– И что на рыбалке произошло?– Не на рыбалке. Они уже возвращались, через университетскую стройку шли. Ну и нашли.– Что?– Женщину. Бухгалтера из университета.– О Господи! Мертвую что ли?– Нет, живую, но без сознания. Ее по голове ударили. Мальчишки за помощью побежали. Вернее, Петя побежал, а Митя остался. А он, вы же помните, склонен… К воровству. Колечко с пальца снял.– И его за это забирают? – возмутилась Маша.Спору нет, поступок отвратительный, сродни мародерству, но чтобы за это забирать ребенка в милицию в зарешеченном «УАЗике» с автоматчиком!.. Тем более, что этот ребенок, возможно, спас несчастной жизнь.Взгреть его, конечно, нужно, чтоб не повадно было, но не сажать же!– Его не за воровство забирают. Не только за воровство, – Елена Анатольевна запнулась. – Они думают, что Митька ее и стукнул, чтоб ограбить. Представляете?– Да не мог он никого стукнуть! Подождите, а Петька-то что говорит? Они же вместе были?Елена Анатольевна тяжело вздохнула:– Петька то же самое рассказывает: шли, нашли… Милиция считает, что они договорились.Маша Рокотова рассердилась:– Это пацаны-то тринадцатилетние договорились?! Про кольцо-то милиция как узнала?– Митька похвастал приятелю, а Ивашкин еще кому-то сказал, когда милиция сюда приехала, мальчишки и настучали, что у Митьки кольцо.Маша двинулась к двери, за которой в осаде держался бедный Митька. Лариса все стучала, уговаривала. Милиционеры собирались ломать дверь, за которой слышался теперь отборный мат.– А ну прекратите все! Слышите? – рявкнула Рокотова так, что все, даже Митька за дверью, разом притихли. В наступившей тишине пощелкивали кнопки мобильника: Маша набирала номер.– Жанну Евгеньевну! Рокотова! Пожалуйста, подъезжайте в детский интернат на Шоссейную. Да, сейчас. Срочно!Она в двух словах обрисовала ситуацию, захлопнула крышку аппарата и обратилась к присутствующим:– Сейчас сюда приедет представитель органов опеки. До тех пор никто ребенка не тронет. Всем ясно?– Ясно, – с перепуга промямлил милиционер, который был помоложе.Все почему-то послушались ее и расселись в большой комнате, которая служила жившим здесь ребятам игровой.Маша Рокотова познакомилась с Ларисой Чумиковой и Жанной Приемыховой года три назад, и их знакомство было связано именно с Митькой Гуцуевым.Когда Маша увидела его впервые, он был больше похож на волчонка, чем на нормального мальчика. Грязного, завшивленного, больного, его ловили на вокзале несколько часов: Митька прыгал по перилам и решеткам высоких окон, как обезьяна, скакал по креслам в зале ожидания и перебил стекла в двух ларьках. А потом упал. Он лежал на грязном полу и, скалясь, рычал на подходивших к нему милиционеров, не в силах поднять головы. В его глазах был ужас и отчаянная тоска. Как только его подняли с пола, он потерял сознание и очнулся только в больнице: у мальчика оказалось двустороннее воспаление легких.Сколько сил и терпения положили врачи на то, чтобы вернуть десятилетнему Митьке веру в людей, одному Богу известно. Но, когда Жанна забирала его из больницы, чтобы переправить в детский дом, он уже не огрызался и не пытался сбежать, может быть, сил на побег у него еще не было.В детском доме его встретили не с такой теплотой, с какой относились в больнице. Никто из воспитателей не спешил брать Митю Гуцуева в свою группу. Его пожалела Лариса Чумикова, у которой и без того собрались самые сложные во всем доме дети. Одним обормотом меньше, одним больше… Она решила, что справится.Подлечившись, отъевшись и отдохнув, Митька Гуцуев сбежал. В первый раз его поймали довольно быстро. Он успел продать детдомовскую одежду, экипироваться на какой-то помойке и уехать на электричке в Ростов. Там его, поджидавшего поезд до Александрова, и взяли. Мальчишка кусался, плакал и матерился, как сапожник.Он злился и на Ларису, когда его доставили в детдом, передрался со всеми одногруппниками и целый день рыдал на кровати, уткнувшись лицом в подушку. Лариса долго и терпеливо успокаивала и утешала мальчика. Он был не первым и не последним бродяжкой, которого привозили в их дом милиционеры. Большая часть этих ребят регулярно убегали. Многих ловили, иные возвращались сами. Они искали приключений, выпивки, даже наркотиков.Митя Гуцуев искал маму.Он ее почти не помнил. Даже имени ее не знал. Ее звали мама. Еще он помнил, что у него была сестра. Или брат. Старший. Или младший. Там, где они жили все вместе, Митя ходил в садик. И мама была с ним в садике весь день. Они вместе приходили и вместе уходили. Наверное, мама работала в детском саду. Сестра тоже ходила в этот сад. Или это был брат? Его звали Женя. Или ее?Жанна Приемыхова ворвалась в распахнувшиеся перед ней двери игровой, как ураган в Новый Орлеан, вихрем подхватило и закружило всех собравшихся. Она приехала не с пустом: в увесистой папке оказались все необходимые и уже подписанные документы: Митю Гуцуева оставляли в детском доме под личную ответственность директора. Мальчика решили запереть в изоляторе. На том милиционеры и инспектор удалились.Маша Рокотова было возмутилась, но Жанна махнула рукой:– Да никто его не будет под замок сажать. Уйдут эти уроды, там разберемся.Лариса снова постучала в дверь спальни.– Митюша, выходи, они ушли. Слышишь, выходи, а?– Вы врете все! – послышалось из-за двери. – Как лоха разводите. Я выйду, а они меня…– Мить, правда ушли. Честное слово. Тут Мария Владимировна и Жанна Евгеньевна…– Пусть Марь Владимировна скажет! – крикнул мальчик.Рокотова подошла к двери.– Митя, это я, привет!– Привет!– Мить, выходи, менты ушли.– Отвечаешь?– Отвечаю.За дверью послышалась тяжелая возня, что-то упало.– Ты там не ушибись! – крикнула Лариса.Дверь приоткрылась, мальчик высунул в щель всклокоченную голову. Оценил диспозицию. Как волчонок из норы принюхался. Увидел только знакомые приветливые лица и выпрыгнул, прижался к Маше Рокотовой, обхватив ее за шею.– Марь Владимировна! Марь Владимировна! Найдите маму мою! Ну, найдите, а?Он поднял голову и, глядя полными слез глазами ей в лицо, снова спросил глухим шепотом:– Найдете?– Найду, – вздохнула Маша и прижала его голову к своему плечу. Глава 6 Завтра утром отчеты о заседаниях кафедр должны были лежать на столе у декана. Марина Полякова, лаборантка кафедры политологии, заглянула на кафедру философии.– Ириш, ты домой идешь?Ира Корнеева вздохнула и развела руками над столом. Бумаги лежали сугробами вперемешку с цветными ручками и фломастерами.– Все раскрашиваешь? – сочувственно вздохнула Марина.– Раскрашиваю…– Детский сад! Ты пошли своего шефа, или пусть принтер цветной покупает.– Ага, ты своего часто посылаешь?– Сравнила! Мой нормальный. Так ты идешь?– Нет пока.Марина попрощалась, оставив подругу оформлять разными цветами графики, диаграммы и таблицы. Откуда только берется это все в их отчетах? И вообще, кто хоть их, эти отчеты, читает? Никому заседания-то кафедр не нужны, не то что отчеты. Ладно бы дело было какое: собрались, обговорили и делать пошли. А то решают что-то, обсуждают… И что меняется?У Марины Поляковой за этот учебный год здорово изменилось отношение к преподавателям и ученым, работавшим в университете. Когда она, не добрав балл на вступительных экзаменах, пришла работать на кафедру лаборанткой, все они казались ей почти небожителями. И сам университет внушал ей благоговейный ужас: она по лестницам-то ходила, затаив дыхание. А теперь привыкла. Год не прошел даром для Марины: она со всеми перезнакомилась, за все хваталась, хоть заведующий кафедрой и предупреждал ее, что на шею сядут и ножки свесят. Ей тащили, что нужно было напечатать, отвезти, отнести, отправить, ее просили, когда нужно было забежать, забрать, получить… И она бежала, отправляла, привозила. И неужели у всех этих людей хватит совести снова не принять ее и в этом году на первый курс? Марина искренне надеялась, что не хватит!Она еще раздумывала поначалу: а не попробовать ли ей поступить в другой вуз, но теперь ее уверенность окрепла – только сюда. Ведь здесь был Он! Такой умный, такой милый, а выглядит, как молодой арабский шейх. Ну и что, что она сама призналась, что он ей нравится? Ну и пусть. Может, он просто нерешительный.Как она не любила этот участок дороги! Нехороший поворот, пустынный, отовсюду, и от университета, и от остановки, кустами скрыт. Кому вообще в голову пришло построить университетский корпус в таком Богом забытом углу? Автобус сюда ходит только днем, студентов возит. А стоит задержаться – беги пятнадцать минут до остановки, аж сердце замирает! Мимо этих кустов, а за кустами – мрачные недостроенные здания и лес…Марина кинула боязливый взгляд вглубь кустов, куда уходила от дороги чуть видная тропка. Там, на тропинке, стоял человек. Напряженные до предела нервы не выдержали, и Марина с визгом бросилась бежать. Она неслась, размахивая сумкой, до самой остановки и вскочила в подошедший автобус, даже не посмотрев на номер маршрута. Какой-то молодой человек, увидев ее перекошенное от страха лицо, уступил ей место.Через пару остановок девушка пришла в себя, и ей стало смешно и стыдно. Может, мужчина пописать в кустики зашел, а она… Вот позорище! Он, наверное, тоже испугался. Зашел пописать, заодно и… Марина не удержалась и прыснула со смеху. Молодой человек, уступивший ей место, посторонился.На этот раз я видел, как он убивал. Я набрался смелости и наблюдал за ним близко-близко, настолько, что удивлялся, как он не чувствует меня за своей спиной. Он не видел меня, хотя вечер в зените лета был светел, как белый день. Хорошо, что весь май шли дожди, и трава вымахала высоченная. Теперь она уже посерела и пожухла, но меня все равно скрывает от любопытных глаз.Девушка подошла к нему сама. Он поманил ее, и она, недоуменно оглядываясь на пустынную дорогу, шагнула на замшелую тропинку и дальше через кусты акации. Мужчина двинулся вперед, она шла за ним следом до самой трансформаторной подстанции. Около подстанции был открытый канализационный колодец. Мужчина снова поманил девушку рукой, приложил палец к губам и показал на колодец. Она подошла совсем близко к черной яме и заглянула, осторожно наклонившись.В этот момент мужчина одним прыжком оказался за спиной девушки и накинул на ее шею удавку. Я успел заметить: это был нетолстый розовый шнур, капроновый, какие хорошо скользят.Девушка дернулась назад, засеменила ногами, подламывая каблуки, схватилась руками за горло, пытаясь зацепить веревку… Но скользкий шнурок уже впился в ее шею, и на белой коже все глубже становилась темная полоса, как перетяжка на колбасе. Ногтями она в кровь царапала себе шею и даже не хрипела, пытаясь широко раскрытым ртом схватить спасительный воздух. Ее вытаращенные глаза уже не видели ни серой стены корпуса, ни трансформаторной будки. Они, наверное, видели что-то совсем другое, что-то ужасное, отчаянно безнадежное.Я думал, что убийца сбросит мертвое тело в колодец. Почему-то я был в этом уверен. Но он не тронул труп. То, что эта жертва, в отличие от первой, была мертва, было понятно сразу. Взгляд в ее выпученных глазах погас, как у выловленной рыбы. Язык вывалился на бок, а лицо не то чтобы посинело, а посерело, погасло…Душитель снял, выдрал из ее кожи на шее веревку, аккуратно спрятал ее в темный целлофановый пакетик и засунул в карман. Бросив тело девушки прямо здесь, у колодца, убийца быстрым шагом двинулся к дороге, но не к проезжей, по которой пришла его жертва, а к старой, заброшенной, скрытой за дальними корпусами.Я обошел и трансформаторную подстанцию, и девушку, и колодец стороной и отправился ночевать в лес, решив не возвращаться, пока не найдут и не заберут несчастную. Я не могу жить рядом с трупом. Глава 7 Маша Рокотова разливала после ужина чай. Ей очень хотелось промолчать, но любопытство не давало покоя. Вчера Тимур явился поздно, она уже спала, а сегодня утром убежала на работу до того, как мальчишки встали. Кузя тоже ерзал на стуле, но расспрашивать боялся.– Тимочка, – не выдержала мать. – Как прошло твое свидание?– Мам, не начинай! – тут же насупился парень.– Да я не начинаю. Но ведь…– Ведь я уже не маленький, верно?– Ну-у…– Не ну, а не маленький! – отрезал Тимка, надул губы и стал, действительно, очень похож на ребенка.Мать и Кузя хитро переглянулись. Тимур быстренько допил свой чай и вылез из-за стола.– Я учить пошел.– Иди-иди, – закивала Маша и, едва щелкнула дверь «детской», обратилась к Кузе. – Рассказывай!– А я ничего не знаю, – развел руками парень.– Ничего? – разочарованно протянула Маша.– Разве что…– Что?– Секса у них не было.– Тьфу! А то я сомневалась! У них же первое свидание.– Вот и я говорю: несовременные какие-то.Тимур задумчиво листал тетрадь с конспектами по философии, но не понятные ему запутанные выкладки совершенно не запоминались. В голове совсем не было места для заумных лекций профессора Жукова. Сейчас Тимур мог думать только о ней, о Марине.У нее были очень длинные темные волосы, отливавшие на солнце рыжим. Она все встряхивала ими, откидывая за спину, и они текли, искрясь, по белому платью. Платье было все в каких-то оборочках и бантиках… Это Кузька там в этих платьях разбирается, а он, Тимур, видно ничего не понимает ни в платьях, ни в девчонках. Он на нее даже смотреть не мог: сразу чувствовал себя таким глупым, даже слова забывал. Все из головы выветривалось.А она смеялась. Не над ним, не обидно. Так легко, беззаботно, что и ему становилось легко. Ему было очень хорошо рядом с ней. Так хорошо, что он не заметил, как пролетел вечер. Не помнил, как, проводив Марину, доехал до дома. Помнил, что Кузька уже спал. И это тоже было счастьем. Маленькой капелькой в большую чашу счастья, которую Тимур хранил так бережно, что не мог допустить подле даже дыхания постороннего человека.Это было ново и странно: и Кузя, и мама стали вдруг посторонними. Впервые он не хотел делиться с ними своим новым чувством. Ему было немного совестно и стыдно, но все же… Тимур очень надеялся, что они поймут его и простят.Он обещал Марине, что позвонит сегодня в девять, и уже несколько раз снимал трубку, смотрел на часы и не решался звонить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39