И в этом отношении незнание батюшкиного характера делало ее смелой. Эта ее нестойкая, как мыльный пузырь или радуга, смелость передавалась мне, и в итоге мы оба представляли собой двух отважных бойцов невидимого атеистического фронта.
Шутки шутками, но на фоне всего произошедшего в моем доме батюшкин внезапный страх в третьем часу ночи должен был иметь весьма серьезные основания. Поэтому, когда мы спустились вниз и, уловив прохладный влажный сквозняк, увидели, как колышется тюль перед разбитой стеклянной стеной, я понял, что батюшку испугал не белый силикатный кирпич, влетевший в зал кафе из ночной мглы. Батюшка увидел и до смерти испугался того, кто этот кирпич кинул.
– Хулиганы, – голосом, каким говорят о какой-нибудь ерунде, сказала Лада, поднимая с пола засыпанный хрустящими осколками кирпич и подавая его мне. – Возьми. Найдешь хозяина и положишь ему на голову… Чего ты еще высматриваешь? Нет здесь никого. Двери заперты, а через пробоину даже сатана не пролез бы, обязательно зацепился бы копытами и рогами за острые края. А вообще, – она зевнула, – здесь у тебя не соскучишься. И народец…
Я молниеносным движением закрыл ей рот ладонью, и Лада едва не уронила кирпич мне на ногу. Со второго этажа донесся приглушенный женский крик. Застыв, как две скульптуры, мы несколько секунд вслушивались в ночную тишину.
– По-моему, это попик голосил, – прошептала Лада, когда я освободил ей рот.
– А мне показалось, Марина…
Я устремился к лестнице, Лада – за мной. Мы так грохотали, словно по гостинице в поисках пищи носилось стадо голодных слонов. В коридоре никого не было, из-за запертых дверей не доносилось ни звука.
Лада открыла ключом мой кабинет. Я толкнул дверь и посветил фонариком.
– Батюшка, вы живы? – спросил я, и от ответной тишины холодок тонким ручьем потек между лопаток. – А-у, отец Агап!
– Это вы, Кирилл Андреевич? – наконец с опаской отозвался священник.
Я присел, покрутил головой по сторонам, освещая все углы, но батюшку не увидел.
– Где же вы, черт вас подери?! То молчите, то прячетесь.
– Здесь я, за аквариумом, вымаливаю у господа нашего прощение за грехи наши.
Только теперь я увидел темную лохматую голову, медленно поднимающуюся над стеклянным кубом.
– Вы слышали крик? – спросил я.
– Крик? – с равнодушием уставшего нервнобольного переспросил батюшка. – Видите ли, я так вдохновенно читал молитвы, что мог не услышать…
– Он чокнулся, – со знанием дела сказала Лада.
– Марина! – выкрикнул я, круто повернулся и выбежал из кабинета.
Дверь номера девушки была заперта. Я постучал сначала тихо, потом громче, потом несколько раз двинул по двери ногой.
– Спать при таком грохоте человек не может, – сказала мудрая Лада. – Надо выламывать.
– Держи фонарь! – крикнул я ей и подскочил к номеру профессора. – Курахов!! – крикнул я, занеся кулак, и уже был готов грохнуть по двери, как отчетливо услышал профессорский голос:
– Что вы кричите? Я не глухой.
– Марина не открывает! Вы слышали ее крик?
– Да, как будто кричал кто-то, – раздалось из-за двери.
– Да отоприте же! Что мы с вами через дверь разговариваем?
– А вы один?
Я машинально глянул на Ладу, будто хотел убедиться, что она стоит со мной рядом.
– Послушайте, – теряя терпение, произнес я. – Какая вам разница, один я или нет? Хотел бы ошибиться, но мне кажется, что с вашей падчерицей что-то случилось.
– Сейчас, сейчас! – словно делая одолжение, прогундосил Курахов. – Что-то с замком случилось…
Он явно тянул время. Замок в его номере был элементарным и безотказным. Профессор чего-то опасался.
– Ну, что там у вас?! – крикнул я и, не сдержавшись, все же стукнул по двери ногой.
– Скажите, господин директор, а что там стряслось с батюшкой? Почему он так громко кричал?
Я повернулся лицом к Ладе. От возмущения мне не хватало слов.
– Ему приснился плохой сон! – за меня ответила Лада. – Вы что, боитесь нам открыть?
– А-а! – радостно отозвался Курахов и щелкнул замком. – И наша очаровательная нимфеточка здесь?
Дверь отворилась, из номера решительно вышел Курахов.
– Что вы здесь столпились? – недовольно буркнул он и тотчас принялся командовать: – Запасной ключ несите! У вас должен быть запасной ключ. Не надо ничего ломать. Ломать – не строить. Отойдите от двери подальше, всякое может произойти…
Он приблизился к номеру Марины, осторожно надавил на дверь двумя пальцами и констатировал:
– В самом деле заперта.
Затем сделал повелевающий жест рукой, который относился ко мне, и изрек:
– Пока вскрывать не будем. Может быть, она не в себе. – И, прислонившись щекой к двери, Курахов голосом волка, переодетого в овечью шкуру, пропел: – Мариша, деточка! Что с тобой, почему не открываешь? У тебя все в порядке?
Мне невыносимо хотелось стукнуть профессора фонариком по лысине. Профессор, словно почувствовав это, понимающе посмотрел на меня и поторопил:
– Надо вскрывать! Не тяните резину, иначе будет поздно!
Я быстро отомкнул замок и распахнул дверь. Профессор, однако, зайти внутрь не спешил.
– Ну давайте, давайте, заходите! – принудил он меня первым выяснить, что случилось с его падчерицей.
Я вошел в комнату, за мной – Курахов и Лада.
– Принесите свечу! – попросил я Курахова. Фонарь угасал намного быстрее, чем мне хотелось, и с нескольких шагов уже трудно было рассмотреть детали комнаты.
– Будьте так любезны, – профессор переадресовал просьбу Ладе. – В моем номере, прямо у входа, на журнальном столике стоит свеча.
– А зачем вам свеча? – Лада слегка отодвинула меня и встала посреди комнаты. – Вы разве не видите, что здесь никого нет?
Я понял это несколькими мгновениями раньше, но мне почему-то стало легче от ее слов.
– Совершенно невозможно о чем-либо попросить, – проворчал профессор. – Мы не слепые, милая, и хорошо видим, что здесь никого нет. – Он повернулся ко мне. – Что это значит, господин директор? Где Мариша?
Я сделал круг по комнате, встал на колени и на всякий случай посветил под кровать и стол.
– Вы меня спрашиваете? – удивленным тоном уточнил я. – Откуда я могу знать, где ваша падчерица.
– Позвольте, а кто может знать? Если бы она пропала, скажем, в самолете, то об этом я спросил бы стюардессу, если бы в поезде – проводницу. А коль Мариша исчезла в вашем приюте, то извольте объяснить: что у вас тут происходит? Почему среди ночи творятся безобразия?
– Ой! – тихо простонала Лада. – Вы мне прямо на ухо кричите.
– На ухо?! Да вы скажите спасибо, что я еще не перевернул вверх дном весь этот гадючник!
– Вы опоздали. Кто-то уже начал переворачивать без вас…
Я предпочел не вступать в словесную перестрелку с профессором, тем более что вместо меня это с успехом сделала Лада, и, насколько позволял тусклый свет, рассмотрел комнату. На стуле были аккуратно развешены сиреневая кофточка и черная юбка, под ним – пара туфель на низком каблуке. Тумбочка была вплотную придвинута к кровати. Рядом со свечой, закрепленной на банке из-под растворимого кофе, лежал открытый томик Нового завета. Я коснулся рукой теплого, оплавленного верха свечи и придавил фитиль. Горел еще совсем недавно, парафин не успел застыть.
Профессор был напуган и даже не пытался скрыть этого.
– Куда же она, по-вашему, могла деться? – спрашивал он нас с Ладой, но, понимая, что ответа нет, начинал сыпать версиями: – Может быть, она вообще не ночевала здесь? Но вы же видите – постель смята. Убежала на море в одной ночной рубашке, под дождь и ветер? Бред! Ее кто-то увел отсюда насильно? Но зачем? С какой целью?..
Последнюю версию он озвучил с трудом. Голос профессора предательски дрогнул. Я нарочно заострил на ней внимание:
– Как вы сказали? Ее кто-то увел отсюда насильно? И что, вам известны мотивы?
– Не надо! – Профессор едва не сорвался на крик. – Не надо делать вид, что вам уже все известно, что вы обо всем догадались… Моей вины в этом нет и быть не может! Так и знайте – я виноватым себя не чувствую. Но предупреждаю!.. – Курахов потряс сжатым кулаком перед моим лицом. – Предупреждаю! Если это дело рук Уварова – то он горько пожалеет о содеянном. Крайне горько!
– Идите сюда! – позвала нас из коридора Лада. Она уже вынесла из номера профессора свечу и теперь стояла с ней у торцевого окна, держа двумя пальцами на уровне лица небольшой лоскуток ткани.
– Что это? – в один голос спросили мы с Кураховым.
– Кружева, – ответила Лада. – Можете не сомневаться – от ночной рубашки.
Профессор выхватил лоскут, поднес его к глазам.
– Надо еще разобраться – от ночной или от дневной, – проворчал он. – Вы слишком торопитесь делать выводы, милая… А окно открыто или как?
Я потянул за ручку оконную раму. Она открылась.
– Вы запираете окна на шпингалеты, господин директор? – ядовитым голосом спросил Курахов.
– Да, окна всегда закрыты. Проветривать нет необходимости – работают кондиционеры.
– Почему же сейчас не заперто?
– Видимо, кому-то было нужно, чтобы окно можно было открыть снаружи.
– И что вы этим хотите сказать?
– Ничего! – Я пожал плечами. – То, что я хотел сказать, я сказал. Не надо выискивать в моих словах скрытый смысл.
– Я ничего не выискиваю! Я всего лишь хочу разобраться в этом сумасшедшем доме, который вы имеете наглость величать частным отелем! Да чтобы я еще хоть раз…
– Неужели вы думаете, – негромко говорила Лада, словно сама с собой, – что через окно, по пожарной лестнице, можно унести человека?
– В самом деле! – неожиданно поддержал скептицизм Лады профессор. – Человек – это не манускрипт, господин директор. И даже не чемодан.
Я не стал доказывать обратное, молча обхватил Ладу чуть выше колен, приподнял ее и взвалил себе на плечо. Она не успела пискнуть, как я взялся свободной рукой за оконную ручку, встал на подоконник и, пригнувшись, без особого труда достал ногой до ближайшей перекладины пожарной лестницы.
– Вопросы есть? – спросил я, возвращаясь обратно и опуская девушку на ноги.
– Подождите! – воскликнула Лада и подняла палец. – Сатана поднялся сюда по пожарной лестнице и через окно утащил Марину. Зачем же тогда он разбил стекло на первом этаже?
– Какой еще сатана? – встрепенулся Курахов, словно Лада непристойно выразилась. – Что за бред?
Я остановил профессора движением руки и пояснил:
– Батюшка спал внизу, когда кто-то швырнул в стеклянную стену кирпич. Нашему священнику показалось, что это был сатана.
– Понятно! – кивнул профессор. – Шизоидная и конфабулятивная реакция на религиозно-фанатический психоз.
– И все-таки, – напомнила Лада. – Зачем надо было разбивать стекло?
– Мы занимаемся не своим делом! – покачал головой профессор. – Мы начинаем играть в детективов. А надо принимать срочные меры!
– К примеру, какие? – поинтересовался я. – Может быть, сообщить в милицию?
– Ночью? В милицию? Не смешите меня! Там сейчас все спят.
– О-о-о! – протянула Лада и потупила глазки. – Вам, должно быть, никогда не приходилось иметь дело с милицией ночью.
– Вы отгадали, милая! В отличие от вас – никогда.
Я сел на подоконник так, чтобы видеть одновременно и Ладу, и Курахова.
– Профессор, – сказал я. – Давайте перестанем валять дурака.
– Что? – захлопал Курахов глазами. – Вы о чем?
– О том, что наступило время все называть своими именами. Вы полагаете, что Марину утащил Уваров. Скорее всего вы правы, ему несложно было сделать это. Вы знаете, для какой цели он это сделал и что потребует в качестве выкупа, и потому не заинтересованы в милиции. Я прав?
– А вам не кажется, что вы слишком торопитесь с выводами? Вам понадобилось несколько минут, чтобы все разложить по полочкам. И все-то вы знаете, и все-то вы просчитали! Надо же, какой проницательный! А если все не так?
– А если так?
– Тихо!! – перебила нас Лада. – Телефон у кого-то надрывается!
– Очень кстати, – пробормотал я, срываясь с места. База радиотелефона находилась в моем кабинете, трубка – в номере профессора. Я побежал в кабинет. Лада и Курахов, словно я что-то украл у них, – за мной.
Телефон курлыкал слишком настойчиво для глубокой ночи, словно звонивший был твердо уверен, что в гостинице никто не спит. Я нажал на желтую кнопку спикерфона, и из динамика, как джинн из бутылки, вырвался гул движущегося автомобиля.
– Аллоу! – сквозь треск помех раздался незнакомый голос. – Валерий Петрович?
Курахов, стоящий рядом с телефоном, посмотрел на меня и приложил палец к губам.
– Нет, это не Валерий Петрович, – ответил я. – Кто вам нужен?
Мы втроем, окружив столик с аппаратом, затаили дыхание и слушали голос из динамика.
– Короче, передай Курахову, что его Маруся в надежных руках. И пусть не вздумает обращаться в милицию – сыщики найдут только ее голову где-нибудь на трассе. Следующий сеанс связи – через четыре часа. Пусть он ждет у аппарата…
И короткие гудки. Мы с Ладой взглянули на профессора.
– По сотовому телефону? – зачем-то спросил он у нас. – Ну да, конечно. Они едут на машине в неизвестном направлении. Через четыре часа позвонят из какого-нибудь вшивого отделения связи, затем – снова по сотовому. Короче, их не найдешь.
Он помрачнел. Я впервые видел, чтобы профессор находился в столь удрученном состоянии.
– А что они от вас хотят? – спросила Лада.
Вопрос требовал настолько длинного ответа, что ни я, ни профессор не сказали вообще ничего.
– Черт! – произнес профессор минутой позже. – Это ломает все мои планы. Пойти на такое! Мерзавец! Мерзавец!!
Он принялся ходить по кабинету из угла в угол. Мы с Ладой некоторое время следили за ним, словно за пинг-понговым мячиком, потом нам это надоело.
– Через четыре часа, – бормотал профессор. – Это значит, почти в семь утра.
– Ага! – зевнула Лада, обвила рукой мою шею и мечтательно добавила: – Еще целых четыре часа можно поспать!
Курахов стрельнул глазами в ее сторону, затем вопросительно взглянул на меня, будто хотел выяснить, разделяю ли я ее точку зрения. Я разделял, потому что, как ни пытался вызвать в своей душе чувство сострадания к профессору, ничего не получалось. Курахов доигрался, несмотря на многочисленные предупреждения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55