Охваченная нетерпением, Нефисса кинулась на террасу, залитую лунным светом, вскрыла конверт и прочитала короткую записку: «Как мы можем встретиться?» Ни обращения, ни подписи – ведь бумажка могла попасть в чужие руки.
Встретиться было трудно – Нефисса почти никогда не выходила одна из дому. За покупками и в кино она отправлялась с какой-нибудь теткой или двоюродной сестрой – на этом всегда настаивала мать. Внезапно ее осенило. Она вспомнила рассказы прислужниц принцессы Фаизы о целительных каирских банях. Тогда-то у Нефиссы и начались «мучительные головные боли». Претерпев «безрезультатно» домашнее лечение – мази и настои матери, – она выразила надежду, что ей помогут бани. Сначала она ходила с двоюродными сестрами, но им вскоре наскучило, и теперь Нефисса посещала баню одна.
Тогда она написала записку: «Моя дорогая Фаиза, меня последнее время мучают головные боли. Теперь я лечу их в бане у ворот Баб Зувейла. Я хожу туда каждый день после полуденной молитвы и нахожусь там час. Если вы захотите присоединиться ко мне, я буду рада. Могу вас заверить, что там превосходные лекарки».
Она подписалась, адресовала конверт «Ее высочеству принцессе Фаизе» и отдала его нищенке, которая теперь часто бродила у калитки. Нефисса велела ей отдать письмо тому же военному, что в прошлый раз, но понятия не имела, как он поступит, получив ее послание. Как можно встретиться респектабельной мусульманской женщине и иностранному офицеру? Он, очевидно, тоже растерялся и не смог придумать никакой хитроумной уловки – проходили недели, а он не появлялся. Может быть, он уехал из Египта и находится уже в Англии. Или – еще хуже, – узнав из записки ее имя и принадлежность к кружку друзей принцессы Фаизы, он не захотел продолжать роман с вдовой, обремененной двумя детьми?
Между тем массажистка втирала в ее кожу розовое, миндальное и фиалковое масла, – по преданию, рецепт царицы Клеопатры, самой прекрасной и желанной женщины в истории Египта. Потом последовали другие процедуры, которые современные женщины тоже считали необходимыми, чтобы стать прекрасными и желанными. Женщина принесла кувшинчик с красным порошком, на минуту покрыла им лоб Нефиссы и, стерев, аккуратно выщипала брови и потом нарисовала их. Принесли «халава» – лимонный сок, густо сваренный с сахаром, которым покрыли кожу Нефиссы. Через некоторое время эта масса снималась, причем, хотя и несколько болезненно, удалялись все волоски на теле. И наконец, Нефисса окунулась в надушенную воду, чтобы смыть все запахи бани. Когда она вышла из ванны, тело ее было гладким и блестящим, как мрамор.
Нефисса оделась и вышла на улицу. Она остановилась, высматривая свой экипаж и невольно наслаждаясь нежной лаской солнца. И вдруг… она увидела своего англичанина. Он смотрел на нее, высунувшись из окна, «лендровера», припаркованного в другом конце переулка. Нефисса не сразу его узнала – он был в штатском.
С неровно бьющимся сердцем она подошла к своему экипажу, села и послала кучера купить в лавочке на соседней улице мешочек жареных тыквенных семечек – это должно было занять у него минут десять. Как только кучер удалился, офицер быстро подошел к карете и остановился, глядя на нее в окошечко, – она подала ему знак войти.
Двое оказались в микрокосмосе, вокруг которого клубилась городская жизнь – проезжали автомобили, экипажи, проходили пешеходы, раздавался многообразный уличный шум. Они смотрели глаза в глаза, и Нефисса разглядывала каждую черточку лица незнакомца, материализовавшийся фантом любви, созданный ее воображением. Она увидела на радужке одного из его светлых глаз крошечное темное пятнышко; она вдыхала исходящий от него запах лосьона для бритья, который смешивался в тесном пространстве с ее «ароматом Клеопатры»– роз, миндаля и фиалок.
Наконец он заговорил по-английски – голос показался ей чарующим:
– Я не могу поверить, что я рядом с вами. Это, наверное, сон…
Ее сердце тревожно забилось. Нагнувшись, он поднял ее покрывало. Она не протестовала.
– Мой Бог, какая красавица! – услышала она. Нефисса почувствовала себя обнаженной, словно он полностью раздел ее. Но ей не было стыдно – ее обожгло желание. Она хотела шептать слова любви, но неожиданно проговорила сухо:
– Я вдова. У меня двое детей.
Надо было сказать ему это, и если он решит уйти, пусть уходит сразу… Но он улыбнулся и сказал:
– Я знаю. И слышал, что дети так же красивы, как и вы. Она почувствовала такой восторг, что не могла сказать ни слова.
– Наша часть была расквартирована недалеко от вашего дома, – продолжал он. – Но недавно нас перевели, и я не мог часто приходить к вашему дому. Я боялся, что вы меня забыли…
– А я боялась, что с вами что-то случилось, – дрогнувшим голосом отозвалась Нефисса. – Ведь студенты нападали на казармы, были убитые и раненые… Я молилась за вас.
– Да, ситуация опасная и может ухудшиться. Поэтому я сегодня не в мундире. Но где мы можем встретиться с вами наедине? Только поговорить… Я думаю о вас непрерывно. И сейчас, когда вы рядом со мной…
– Мой кучер сейчас вернется, – испуганно напомнила она.
– Но как же нам встретиться? Я не хочу вовлечь вас в беду, но я должен вас видеть…
– Принцесса Фаиза моя подруга. Она поможет нам.
– Вы разрешите мне сделать вам подарок? Я знаю ваши обычаи и не буду дарить вам духи или драгоценности– это слишком интимно. Но возьмите этот носовой платок, он принадлежал моей матери. – И он протянул ей тончайший батистовый платочек, вышитый незабудками и обшитый кружевом. – Быть так близко от вас, – прошептал он, – после того, как я видел только ваши глаза в решетчатом окне. Только на мгновение… А я хочу быть с вами, целовать вас.
– Принцесса поможет нам, наверно, – повторила Нефисса. – Или я сама что-нибудь придумаю. Я пошлю вам записку с девочкой, которая просит милостыню на нашей улице…
Еще минуту они смотрели глаза в глаза, потом он погладил ее щеку и нежно сказал:
– До свиданья, прекрасная Нефисса! – Вышел из экипажа и исчез среди прохожих. И вдруг Нефисса поняла, что не узнала даже его имени.
Марьям Мисрахи рассказывала историю: «Однажды Фарид взял своего маленького сына на базар, где продавали баранов. Жирность барана определяется по хвосту, и Фарид щупал и взвешивал на руке много бараньих хвостов.
– Зачем ты это делаешь? – спросил его сын.
– Чтобы решить, которого купить барана, – ответил отец. Через несколько дней сын выбежал навстречу Фариду, вернувшемуся с работы, и закричал:
– Папа, здесь был шейх Гамал. Я думаю, он хочет купить маму!»
Все женщины засмеялись, к их смеху присоединились даже музыканты, отделенные занавесом. У Амиры был большой женский прием. Музыканты заиграли бодрую живую мелодию. Прием происходил в большой гостиной; медные лампы освещали великолепно одетых женщин, сидящих на диванах и шелковых подушках и угощающихся с серебряных блюд, расставленных на инкрустированных перламутровых низких столиках.
Холод декабрьской ночи не чувствовался в комнате благодаря турецким коврам на полу и настенным гобеленам, было тепло, светло и уютно, звенели женский смех и музыка.
Слуги разносили блюда с шариками из мяса, начиненными душистыми специями, с тушеной бараниной и подносы со свежими фруктами, вареньем из розовых лепестков– приготовлением этого лакомства славилась Амира; все запивалось бесчисленными стаканами ароматного, приторно-сладкого мятного чая, который так любят в Египте.
Прием был не юбилейным или связанным с каким-нибудь событием – просто прием для развлечения и общения. Гостьи Амиры надели свои лучшие туалеты и дорогие украшения. В воздухе гостиной смешивались ароматы зимних роз и изысканных духов. В связи с неожиданно выросшим спросом Дальнего Востока на хлопок и потребностью в зерне в послевоенной Европе Египет переживал экономический бум; гостьи Амиры, мужья которых преуспевали, демонстрировали свое богатство, и сама Амира надела золотые и бриллиантовые украшения, которые щедро дарил ей Али.
– Йа, Амира! – воскликнула гостья с другого конца комнаты. – Где твой повар покупает цыплят?
Марьям ответила прежде Амиры:
– Только не у горбатого Абу Ахмеда на улице Кадр эль-Айни! Он для привеса напичкивает своих цыплят зерном, а потом режет их!
– Послушайте меня, ум Ибрахим, – обратилась к Амире пожилая женщина со множеством золотых браслетов на обеих руках. Ее муж владел тысячами акров земли в плодородной дельте Нила и был очень богат. – Я знаю превосходного человека, богатого вдовца, здорового, благочестивого, образованного. Он охотно женился бы на вас.
Амира только улыбнулась. Подруги часто хотели ее сосватать с кем-нибудь. Они не знали об ее интересе к Андреасу Скаурасу и о его предложении. После того дня, как он приходил с кольцом с изображением листа тутовника в камне, он несколько раз звонил по телефону, присылал букеты цветов и коробки импортного шоколада и приходил в гости. Он уверял Амиру, что будет терпеливо ждать ее решения и не собирается торопить ее. Но Амире каждую ночь снились его объятия и поцелуи, и ее сопротивление слабело.
– Какие известия от вашего сына? – спросила другая гостья, жена хранителя египетского музея.
Амира ответила не сразу – ей вспомнился новый страшный сон, который она увидела этой ночью. Ей снилось, что она идет на мужскую половину дома темными пустыми коридорами с масляным светильником в руке. Открывает дверь в комнату Ибрахима и видит множество злых духов-джиннов среди пыльной и затянутой паутиной мебели. Что мог означать этот сон? Видение будущего или только возможного будущего?
– Мой сын еще в Монако, – ответила она жене хранителя музея. – Но он известил меня недавно, что собирается вернуться домой. Хвала Аллаху…
Амира была вне себя от радости, получив письмо сына о возвращении в Египет. Он пробыл в Европе семь месяцев, и она надеялась, что его тоска улеглась. Теперь она его женит – у нее уже есть на примете восемнадцатилетняя девушка из знатной семьи, спокойного и кроткого нрава, скромная и чистоплотная, родственница Али – внучка его двоюродного брата.
Труднее будет выдать замуж Нефиссу. Она вдова, а египтяне предпочитают брать в жены девушек без сексуального опыта. Правда, она красива и богата – это поможет.
Амира посмотрела на Нефиссу, которая сидела в другом конце гостиной с трехлетним сыном на коленях; у ног ее играли два младенца: ее собственная восьмимесячная дочь, маленькая и хрупкая, и Камилия, дочь Ибрахима, крепкое семимесячное дитя с ярко-оливковой кожей и медово-коричневыми, словно темный янтарь, глазами – очень здоровая на вид, несмотря на печальные обстоятельства ее рождения. Амира чувствовала, что от дочери исходит трепет беспокойства; материнское сердце подсказывало, что Нефисса влюблена.
Влюблена в кого-то так же, как ее мать– в Андреаса Скаураса. Любить так чудесно, но если выбор Нефиссы опасен, то ее ждет участь старшей дочери, Фатимы.
Музыканты начали исполнять популярную мелодию «Лунный луч», и одна гостья вдруг вышла на середину комнаты и сбросила туфли. Все начали тихо петь – слова песни были эротические, как и вся египетская лирика. Но все египтянки с детских лет поют эти песни, еще не осознавая их смысла. «Целуй меня, целуй, любимый… Пробудь со мною до зари… Для жарких ласк постель моя и грудь моя тебе открыты…» Как только танцовщица вернулась на свое место, ее сразу же сменила другая. В начале вечера эта молодая женщина выглядела парижанкой– на высочайших каблуках, в изысканном туалете от Кристиана Диора. А теперь она извивалась в сладострастном танце Востока, закрывая глаза и простирая руки, и остальные женщины ликующей песней прославляли наслаждение и неутомимую мужественность. Когда тело танцовщицы изгибалось особенно грациозно, раздавались громкие крики восхищения – «загхарит», – и когда она закончила, на ее место тотчас же встала другая. Этот танец, называемый «беледи», составляет непременную часть собраний женщин-египтянок: танцуя, женщина дает выход своим скрытым чувствам, раскрывает свои тайны, выражает запретные желания. В каждом танце воплощается личность исполнительницы, поэтому беледи– не состязание, танец не подвергается критике и не получает оценки, каждую танцовщицу встречает одобрение и сочувствие зрительниц.
Особенно горячо гости приветствовали хозяйку дома. Амира сбросила туфли, встала на пальцы; она была одета в узкую черную юбку и черную шелковую блузку. Женщина танцевала искусно и красиво, вибрирующие движения бедер достигли такой быстроты, как ни у одной из молодых танцовщиц, а потом, в замирающей вибрации, изящные ягодицы Амиры медленно изобразили выпуклую цифру восемь. Она поманила к себе Марьям Мисрахи, та вышла на середину комнаты и сбросила туфли, – подруги с юных лет танцевали вместе. Движения их то сливались в гармонии, то создавали великолепный эффект контраста, зрелище было исключительное, и все женщины разразились оглушительными «загхарит». Амира чувствовала необычайную легкость и свободу духа. Беледи – европейцы называют его «танец живота» – дает ощущение раскованности и парения, сходное с эйфорией, вызываемой гашишем.
Амира посмотрела на подругу – в лице Марьям отражалась та же радостная легкость – а ведь ей было уже сорок три года.
Амира знала все тайны Марьям, неизвестные ее мужу Сулейману.
Марьям вышла замуж восемнадцати лет, но ее юный муж и новорожденный ребенок умерли во время эпидемии инфлюэнцы в Каире. После этого она встретила красавца Сулеймана Мисрахи, негоцианта… Это была мгновенная любовь. Наследник богатой еврейской семьи Мисрахи, Сулейман ввел Марьям в прекрасный дом на улице Райских Дев, ожидая от молодой жены много детей.
Но молитвы красивой четы оставались втуне – детей не было ни на первый, ни на второй, ни на третий год.
Марьям не рассказала Сулейману о своем погибшем ребенке от первого брака, но она знала, что может иметь детей, и врачи подтверждали это. Значит, причина была в Сулеймане, но Марьям как любящая женщина щадила мужа и не в силах была открыть ему правду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58