кто-то уже встал, поправляя пояс. Но Степан Гончар уладил дело. Он поднялся из-за стола и объявил:
— Джентльмены! Все вы знаете причину, почему наш гость так расстроен. Его планы сорвались. Его бизнес под угрозой. Но он ошибается насчет нас, верно?
— Было бы у него оружие, я бы ему ответил, — крикнул кто-то из глубины салуна.
— Дело не в оружии. Дело в той прогулке, которую сорвали работники. Так вот, мистер Штерн, все в порядке. Вы хотите попасть в каньон Семи Озер? Я обещаю, что вы туда попадете. Обещаю при свидетелях. Вы удовлетворены?
— О, да. Но…
— Никаких "но". Советую вам выспаться перед дорогой.
Фредерик Штерн послушно кивнул и быстро удалился из зала. Вслед ему свистнули пару раз, а когда дверцы салуна перестали раскачиваться, кто-то сказал:
— Питерс, ты что, круче всех? Ты уверен, что дойдешь до каньона?
Степан Гончар огляделся:
— Интересно, кто может меня остановить?
Никто не ответил, и Мартин Китс торопливо ударил по клавишам. Дымный воздух салуна снова заполнился обычным шумом. Казалось, что все уже забыли о неприятном эпизоде. До выступления Жюли оставалось совсем немного времени, когда у входа появился Харви Дрейк. Гончар встал и пошел ему навстречу.
— Есть дело, Стивен!
— Догадываюсь.
— Ты куда? Я хотел поговорить с тобой.
— Поговорим в другом месте, — сказал Гончар, направляясь к выходу. — Или ты хочешь послушать музыку? Тогда садись, пока есть свободное место.
Они вышли на улицу, когда из салуна послышался голос Жюли Нимур.
— Есть дело, Стивен, — повторил Харви, мечтательно глядя в салун поверх отполированных створок калитки. — Я привел в твою гостиницу новых постояльцев.
— Ну и что? Разве миссис Китс не может их разместить?
— Это не простые постояльцы. К тому же профессор хочет поговорить с тобой. Ты слышишь, Стивен?
— Да. Хорошо, идем.
— Да я не об этом. — Харви не мог оторвать взгляд от сцены. — Ты слышишь? Она поет блюз.
Да, нарушив свою обычную программу, Жюли Нимур запела любимый блюз Стивена Питерса. "Ухожу я, мама, забудь обо мне… " — Это она для тебя старается, — ревниво проговорил Дрейк. — А ты не ценишь. Верно говорят, что у тебя вместо сердца ледяной осколок.
— Кто это так говорит?
— А вот Жюли и говорит. Постой, ты послушай, послушай…
Гончар уже шагал, громко стуча каблуками по доскам тротуара, наверно, чтобы заглушить голос, который догонял его и просил вернуться. "Без тебя — день как ночь и в моем доме — пустота… У тебя в груди не камень, милый, а могильная плита… "

30. ПРОКЛЯТЫЕ ТРОПЫ, ГИБЛЫЕ МЕСТА

Его не удивило, что рабочие отказались от приличного заработка и покинули экспедицию. Скорее следовало бы удивляться тому, что они не сделали этого раньше. В прерии было множество дорог, но та, что звалась тропой Бозмена, пролегала через земли непримиримых племен сиу, и по ней давно перестали ходить белые. Даже патрули, отправлявшиеся туда, формировались исключительно из "Черных Бизонов", негритянской кавалерии. Кроме того, любому мальчишке на Западе было хорошо известно, что Семь Озер — проклятое место.
Степан Гончар, кочуя по прерии с семьей Майвиса, однажды дошел до начала этого каньона. Путь к нему лежал по берегу реки Хампа. Густой ельник сменялся сочными полянами, затем тропа спускалась в прозрачные и светлые сосновые леса, за которыми открывались просторные луга. Река поблескивала своими изгибами среди высокой травы, и над живой и теплой игрой света и зелени мрачно возвышались гребни застывшей лавы, похожие на огромные черные клыки.
Забравшись повыше на один из таких выступов, Гончар увидел, что долина простирается до отвесной зубчатой стены и там, вдали, уже не зеленеет и не поблескивает. Казалось, что у тех остроконечных скал даже сама река теряет свою жизненную силу. Там, у дальнего края долины, на серых холмистых берегах Хампы не росло ничего, кроме редкого кустарника.
Индейцы рассказывали ему, что через Семь Озер лежит самый короткий путь к горам Юты. Но ни один проводник никогда не пытался пройти этим путем.
— Вы бывали в тех местах? — спросил профессор Фарбер.
— Проходил рядом.
— Может быть, вы хотя бы встречались с опытными проводниками, которые бывали там? — с надеждой спросила Оливия Фарбер, жена профессора. — Вы же наверняка запоминаете каждое слово, которое относится к дорогам и тропам, не так ли?
— Вряд ли там бывал кто-нибудь из белых, мэм, — ответил Гончар. — Да и индейцы туда не любят заглядывать. Они говорят, это гибельное место.
— Что значит "гибельное место"? — поинтересовался профессор. — Если там растет трава и бегают койоты, то почему это место должно быть гибельным для человека?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45