Надумал украсть у отца карабин и с ним двинуться в отряд и не смог. И отца было жалко - ведь немцы за такое расстреливают, - и за себя боялся.
Но больше всего страдал из-за Катруси.
Хата их стояла на возвышенности, на краю села, и ближайшими соседями были Притыки. Фамилия эта для Андрея звучала как песня, а имя Катруся казалось самым красивым в мире. Где бы ни был, что бы ни делал, перед глазами всегда маячила хата Притык. Он и ночью, во сне, не отводил глаз со двора соседей, где на какое-то мгновение могла появиться Катруся. Перед войной ее маленькую сестричку Тасю отвезли к тетке. Дома с матерью осталась одна Катруся, пятнадцатилетняя девочка.
Небо над хатой Притык было голубее, нежели над другими, и молодая травка во дворе зеленее, и стежка, что вела к калитке, и сам забор, за которым жила одноклассница, были будто освещены светом ее глаз.
Пришли немцы. Катруся старалась не показываться на улице. Андрей с нетерпением ждал вечера, когда, завязанная платком по самые глаза, будто старая баба, девочка выходила к калитке, чтобы постоять с ним.
Они как-то сразу повзрослели в те дни, когда мир, казалось, перевернулся. Общая беда еще сильнее объединила их, и только ей Андрей признался: если услышит о партизанах, сразу бросится в лес.
Но вот случилось непоправимое. Однажды отец пришел еще более мрачным, чем всегда. На рукаве телогрейки повязка полицая. Не выпуская из рук карабина, сел к столу.
Мать, увидев оружие, ойкнула. Андрей ничего не спросил, отвел глаза.
Отец долго молчал. Потом поставил карабин в угол у печи, буркнул:
- Ты его и пальцем не трогай! - Повернулся к столу, не снимая телогрейки, будто в доме было холодно. - Заставили. Пошел ради вашего спасения.
Андрей раскрыл было рот, чтобы запротестовать, но отец оборвал его.
- Выйди на улицу, подыши! - сказал тоном, не допускавшим возражений.
Он выбежал из дома, не накинув ничего на плечи, хотя на дворе стояла зима. Все смешалось в его голове: значит, мир окончательно полетел в пропасть, если уж и отец пошел служить немцам. Что же ему теперь делать? А Катруся? Что она скажет?..
Он долго стоял под стеной хаты, не чувствуя холодного ветра, который рвал его пиджачок, теребил золотой, как солома, чуб. Вышла мать, накричала, что выбежал без кожушка, приказала идти в хату.
С тех пор Катрусю почти не видел. Она избегала встреч. Однажды посчастливилось заговорить, хотел рассказать, как он сам переживает, но девушка оборвала его на полуслове.
Все это промелькнуло в голове Андрея, когда шел в сарай за лопатами.
"Зачем ему лопаты? - думал об отце. - Да еще и втихаря, ночью..." Чувствовал, что отец надумал что-то страшное, но что именно - не догадывался.
В сарае споткнулся о какое-то железо, нащупал трубу. Откуда она взялась! Не было у них тут трубы. Взял в углу две лопаты, вынес их и осторожно, чтобы не звякнули, поставил к стене.
Вокруг было темно и тихо. Даже собаки не лаяли. Только посвистывал в поле ветер, гоняя над землей тяжелые, набрякшие дождем тучи. В небе - ни звездочки, давно не беленные хаты не отражали ни одного лучика, только далеко, в центре села, рыжим пятном расползались в темноте огни комендатуры и домика, в котором жил герр комендант.
Из хаты вышел отец. Отмерив несколько шагов посреди двора, сказал:
- Копай, сын!
Это ласковое "сын" развязало язык Андрею.
- Зачем вам яма, батя?
- Скажу позже. А покамест копай, и побыстрее.
Андрей вяло вывернул пласт земли. "И правда, зачем яма отцу, не клад ли прятать хочет? А может, кого-то, а не что-то. - От этой мысли ему стало не по себе. - Убил человека и прячет концы в воду. Но чего полицаю бояться? Если убил кого-то, скажет - партизан или еврей. Это у них просто. А может, своего какого-нибудь холуя или немца случайно подстрелил и боится кары?.. Но почему мать вскрикнула: "Живого человека?" Вот бы спросить у нее..."
- Пойду воды напьюсь, - сказал отцу, который сильными движениями вгонял лопату в землю и выворачивал огромные глыбы. Он этого не видел, но догадывался, слыша, как тяжело дышит отец, как летят комья из-под его лопаты.
- Селедки сегодня вроде бы не ел, - сказал отец. - Копай! Воды я вынесу.
У Андрея побежали по спине мурашки. "Что же все-таки задумал отец?"
Молча работал дальше. Копали долго. Андрею казалось - всю ночь. Он уже еле двигал руками, нестерпимо ныла поясница. Но вот отец наклонился над ямой и проговорил: "Хватит... Идем в хату, возьмем тряпье..."
Мать, охая, подала им не только тряпье - свернутую дорожку, ковер...
Вымостив яму, словно птичье гнездо, отец позвал Андрея в хату и посадил возле себя за стол. Рядом стояла мать.
- Вот что, сын, - сказал отец. - Наши близко, завтра немцы будут удирать. Утром они выгонят людей из села. Молодых - в Германию, а что со старыми да малыми сделают, не знаю... Возможно, как и в Долинном, поставят перед окопами, чтобы наши не стреляли...
"Наши", "наши", какие "наши"?" - билось в голове Андрея.
- "Наши" - это кто?
- Как кто? Красные!
У Андрея голова пошла кругом.
Отец положил тяжелую руку на его плечо.
- Мы с матерью пойдем со всеми. Мне еще и выгонять людей придется.
Андрею показалось, что отец горько усмехнулся.
- Что сделаешь - служба. А тебя... - он на минуту замолк. - Тебя, сынок, придется тем временем спрятать...
- Ой! - застонала мать.
- Цыть, глупая! - рассердился отец. - Я принес крест из труб, чтобы воздух проходил, сейчас и поставим.
- Ну как можно, Гаврил, живого человека в землю класть?.. Сынок мой! - Она прижалась к Андрею, и он почувствовал на щеке мокрые от слез губы.
- Это единственный способ ему спастись! - решительно сказал отец. - Я дам возможность тебе, Надя, убежать, и ты вернешься, откопаешь его. Наши солдаты придут сюда через день или два. А нет - махнете вдвоем в лес. А потом и я присоединюсь. Не будем тратить время, положим в яму еду, поставим крест и закроем ее. На рассвете, когда эсэсы окружат село, - отец повернулся к Андрею, - скажу, что ты лазил на Колодяжные кручи, поскользнулся на глине, упал и разбился. Немцам докапываться некогда будет, глянут на свежую могилу да и уйдут. А ты, - снова обратился к матери, - надень черный платок - пусть все видят, что в трауре.
Отец поднялся и вышел из хаты. Теперь Андрей все понял... Андрея не страх мучил, а мысль о Катрусе: как же она, ее тоже мать не пускала, ласкала, целовала, словно навеки прощалась... погонят аж в Германию?! И он никогда не увидит ее? Нет, на такое он не согласен. Пусть уж их обоих гонят в Германию. Друг другу будут помогать и не пропадут! Он будет охранять и защищать любимую от всякой беды. Даже отдаст жизнь за нее, если понадобится! Вот сейчас скажет отцу: если не спасет Катрусю, то и он не хочет прятаться в яме. Но как сказать такое? Да и Катя не согласится... Его словно огнем обожгло, когда на мгновение представил ее рядом с собой в тесной яме. Нет, пускай не он, а Катерина ляжет в это убежище.
Вышел во двор. Хата Притык чуть виднелась в темноте и казалась живым существом, притаившимся под жестокими порывами ветра, который к ночи все усиливался. Там, за темными стенами, спала беззащитная Катерина, его Катруся, и он был бессилен спасти ее... Сердце Андрея разрывалось от боли.
- Батя, а может, я с вами? А сюда кого-то из более слабых...
- Что-что? - не понял отец.
- Кого-нибудь из девочек.
- Иди разбуди все село!
- Можно Катерину Притыку... - слова застревали у Андрея в горле. - Их хата вот близехонько... Я сбегаю...
- Лезь молча и не дури! - грозно прикрикнул отец. - Скоро рассвет.
Мать обливалась слезами, словно и правда хоронила. Отец похлопал Андрея тяжелой рукой по плечу и подтолкнул к яме.
Поняв, что против отцовской воли ничего не сделаешь, он покорно полез в страшный схорон.
Свист ветра прекратился. В яме было тихо и тепло. Слышал только шорох земли, которую отец кидал на перекрытие. Потом и эти звуки исчезли... Все исчезло, остался лишь страх. Удушливый страх...
...Андрей Гаврилович напился воды и вернулся на диван. Ночную лампочку выключил, комнату освещали только отблески уличных фонарей. Такие же сумерки господствовали сейчас и в его душе.
И внезапно его словно током ударило. "А что, если это провокация?! А что, если звонила не Катруся Притыка, а бог знает какая женщина?! Но с какой целью?! По чьему заданию?!"
Этой ночью ему не помогли уснуть и успокоительные таблетки.
4
Миссис Томсон тоже не могла уснуть. Стоило закрыть глаза, как перед ней вставало прошлое: и детство, и Германия, и жизнь в далекой Англии, которая стала для нее второй родиной. Жалела ли она о прошлом, сжималось ли сердце под наплывом щемящих позабытых картин, как это всегда бывает с человеком, когда он после долгой разлуки попадает в родные места и как будто возвращается в свою юность? Кто знает... Но так или иначе - что-то задело ее за живое, что-то затрепетало в душе, заныло.
Разговор с Андреем нелегко дался ей, разволновал. Чего только не передумала, как только не взвешивала сейчас каждый свой поступок, каждый день жизни после того, как заполненный невольниками эшелон повез ее в далекий чужой край.
...В неволе Катруся долго не могла прийти в себя. Согнанные из разных стран девушки работали на фабрике какой-то немецкой фирмы. Работали со щетиной, делали большие, маленькие, длинные, прямоугольные, круглые щетки и щеточки. Жили тут же, на территории фабрики, за колючей проволокой. Поднимали их ночью, в пять часов загоняли в цех, и, сонные, с поколотыми щетиной руками, они начинали безрадостный день. На обед шли строем, жадно пили брюквенный суп из металлических мисочек, и снова - работа. Поздно вечером их отводили назад в барак, и они долго не могли уснуть, дуя на покалеченные, опухшие пальцы и устраиваясь на соломе так, чтобы, ни к чему ими не прикоснуться.
Миссис Томсон механически пошевелила руками - теперь они были белые, холеные, с немного утолщенными в суставах длинными пальцами, с тонкой ухоженной суховатой кожей. Нервно нажала на кнопку возле двери, над которой была нарисована девушка с подносом в руках. Невольно посмотрела на часы. В такое позднее время дома она ничего не ела и не пила. Но ей вдруг так захотелось есть, как когда-то юной Катрусе, и она решила раз в жизни сделать исключение.
- Стакан манго и сандвич... один, - нерешительно сказала официантке ресторана, вошедшей в номер.
Сейчас могла бы съесть кто знает сколько этих сандвичей!
Девушка-официантка молча кивнула. Миссис Томсон проводила ее задумчивым взглядом. И эта молодая стройная девушка как будто тоже пришла из ее молодости, как и чувство голода, внезапно охватившее ее.
...Англичане почти каждую ночь бомбили район, где была фабрика щеток. Одна бомба упала на цех, и от него осталась куча битого кирпича и стекла. К счастью, девушки в это время были в бараках - сырья не хватало, и ночную смену немцы отменили.
Потом щетину совсем не стали подвозить. Хозяин фабрики, живший где-то в Ростоке, закрыл производство. Невольниц начали раздавать окружающим бауэрам...
Она попала в семью аптекаря в небольшой городок Рогендорф, что по-немецки означает Ржаное село.
Словно сейчас видит миссис Томсон, как заходит утром девочка Катруся в незнакомый двор. Идет боком, придерживая левой рукой разорванную внизу юбку, - зашивать нечем, ниток нет. Стыдясь, осматривается вокруг, видит ровненькие аллейки во дворе, дорожки, посыпанные желтым песком, протянувшиеся через весь двор до крыльца цветы, которые раскрылись к солнечным лучам, сарай и высокую пристройку около него, большие стеклянные бутыли, аккуратно поставленные под стеной.
Это длилось лишь один миг. Миг прошел, и староста, который привел ее, буркнул: "Шнель! Я не имею времени с тобой возиться!"
...Официантка принесла бокал густого желтого сока и бутерброд с сыром.
Миссис Томсон уже расхотелось есть, выпила только сок. Удобнее устроилась на диване.
Воспоминания продолжались.
Первое впечатление о новых хозяевах было необычным. Хозяйка старенькая, невысокая, кругленькая как колобок женщина с очень сморщенным лицом и выцветшими глазами - спросила, как звать, и приветливо похлопала по плечу. Заметила, что юбка у Катруси порвалась.
- Нитки - это сейчас большая проблема, - сказала она, - но найдем, не печалься.
Потом в комнату, куда завели Катрусю, зашел сухопарый дедок, остатки седых волос пушистым ореолом обрамляли голову; он был в белом халате, весь какой-то белый, и Катруся подумала, что он похож на немецкого рождественского Николауса.
Дедок передвинул очки с носа на лоб, придерживая их рукой, исподлобья посмотрел на Катрусю, сказал "гут" и, повернувшись, хотел идти, но староста его задержал.
- Герр Винкман, - сказал он, - вам дали эту девушку, потому что в вашей семье нет молодых людей и самим вам тяжело работать. Но имейте в виду, продовольственной карточки на нее пока нет, и придется выделять из своего пайка. Как говорят, где есть картошка, там должны быть и очистки.
Старики постояли молча несколько секунд, уставившись на Катрусю, потом оба, как по команде, закивали в знак согласия.
...Новые хозяева ее и правда оказались необычными немцами. Катрусе даже не верилось, что в жестокой Германии могут быть такие хорошие люди. До сих пор немцы вызывали у нее только страх и ненависть, ненависть и страх. А тут, у аптекаря...
Хозяйка приказала сбросить лохмотья и выкинуть их в печь, стоявшую во дворе. После того как Катруся помылась, принесла чистенькую, почти новую юбку и блузочку. Одежда была большая на плечах худенькой, истощенной девочки, но это все же лучше, чем тряпье, в которое превратилось ее платье в Германии и из которого она, несмотря на голод, выросла. Хозяйка сказала, что это одежда невестки, которую забрали служить в зенитные войска в Бремен.
Но на этом чудеса не закончились. Во время первого же завтрака за стол посадили и ее. Перед хозяевами стояли чашки с кофе и лежало по одному сдобному коржу, который тут называли вайсплец. Перед Катрусей тоже поставили чашку. Пустую. Потом дедок отлил немного кофе из своей в ее, старуха сделала то же самое, и во всех трех чашках стало поровну. Затем старик взял свой войсплец и отломил третью часть Катрусе, хозяйка тоже положила перед ней кусочек своего коржа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35