Камилия повернулась к Радвану:
– Не медлите. Он кивнул.
Накинув пальто на одежды фараона, Камилия вышла из трейлера и увидела, как толпа напирает на канаты. В воздухе сгущалась тревога.
– Во имя Бога… – прошептала Камилия, пробираясь через толпу. – Почему набирают силы фундаменталисты?
При содействии жены Саадата прошли законы, расширяющие права женщин, и вдруг этот взрыв религиозной нетерпимости! Создалась такая атмосфера, что женщины добровольно прячут лица под покрывалами.
Камилия взглянула влево и увидела Радвана, усаживающего Зейнаб в белый лимузин. Машина быстро исчезла из вида. «На Радвана можно положиться, – подумала Камилия. – Он предан ей, хотя последнее время перестал объясняться в любви». Все объяснения своих поклонников Камилия мягко отклоняла. Ей не нужны были любовники, и сама она не хотела бы влюбиться.
Когда Камилия, переступив через кабель, вышла к камере, на нее устремились сотни взглядов. Она привыкла к восторженным взглядам и возгласам: «Ты слаще меда! Ярче бриллиантов!» Камилия словно читала мысли своих поклонников, наделенных свойственной египтянам склонностью к восторженно-романтическому обожанию своих кумиров: «Вот Камилия Рашид, наша возлюбленная богиня, прекраснейшая женщина в мире, она обольстительнее царицы Клеопатры, нежнее ангелов!» Как-то во время ее выступления в отеле «Хилтон» капелька пота скатилась с ее щеки, поползла по шее и сползла между грудей, и какой-то неистовый юноша из Саудовской Аравии вскочил на столик и закричал: «О, благословенный дождь с Неба!»
Но Камилия, которую каирские газеты называли «богиней любви», никогда не была влюблена. И весь Каир знал, что Камилия ведет чистую и целомудренную жизнь, но никто не знал, что Зейнаб – не ее родная дочь, что Камилия не была замужем и муж, погибший в Шестидневной войне, отец Зейнаб – миф. Никто не знал и того ошеломительного факта, что в тридцать шесть лет Камилия – девственница.
– Дядя Хаким, – сказала она спокойно, подойдя к нему и Дахибе, – мне не нравится эта толпа. И еще какие-то рассерженные молодые люди прибывают на грузовиках.
– Мы должны уехать, – отозвалась Дахиба.
– Ну что ж, мои ангелы, – согласился Хаким, – не будем безрассудны. Говорят, чем смелее птичка, тем толще кот. Я отпущу статистов. Может быть, снимем эту сцену в павильоне.
Когда он уже распорядился убирать камеры, толпа вдруг нажала и прорвалась за канаты с криками: «Смерть отродьям сатаны!»
Разъяренные юноши кулаками и дубинками расшвыряли охранников, разломали камеры и декорации. Хаким кинулся к молодому парню, колотившему палкой по камере, но один из нападавших зацепил его веревочной петлей за шею, толчком свалил с ног и потащил по земле. К нему подбежали другие, тоже схватились за конец веревки и стали тянуть вверх. Лицо Хакима налилось кровью, глаза вылезли из орбит.
– Остановитесь! – пронзительно закричала Камилия, подбегая к нему. – Боже мой, дядя Хаким!
Лихорадочно возбужденный Мухаммед смотрел па юношей в белых галабеях, рядами распростершихся в молитве на центральной площадке университетского кампуса.
– Каждый день такое представление, – сказал какой-то студент рядом с Мухаммедом. – Загородили проход в аудитории, а на лекции-то все-таки надо попасть…
Семнадцатилетнему Мухаммеду, первокурснику Каирского университета, тоже надо было пройти в аудиторию, но молящиеся не вызывали у него досады, напротив, он хотел бы набраться смелости и присоединиться к ним, хотел бы носить такую же одежду, как все они – белую галабею и маленькую, тесно прилегающую шапочку. Отпустить бороду, как все молодые члены этого религиозного братства. Обходить студенческий городок, колотя в двери аудиторий и возглашая час молитвы, приводя профессоров в бешенство, а студентов – в смятение. Многие студенты задумывались: «Может быть, эти фанатики правы?» И Мухаммед чувствовал, что юноши в белых галабеях ратуют за благородное, святое дело. Их души пылают, – а разве его душу не сжигает огонь?
Молитва окончилась, молодые фундаменталисты разошлись, и Мухаммед направился на лекцию. Он проходил мимо лотков, с которых юноши в белых галабеях и девушки в длинных платьях и покрывалах продавали по символическим ценам религиозные брошюры, вручая их каждому, кто останавливался у лотка. Приобщая покупателей к делу Бога и ислама, молодые фанатики пылко объясняли своим сверстникам пагубность западных влияний и необходимость восстановления старых устоев. Но не всегда они мирно проповедовали: нередко юноши в белых галабеях останавливали на улице молодые парочки, требуя представить супружескую лицензию, избивали палками девушек, подол платья которых не достигал щиколотки, заставляли лавочников прекращать торговлю в часы молитвы, закрывая двери перед покупателями. Они требовали возвращения арабам Иерусалима. Они объявляли кощунственной западную музыку. Они даже требовали сегрегации полов, особенно настаивая на раздельном обучении в школе. Студенты-фундаменталисты настаивали на том, чтобы в аудиториях женщины сидели отдельно от мужчин, а студенты-медики не желали изучать анатомию другого пола.
Главным доводом фундаменталистов была победа в войне Рамадана 1973 года: Бог даровал ее Египту за праведность, и потому египтяне обязаны и впредь следовать праведными путями.
«Да, да, – думал Мухаммед, – они правы», – и ему казалось, что его душа пылает любовью к Богу.
Во второй половине дня он вернулся в дом на улице Райских Дев и сидел в большой гостиной среди теток и двоюродных сестер, ожидая, пока ему подадут чай. Он чувствовал, что его по-прежнему обуревает лихорадка, сжигает смутное желание, и, вспоминая свои утренние мысли, уверял себя, что это религиозная лихорадка, желание обратиться к Богу. На самом деле это было желание, разбуженное блестящими, темными, как чернильные лужицы, глазами девушки-однокурсницы.
Если у молодых женщин такие глаза, такие каскады темных волос, спадающих на спину над соблазнительными ягодицами, – как удержать свои мысли на пути праведности и благочестия? – думал Мухаммед. Наверное, женщин действительно надо изолировать, чтобы их вызывающая сексуальность не вводила в соблазн мужчин. А от красивых женщин исходит особая опасность. Его ослепительно прекрасная мать – разве она не предала его, не бросила своего сына? Он не знал, почему Омар развелся с женой, и предпочитал об этом не думать. Но судя по зловещему молчанию, которым было окружено в семье Рашидов имя Ясмины, это могло быть что-то ужасное… Мухаммед никогда не писал матери, но письма из Калифорнии, втайне от всех, много раз перечитывал и потом плакал ночами, держа в руке ее фотографию, мечтая дотронуться до ее золотых волос и в то же время проклиная ее.
Мухаммед сидел на диване в ожидании чая и глядел на свою мачеху Налу, сидящую рядом на диване. Она родила его отцу Омару семеро детей, и один раз у нее был выкидыш. Один ребенок умер от сердечной недостаточности. Нала безропотно вынашивала, рожала и кормила детей, ублажала мужа.
«Вот такой и должна быть женщина», – подумал Мухаммед. Кузина Зейнаб принесла ему чай. Бедняжка, мать которой бесстыдно танцует перед мужчинами. Мухаммед испытывал в присутствии Зейнаб какое-то стеснение, – уж очень она походила на его мать Ясмину, которую он знал по фотографии в изголовье своей кровати. Откуда такое сходство? Правды Мухаммед не знал. И никогда не узнает, что Зейнаб – его сводная сестра.
Он пил горячий сладкий чай с ароматом мяты и с досадой чувствовал, что продолжает думать о девушке с темными глазами и пышными ягодицами. Вдруг пришло решение: завтра он сменит джинсы на белую галабею «Мусульманского братства». Это оградит его от соблазна.
Амира была в своем саду; взглянув на солнце, она решила, что все уже вернулись домой и начинают собираться в гостиной на вечернюю молитву. Она собрала срезанные травы в корзинку и направилась к дому.
Когда она проходила через бывший сад Элис, на лицо ее набежала тень печали. Здесь не осталось и следа маленького английского рая, устроенного Элис: там, где некогда чудом прижились бегонии и красные гвоздики, росли египетские белые лилии, маки и папирус. Амира семь лет неустанно горевала об Элис и Захарии, утешая себя мыслью, что судьбы обоих были предрешены еще тогда, когда родилась Ясмина, и Амира послала Ибрахима в город, чтобы он совершил акт милосердия.
Амира вышла в кухню, залитую золотым вечерним солнцем и полную вкуснейших запахов, – в очаге томилась муссака – блюдо из ягнятины, на плите брызгала маслом сковорода с жарящейся рыбой. Амира разложила свои травы, прислушиваясь к болтовне и смеху девушек и женщин, готовящихся к ужину. На сердце у нее было легко и отрадно – ей семьдесят шесть лет, она крепка и здорова, у нее восемнадцать правнуков, двое на подходе. Дети Омара – восемь человек – живут в ее доме с матерью, Налой, которая не ездит с мужем в заграничные командировки. Овдовевшая Тахья тоже теперь живет в доме бабушки – у нее шестеро детей. И правнучки от первых жен Али Рашида. Дом полон детей, и это такая радость. Они подрастают, и появляются счастливые заботы – удачно выдать замуж внучек, женить внуков. Вообще-то заботиться о замужестве дочерей должны матери, но в доме Рашидов и эта важная забота – на умме, главе рода, прародительнице.
Первая на очереди невеста – четырнадцатилетняя Асмахан, старшая дочь Тахьи. Асмахан – девушка строгих правил, она носит хаджеб, исламскую одежду, закрывая волосы, шею и плечи покрывалом. Она своенравна и безудержна, как ее бабушка Нефисса. Хорошо, что ее пылкий нрав направлен в другое русло, – Амира помнит, сколько волнений доставляли ей любовные порывы дочери. Но у Асмахан и на пути религии проявляется подчас буйная неукротимость. Однажды Амира слышала, как Асмахан кричала Зейнаб, что ее мать, танцовщицу, надо сжечь на костре.
И остальные девушки из дома Рашидов носят хаджеб и называют себя «мохаджибаат» – «женщины, носящие покрывало». В школе они отказываются сидеть рядом с мальчиками. «Таких благочестивых девушек нетрудно будет выдать замуж», – думала Амира. А вот с некоторыми из их двоюродных сестер дело обстоит не так просто. С этими эмансипированными девицами возникают проблемы. Сакинна, дочь Абделя Рахмана, в двадцать три года не замужем. Басима разведена, живет одна, а лучше бы ее с двумя детьми пристроить за хорошего человека. А Самья, дочь покойного мужа Тахьи от первой жены, такая щупленькая, что будет трудно найти ей жениха.
Хорошо бы выдать замуж Тахью, которая вдовеет уже семь лет. В тридцать пять лет она все еще красавица, жениха найти нетрудно, но сколько раз к ней ни подступалась Амира, Тахья спокойно и решительно отвечала, что будет ждать Закки. Сколько лет о нем ни слуху ни духу – а она стоит на своем. Твердит, что он вернется, – Амира в этом совсем не уверена.
Она прошла в гостиную, где члены семьи, собравшись вокруг телевизора, слушали вечерние новости. Продолжались столкновения мусульман и христиан-коптов. В Верхнем Египте в деревне, где сначала пострадали мусульмане – коптами был убит деревенский шейх, – была взорвана коптская церковь, десять человек убиты. Амира, не слушая диктора, обеспокоенно глядела на хмурого Мухаммеда, своего старшего правнука. Он повелительным жестом протянул Зейнаб пустую чашку. Молодые люди, не знавшие, что они – родные брат и сестра, были очень похожи внешне, но совершенно несходны по характеру: словно уксус и мед. Неспокойный нрав Мухаммеда внушал Амире тревогу. Она видела, какими алчными глазами он смотрит на двоюродных сестер. У мальчика на уме секс – как у отца в его годы. Амира помнит, как Омар требовал немедленно женить его. У Мухаммеда такая же горячая кровь. После того как его разлучили с матерью, мальчик рос очень нервным, – Ибрахим даже давал ему транквиллизаторы.
Надо его рано женить, чтобы половой голод не подтолкнул его к какому-нибудь неистовому поступку.
«А вот красивую, тихую и ласковую Зейнаб выдать замуж не удастся», – вздохнула про себя Амира.
Да, столько неотступных домашних забот, а зов из Аравии становится все более внятен ее душе. Она все время видит сны – воспоминания о прошлом. Она перестала видеть во сне прекрасного юношу, который кивал ей и манил к себе, – может быть, он снился ей, когда был жив, а теперь он умер? Юноша исчез, но появились новые фрагменты снов. Голос из прошлого рассказывал Амире: «Мы шли дорогой, которой пророк Мусса вывел израильтян из Египта. Мы останавливались у колодца, где он встретил свою жену…» На этом пути на караван ее матери напали работорговцы. Где же была та стоянка – может быть, возле колодца Муссы?
Новые фрагменты снова дополняли мозаику прошлого, но в ней оставались пустоты. Амира не могла вспомнить, как она очутилась в гареме на улице Жемчужного Дерева и что там с нею было. Прошлое этих лет, как и лет раннего детства, было словно заперто в комнате, ключ от которой потерян. Как его найти?
Она собиралась в Мекку семь лет назад – и не поехала, потому что умерла Элис. Потом Амира ждала известий о Захарии, которого семья усиленно разыскивала; потом в Каире случилась летняя эпидемия лихорадки, особенно опасной для детей… Следующий год сочла неблагоприятным для путешествия Кетта, астролог.
Но теперь-то она соберется в путь, думала Амира, вот только уладит еще кое-какие семейные дела. Посетит святую Мекку, а на обратном пути проследует дорогой, которой шел караван ее детства. Может быть, она узнает квадратный минарет на месте стоянки каравана и найдет там могилу своей матери…
К дому подъехал мрачный и усталый Ибрахим. Он не вышел из машины и, не снимая рук с руля, в который раз думал о своей жизни. Почему в шестьдесят три года он чувствует себя таким старым и обессиленным? Наверное, потому, что он потерпел поражение в жизни. У него нет сына. Жена покончила с собой, и Ибрахим чувствует свою вину, хотя самоубийства ее матери и брата показывают, что в роду была наследственная депрессия. И все-таки он виновен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58