.. Ему очень понравилась эта мысль, даже усмехнулся: действительно, в каждом человеке живет тяжкое сознание неизбежности смерти.
Он закрыл книгу и отложил: все-таки нужно думать не над глобальным злом, а над конкретным преступлением.
Заметив, что механически подтягивает к себе чистый лист и крутит в пальцах карандаш, понял: все же не обойтись без привычных графиков. Вздохнул: если на протяжении стольких лет пользовался ими, то теперь, когда память может и подвести, нужно тем более все записывать.
Но чертить начал не сразу. Засмотрелся в открытое окно на вечерний сад. После того как на запад от его домика возвели многоэтажный гигант, солнце, заходя, не высвечивало кусты, не обсыпало, как раньше, кроны старого ореха, верхушки яблонь красными огнями - проникало в садик только ласковым, рассеянным светом, в котором сначала было немного розовой краски, которая быстро темнела, снимая румянец с лица вечера, и все вокруг становилось серым, сливаясь с темнотой глухих уголков. Коваль опечаленно подумал, что и сад за последнее время будто совсем постарел: ветви разросшейся под стеной бузины лезли в окно; у яблоньки, что стоит под забором, одна ветка усохла, и ее нужно отрезать; кусты роз заросли, переплелись - надо пересаживать. Кажется, он такой же "заботливый" хозяин, каким был и Залищук. Ему не хотелось сейчас тянуть дальше нить этой мысли. В конце концов, у него еще есть Наталка и Ружена, и нужно в первую очередь найти время для них. События, которые разворачивались в его семье, требовали от него каких-то новых решений; может, даже придется отказаться от этого дома, полного теней прошлого, этого сада, словно отрезать от себя дорогой кусок жизни.
Несмотря на свой жизненный опыт, когда дело коснулось его самого, Коваль, создавая новую семью, многое не предусмотрел. Человек, умевший связать в аналитичном уме результаты следствия с причинами, события прошлого с сегодняшними событиями, аргументировать тонкие скрытые чувства, которые вызывают внезапные на первый взгляд, необъяснимые вспышки эмоций, детектив, который мог предвидеть будущие поступки других людей, не догадывался, что ожидает его самого при резкой перемене жизни. Так при обыске, когда все внимание направлено на главное, взгляд человека минует что-то очень важное, которое находится близко, около него, перед самым его носом.
Дом, дорогой ему дом, вдруг оказался словно живым существом, и тень умершей жены будто вышла из его стен и поплыла по всем комнатам, подсказывая памяти, казалось, стертые временем события, картины, слова, жесты, рисуя перед глазами улыбку Зины.
Самый большой, неожиданный удар нанесла дочь. Как он ошибался, когда думал, что Наталка одобряет его брак. Она мило подтрунивала над его запоздалым увлечением, но в конце концов не возражала против желания жениться: "Слава богу, будешь устроенный, и мне хлопот меньше". И при этом снисходительно улыбалась - так, как умела делать и ее мать...
Какое-то время он жил у Ружены. Из загса поехали к ней, где две приятельницы жены, такие же одиночки, как когда-то и Ружена, приготовили свадебный обед. Наталка тоже обедала с ними, поздравила его и его новую жену и вскоре ушла. За столом она держалась мужественно, даже пыталась быть веселой, и он в душе благодарил ее за это.
Но стоило Ружене переступить порог их дома, как Наталка, щуря продолговатые, такие же, как у матери, глаза, однажды слишком весело сказала:
- Дик, как ты смотришь на то, чтобы я ушла от вас?
Он удивленно взглянул на дочь.
- В университете чудесное общежитие, - добавила она, опустив под его взглядом глаза.
Он проглотил комок, подступивший к горлу.
- А как же я... как мы без тебя?..
- Ну, вы уже совсем взрослые, - отшутилась Наталка. Потом порывисто обняла его и совсем по-детски прижалась. - Не сердись, - прошептала, - так будет лучше. И мне... и вам... Я не смогу, если она будет тут вместо мамы...
- А может, ты поживешь в квартире Ружены?.. - спросил он ослабевшим голосом. - Отдельная однокомнатная квартира, сама себе хозяйка, со временем на тебя перепишем... - сказал и сразу понял, что брякнул глупость. Ведь дело не в том, где будет жить Наталка, а в том, что Ружена перейдет сюда.
Наталка сильнее прижалась к нему и разрыдалась.
- Уже совсем гонишь?..
Он повел дочку к своему старому дивану, усадил на него. Гладил ее волосы, как когда-то в детстве, пытался взлохматить прическу, но Наталка не приняла игру.
Наконец сделала над собой усилие, вытерла платочком глаза.
- Прости меня, Дик, - тихо прошептала, - мне всегда было тяжело без нашей мамы... Но рядом был ты... А теперь показалось, что ты... что ты... - она никак не могла успокоиться, - что я становлюсь тебе чужой, ненужной. Это ужасно...
- Наталочка, как ты можешь так думать...
- Я все понимаю, папа... Я глупая, наверное: понимаю одно, а чувствую другое... Что мне делать?
Он долго как мог успокаивал дочку.
Наталка все-таки согласилась остаться в доме, хотя не удержалась, чтобы не сказать:
- Я знаю, тебе без меня тоже будет нелегко... Но сейчас ты просил не ради меня, а ради Ружены, чтобы я не оскорбила ее своим побегом.
- Ах ты моя глупенькая ревнючка, - только и мог ответить он, хорошо понимая, что дочь права.
Догадывалась или не догадывалась Ружена о чувствах, кипевших в душе Наталки, но она и сама не хотела переезжать в его гнездо, а тянула в свою уютную однокомнатную квартиру. В дни, когда они решили пожениться, не думали, как сложится жизнь всех троих - все казалось легко и просто, - а потом у каждого вдруг нашлись свои стремления, желания, мотивы, которые не согласовывались с стремлениями, желаниями, мотивами остальных.
Так пока и жили, избегая разговоров на больную тему: каждый ждал, что этот разговор начнет другой.
Наталка после минутной откровенности с ним замкнулась в себе, словно не понимала его терзаний. Внешне казалось, ее вполне устраивает сложившийся быт: ведь она, как и раньше, оставалась с ним в своем доме...
Ружена прибегала с работы к нему сварить обед, убрать в доме, потому что Наталка с утра до вечера пропадала в университете. Женщина старалась управиться до ее прихода и ждала его, если он не задерживался на службе. Избегала встречи с Наталкой с глазу на глаз, боялась, чтобы не началась у них откровенная и резкая беседа, которая назревала...
Он перебирал в мыслях разные варианты семейного устройства: то обменивал квартиры, то получал новую в ведомственном доме, то строил Наталке кооперативную или переселял дочку в квартиру Ружены. Последний вариант был самый легкий и самый приемлемый.
Однако настаивать на своих проектах он не отваживался. Замотанный служебными делами, положился на время, которое как-то все устроит.
...Оторвавшись от окна, Дмитрий Иванович нарисовал на бумаге большой знак вопроса. Несколько раз обвел его черным фломастером, от чего знак стал пузатым, как буржуй на старой карикатуре. Написал под ним слово "версии". Провел три вертикальные линии, поставил три знака: "-", "+" и "?". В столбике со знаком "минус" написал: "Крапивцев", под знаком вопроса: "Жена. Таисия", ниже: "Сын. Олесь".
Он посидел немного, задумавшись над этими короткими записями. Потом взял из стопки бумаги новый лист и написал в центре его - "Залищук", обвел жирным траурным кольцом. В одном уголке листа написал - "Крапивцев", в другом - "Таисия Григорьевна", в третьем - "Олесь". Четвертый оставался свободным.
Провел фломастером три линии из углов к центру, к кольцу "Залищук": от "Крапивцева" - черным, от "Таисии Григорьевны" и "Олеся" - зеленым и коричневым. Все линии, словно стрелы, уперлись в слово "Залищук". Хотел написать в четвертом уголке "Найда-Воловик", но воздержался. Доктор отдельный разговор.
С версией "Крапивцев" все будто было ясно. Если экспертиза установит: у Крапивцева в банке находился тот самый яд, от которого погиб Борис Сергеевич, и подтвердит идентичность всех пяти стаканов, можно будет брать у прокурора постановление на арест. А если нет?.. Почему химики так долго возятся с анализом? На все его звонки лаборатория отвечала: "Подождите, очень сложный анализ. Одновременно с ядовитыми есть и лечебные сердечные гликозиды". Такой прогресс химической науки, такие опытные лаборанты и эксперты работают, кое-кто даже научные степени имеет, а никак не управятся!
Подполковник стал внимательно приглядываться к другой стреле, нацеленной в сердце Залищука, - стреле, идущей от "Таисии Григорьевны".
Таисия Притыка. Жена Залищука. Театральная жизнь у нее не сложилась. Молодая, хорошенькая, после училища работала в народном театре, потом - в областном. На гастролях познакомилась с режиссером из Киева, который влюбился в нее и забрал в столичный театр. Первые шаги на академической сцене были успешными, Таисии поручали хотя и небольшие, но самостоятельные роли. Уже мечтала о большом амплуа. И вдруг все изменилось. Одна, вторая творческая неудача. Тем временем и влюбленный режиссер охладел к ней... Речь уже шла не о замужестве, а о том, чтобы не лишиться хотя бы его внимания. А он становился все придирчивей. И однажды на репетиции так накричал на нее... "Бездарность! Бездарность!" - звенели в ушах слова режиссера, когда возвращалась из театра, задыхаясь от обиды. Очередная банальная, как мир, история - в отчаянии Таисия начала забываться в вине. Затуманивая мозг, вино подкармливало иллюзии, помогало хотя бы в воображении становиться сильной, верить в свой талант, в который рано или поздно поверят все.
Таисия Григорьевна имела неплохой голос, и ее перевели в хор. Может, в театре надеялись, что перестанет пить, ибо что-что, а голос хористке нужно беречь. Между тем Притыка считала свое пребывание в хоре временным и дома проигрывала роли, которые ей не давали на сцене. Вся жизнь ее теперь делилась на три фазы: хор, винный магазин и большое, чуть ли не на всю стену, зеркало в комнатке на улице Чкалова, зеркало, которое верило ей, вселяло надежды, вдохновляло.
Потом неожиданно в ее жизни появился Борис Сергеевич Залищук. Решительный, прямодушный, даже резкий, с характерным, четко очерченным лицом, на котором из-под густых косматых бровей сверкали светлые глаза. Он вскоре перешел жить к ней.
Таисия Григорьевна не заметила, как это случилось.
Познакомились они в магазине, куда актриса забегала перед спектаклем за бутылкой портвейна. Борис Сергеевич, выпивший уже стакан вина, взглянул на нее и вышел следом. Догнав на улице, с присущей ему прямотой отрекомендовался. Она не прогнала его.
Залищук стал приходить в гости. Таисия Григорьевна уже не стеснялась его и, подкрепив себя рюмкой, была с ним, словно наедине с зеркалом, то леди Макбет, то Катериной, то Офелией...
Борис Сергеевич сидел в уголке тихо, как мышка, только глаза восхищенно блестели. Когда актриса, тяжело дыша, возвращалась в реальный мир, он чуть не стонал от возмущения: "Боже, какой талант! Какой талант! Как они этого не видят!.. Да я сейчас пойду к ним... Я морду набью твоему режиссеру! Своим небось дает роли, а настоящий талант затирает... Знаю, как это делается... Я до министра дойду!"
"Ах! - безнадежно вздыхала Таисия Григорьевна. - Не делайте, Борис, глупостей".
В конце концов он успокаивался...
Залищук был одинокий: жена его внезапно умерла, сын Олесь жил отдельно и к отцу не наведывался. У него часто болело сердце, особенно когда одолевали мысли, что жизнь прошла напрасно, что потратил годы на неблагодарную семью и на склоне лет остался один как перст. Понимал, что оглянулся поздно и теперь ничего исправить и изменить не может, и от этого еще больше нервничал.
Уже живя с Таисией Григорьевной, Залищук однажды, хорошо выпив, пошел все же в театр. Какой там состоялся разговор с режиссером, можно догадаться по тому, что из театра Залищука, угрожая милицией, выпроводили.
Вскоре артистку хора Таисию Притыку уволили "в связи с потерей голоса". Против формулировки приказа Таисия Григорьевна не возражала, голос она и в самом деле потеряла, но она же не певица, а актриса драматическая! Обращение в министерство ничего не дало. Борис Сергеевич не раз собирался идти к министру, но Таисия Григорьевна не пускала. В то время ему и самому было нелегко на работе. Поругавшись с начальством, он везде кричал, что его преследуют за справедливость, но от этого было не легче.
Таисия Григорьевна не стала искать другой работы. Ходила в гости к бывшим приятельницам, приглашала их на дачу, куда переехала с Борисом Сергеевичем, но понемногу эти связи обрывались, у подруг были свои заботы, и только низенькая, кругленькая, как мячик, певица Лиля поддерживала с Притыкой какие-то контакты.
Таисия Григорьевна всем говорила, что подлечится и вернется в театр, пусть не на академическую, но непременно на сцену. Борис Сергеевич не возражал против этого, и они жили тихо и незаметно для посторонних, заботясь друг о друге, довольствуясь зарплатой Залищука. Однако вскоре Борис Сергеевич ушел с работы. Пенсия была небольшой, и супругам пришлось сократить свои расходы. Но ни она, ни он не роптали и с апреля до ноября жили на даче. Постепенно Таисия Григорьевна начала понимать, что надежды на сцену все больше теряют под собой почву, но не хотела верить в это. Борис Сергеевич, как и раньше, поддакивал, и ей уже достаточно было одних мечтаний, которые заменяли реальную жизнь, достаточно было веры в чудо, которое вдруг произойдет и возвратит ей здоровье, красоту и сцену.
Это было все, что знал подполковник Коваль о супругах Залищуках. Много или мало было этого, чтобы выяснить, кто отравил Бориса Сергеевича?
Подполковник пристально смотрел на стрелу, направленную от "Таисии Григорьевны" в сердце "Залищука". Черная жирная черта расплывалась в сумерках, вползавших из сада в кабинет.
Коваль поднялся, зажег свет. Теперь стрела стала будто острее. Но что из того? Зачем Таисии Григорьевне травить мужа? Что выигрывала она в жизни, теряя своего Бориса?
Подполковник пожал плечами. В конце концов, нельзя думать о людях только плохое, даже когда разыскиваешь убийцу.
Все это так. Но розыски загадочного убийцы Залищука заставляют его, Коваля, строить в своем воображении самые фантастические версии, на какое-то время подозревать и невиновных людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35