Митя, улучив момент, вытащил их из куртки Османа. Денег было много, мальчик взял треть, а остальное засунул под матрас, на котором спала девушка Лейла. Деньги нашли, Лейлу избили. Она не оправдывалась и не сопротивлялась, покорно принимала побои. Мите было ее жаль, но другого способа отвести от себя подозрения в краже он не нашел.Вскоре Гуцуева повели в дом к какому-то богатому иностранцу. Тот долго смотрел на мальчика, о чем-то расспрашивал Эдика и одобрительно кивал. На какие-то пять минут Митя остался в роскошном кабинете иностранца совершенно один и, конечно, не упустил этот момент: стащил со стола удивительную статуэтку, чудо, сокровище, которое могло очень пригодиться ему для побега.На следующий день хозяева велели Мите одеться в нарядный костюм и дали в руки большой сверток, перевязанный синим бантом. В прозрачном пакете была оптическая винтовка. Самая настоящая, боевая, полностью снаряженная. Митя сразу понял это, сказался опыт, приобретенный в лагере. После наставления, которое прочел ему старый Осман, мальчику велели ждать в подъезде. Он задержался в прихожей.Осман и Эдик говорили тихо. Старик приказал Эдику застрелить Митю, как только дело будет закончено. Мальчик понял – это его последний шанс.Эдик вел его к тем самым улицам, где они так много ходили вместе. Винтовку Митя совершенно открыто нес в хрустящей слюде. Никто: ни прохожие, ни даже милиционер, попавшийся им навстречу, – не кинули даже взгляда на его сверток. Китайские игрушки стали так похожи сегодня на настоящее оружие, что и настоящее оружие теперь походит на китайские игрушки.На одной из уже знакомых Мите Гуцуеву улиц Эдик остановил его и велел дальше идти одному.– В розовом доме с белыми балконами, который я тебе показывал, войдешь в первый подъезд. Дежурной скажешь, что идешь на день рождения к Игорю Смолину в тридцать шестую квартиру. Это, – он указал на сверток, – подарок. Поднимешься на девятый этаж. Там за шахтой лифта – лестница и дверь на чердак. Откроешь дверь и отдашь человеку сверток. Спустишься вниз. Я буду ждать тебя у соседнего дома справа. Запомнил?Митя кивнул. Задавать вопросы его отучили еще в горах.В доме с белыми балконами бдительная консьержка поинтересовалась, куда он идет.– К Игорю Смолину на день рождения, – ответил, как учили, Митя.– В тридцать шестую? Ну, иди, милый, иди. А это что у тебя?– Винтовка, – честно сообщил мальчик.– Надо же, какая красивая! – сплеснула руками женщина. – Умеют же делать. Дорогая поди?– Дорогая, – кивнул Митя и вошел в подъехавший лифт.На девятом этаже он зашел за шахту лифта и на лестнице у чердака аккуратно развязал синий бант и снял, стараясь не шуршать, прозрачную обертку. Любовно погладил холодный металл и снял оружие с предохранителя, осторожно передернул затвор.Потом открыл дверь на чердак и, не медля ни секунды, выстрелил в показавшегося в проеме киллера. Два выстрела, второй – контрольный в голову, сухо ткнулись в глушитель. Киллер остался лежать на своем рабочем месте. Место было выбрано давно: с крыши этого дома отлично просматривалось окно офиса крупного банка.На лифте Митя Гуцуев вновь спустился на первый этаж. Он не хотел убивать консьержку, но не знал, что ей соврать. Что Смолина нет дома? Она позвонит в квартиру…К счастью, старушки не было у входа. Митя вышел из подъезда беспрепятственно и повернул не направо, как велел Эдик, а налево. Обошел кругом розовый дом с балконами и соседнее здание. И выстрелил Эдику в спину. Никто не видел, как парень осел в кусты, за которыми прятался, поджидая выполнившего задание Митю.Гуцуев снял с себя галстук, протер винтовку и положил ее под куст. Потом подумал, вытащил оставшиеся патроны и спрятал их в карман пиджачка. Снова протер оружие и оставил его под кустом рядом с трупом. Спокойным шагом он вышел из двора, завернул за угол и только тогда бросился бежать.Мите Гуцуеву было тогда восемь лет.Митька замолчал. Кузя говорить не мог совсем.– Кузь, можно я покурю? Я аккуратненько, никто не увидит.– Мне тоже дай сигарету, – выдавил Ярочкин.– Ты ж не куришь…– Закуришь тут, когда полковое знамя сперли.– Чего сперли?– Ладно, проехали.– Я не брал, – пожал плечами Митька.Поднявшийся ветер трепал ветви сирени, они шелестели тревожно и тоскливо. Митька сидел неподвижно, уставившись в одну точку, куда-то вдаль за кованый забор детского дома. У Кузи Ярочкина вся душа превратилась в огромную ледяную глыбу. Он ошеломленно косился на Митю Гуцуева, мальчика-киллера, малолетнего невольного убийцу, сына боевика. Жизнь этого ребенка – сущий кошмар. Перейти ему дорогу – не дай Бог!В раннем детстве, когда он еще жил с родной матерью, Кузя хлебнул немало горя, мать сдавала его напрокат богатым извращенцам. Но он не мог даже представить, что все познается в сравнении, что может быть хуже, гораздо хуже. Кузе повезло, на его жизненном пути оказались Тимка и его мама, которая вырвала его из кошмарной семьи. Кузя, конечно, и раньше был благодарен ей за все, что она сделала, но только теперь понял, как же ему повезло!– Господи, спасибо тебе! – выпалил Ярочкин, глядя в прогалины листвы.– Что? – встрепенулся Митька.– Представляю, как ты ненавидишь своего отца?– Я такого не говорил. Я его уважаю.– Уважаешь?!– Конечно. Понимаешь, когда война, люди думают, что только они правы, а их враги нет. И почему-то считают, что именно враги живут неправильно, а не они сами. Никак не могут или не хотят договориться и оставить друг друга в покое. Потому и воюют. И отец, и те боевики, что в лагере, и те, что в Москве, они же уверены, что правы, что за свою землю воюют, за свою свободу. Надо еще разобраться, кто к кому первым полез: они к русским или русские к ним. Отец для своего народа был герой, так как я могу его ненавидеть? Я должен тоже быть героем для своего народа. Только я еще не разобрался, который народ – мой.– Мить, надо найти твою маму!– Нет, – покачал головой мальчик. – Ничего не надо. И ты мне ничего не обещай, понял? Ненавижу тех, кто обещает и не выполняет свои обещания. Сам найду. Накоплю денег, уеду и найду. Если б моего таракана не украли, я б давно уехал.– Что украли?– Ничего. Ничего! Слышь, пошли жрать. Сегодня селедка с картошкой.Не дожидаясь ответа Кузи, Митя поднялся и пошел в сторону столовой.Кузя тоже встал со скамейки, но ноги у него были, как ватные, и идти не было сил. Глава 33 Зайцев извелся, дожидаясь Шарипа. У него не было никаких сил сидеть в кабинете, хотелось куда-то бежать, что-то делать, как-то защищаться. Но как? Признаться милиции, что ведет скрытое наблюдение за Садовским? Нет, это немыслимо!– Шарип! – закричал проректор, как только Зареев вошел в его кабинет. – Ты только посмотри, что говорит этот несчастный! Только посмотри! Он в тюрьму меня засадить хочет!Проректор метнулся к компьютеру, но никак не мог справиться с программой и найти нужное место в записи. Зареев мягко отстранил его и сам уселся в кресло.– Сегодня? Во сколько?– Утром! Около одиннадцати…Шарип нашел нужный кусок.– С младшим Каримовым?– Да! Ты только послушай.Зареев перевел запись назад, на тот момент, когда никого еще в кабинете ректора не было.Открылась дверь. Появился ректор.– Проходи-проходи, Тимур, садись. Ты ведь работаешь в милиции…– Нет. Прохожу практику. Я сообщал в деканат.– Ладно, я понял. Тимур, мне нужно срочно кое-что рассказать о вчерашнем. Я тут подумал и вспомнил. Это важно.Садовский задумчиво потирал подбородок и в нерешительности топтался возле своего стола, а в кресло не садился.– Виктор Николаевич, вам нужно обратиться к следователю. Я дам вам его телефон, договоритесь о встрече и все ему расскажете.– Нет! Нет, я не хочу, чтобы кто-нибудь знал, что я был у следователя. Это может повредить мне. И расследованию. Да, расследованию.Зареев видел, что Тимур держится напряженно и смотрит на собеседника с недоверием. Неудивительно, студент вряд ли часто чувствует себя комфортно в кабинете ректора, да еще ректор ведет себя, по меньшей мере, странно.Садовский еще немного помялся и, наконец, выдал:– Я знаю, кто мог убить, вернее, знаю, кто убил Давыдова.На экране компьютера уже сменилась картинка. Тимура не было, а Садовский, стоя спиной к камере у стенного шкафа, наливал что-то в рюмку. Слышно было, как горлышко бутылки позвякивает, значит, руки у него дрожат. Это хорошо.Зареев щелкнул кнопкой и вернул изображение в режим реального времени. В кабинете ректора сейчас никого не было.Зайцев уже выпустил весь пар и в присутствии Шарипа не нервничал, как раньше, его недавняя паника казалась ему почти смешной. Но ведь такое обвинение псу под хвост не выкинешь!– Садовский не вас подставил, а себя, – в такт его мыслям произнес Зареев. – Даже этот мальчишка понял, что ректор врет. Вы же видели, какое у Тимура было лицо, будто он с сумасшедшим разговаривает.– Я должен сказать в милиции, что все это ложь! И на ученом совете тоже.– Скажите, – кивнул Зареев. – И не забудьте уточнить, откуда вам известно содержание этого разговора. Хорошо же мы будем выглядеть, когда станет известно, что мы шпионим за ректором.– Да я и сам думал… Но что же делать? Оставить все так? А вдруг в милиции поверят Садовскому?– Но вы же не были в кладовке, где убили Давыдова, вы его не убивали, верно? Чего вам бояться, если вы не виновны?– Мне сейчас мало быть невиновным! – взвился проректор. – Я не желаю, чтобы на меня пала хоть какая-нибудь тень! Я хочу сказать им…– Хорошо, вы пойдете в милицию и скажете там все, что хотите. Но позже. Сначала мы заставим Тимура Каримова рассказать все, что он сегодня услышал в ректорском кабинете.– Он не скажет.– Скажет. Все скажет. Может быть, не мне и не вам, но обязательно скажет. А вы держите себя в руках. Во вторник ученый совет, от которого будет многое зависеть. Вы должны выйти на него в разы более достойной фигурой, чем Садовский.– Ох, Шарип, – тяжело вздохнул Зайцев. – Скорей бы эти выборы прошли, что б там ни решилось. Такое напряжение… Да убийства еще эти. Каждый день иду на работу и не знаю, что меня ждет.– Вам-то что может угрожать? На работу вы ездите на машине, через недострой не ходите.– Давыдов тоже не ходил. Скоро я с ума сойду от всего этого. Знаешь, мне сегодня показалось, что она по столу ползет.– Кто?– Золотая стрекоза. Ползет и лапками по столу скребет: зыц-зыц…Зайцев передернул плечами, вспомнив почудившийся ему противный звук.Шарип Зареев смотрел на золотую безделушку. Лицо его было каменным, только черная бровь чуть-чуть подрагивала.Кузя метался из угла в угол в ожидании брата. Ему не терпелось рассказать Тимуру историю Митьки Гуцуева. Ведь мог, мог мальчишка напасть на старушку. Надо это как-то проверить. Или не мог? Он ведь хороший, этот Митька, не злой и не противный. Он просто… малолетний киллер. И вон ведь как рассуждает: отец – герой, кто к кому первым полез, где чей народ! Или он прав?.. Да нет же, он маленький, глупый. Но ведь он доверился Кузе, рассказал о том, о чем никому не говорил. Не говорил. Сам признался. Или опять врет? Да нет же, не врет! Если б в детском доме знали историю о горном лагере боевиков и двух убийствах на совести Митьки в Москве, мальчишка давным-давно был бы в специнтернате или колонии. Что там еще за ним? Кража какой-то статуэтки в доме иностранца-мусульманина.Кузя непроизвольно потер шею, которая до сих пор ныла от Митькиного удара. Да… Мог бы и убить. Знает, как это делается.В замке щелкнул ключ, и Кузя бросился в прихожую.– Тимка, слушай…– Погоди, не кружи, как большой мух, – устало выдохнул брат, расшнуровывая кроссовки. – Дай отдохнуть и поесть.– Да ты слушай, что расскажу!..Но Тимур не слушал.– Мама не приходила?– Нет.– Знаешь, надо ее как-то тормознуть. Не стоит ей ходить в университет, там сейчас Бог знает, что творится.– На стройке?– И там, и в самом университете. Там убийства уже просто каждый день.– Так при чем здесь мама? – возразил Кузя. – Она-то выборами занимается, а убийства расследовать вы должны, ну, то есть милиция.– Мы должны, – пробурчал брат, – что мы должны, то мы делаем. Только вот в последнем случае скажи, что и как расследовать? На стройке два милиционера дежурили, обходили объект, разговаривали о чем-то вполне безобидном. И вдруг – бросились друг на друга и стали друг другу рвать ногтями кожу, зубами – горло. А у обоих в кобуре табельное оружие, но ни один из них об этом даже не вспомнил.– Почему? – вытаращил глаза Кузя.– Откуда я знаю – почему? Каким-то чудом это все произошло перед самой сменой, за ними пришла патрульная машина, и это спасло им жизнь. По крайней мере, одному точно.– Они оба живы?– Живы. Только один без сознания в реанимации.– А что говорит второй? Почему он бросился?– Да бред какой-то, – пожал плечами Тимур. – Говорит, вдруг почувствовал, что должен убить. И не важно кого, главное – сейчас, сразу, немедленно. На первого, кого увидел, и кинулся.– Вот! Вот! – вдруг закричал Кузя. – И я бросился на Митьку. Теперь помню точно: я был, конечно, сердит на него, но не особенно, а потом вдруг почувствовал такую злость, такую ненависть!Кузя, вспомнив свои ощущения, весь напрягся, сжал кулаки и вздрогнул всем телом, когда раздался звонок, будто ток пропустили сквозь него.– Это мама, – успокоил его Тимур и пошел открывать.В спортивных штанах и белой футболке, с небольшой дорожной сумкой через плечо на пороге стоял Павел Иловенский.– А мама не говорила, что вы приедете, – брякнул Тимур.– А Витька? Витька приехал? – Кузя заглядывал Павлу через плечо.– Витя готовится к вступительным экзаменам, я его не взял. А мама… Мама ваша не знает, что я приеду.– Вы заходите, разувайтесь, – засуетился Кузя, – вот тапки, я сейчас ужин соберу.– Она здорово на меня злится? – спросил Иловенский у Тимура.Парень пожал плечами.– Она не злится, Павел Андреевич. Она переживает. Мама, по-моему, решила, что раз вы ей не звоните, то вы ее… То вы с ней… Знаете, она скоро приедет. Мы с Кузькой сейчас уйдем к деду, а вы уж как-нибудь сами во всем разберетесь. А нам потом позвоните, хорошо?Павел молча кивнул.– А как же ужин? – встрял Кузя.– Да какой ужин, – махнул рукой Иловенский, – мне кусок в горло не идет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39