Либо выхватывай оружие и немедля нажимай на гашетку, либо не вынимай револьвера вообще! Понятно?
- Да...
- Стрелять полагается безо всякой пощады. Не вздумай жалеть неприятеля и метить в коленную чашечку - это делают лишь в идиотских телевизионных фильмах. Никаких выстрелов одной рукой - это хорошо для армейских неумех, офицеров, которых генералам на потеху дрессируют безмозглые недоучки... С обеих рук, уверенно, спокойно, без колебаний! Устойчивый прицел, плавный нажим, добросовестный выстрел.
- Понимаю...
- Да, еще. Даже в тяжелейшем положении позабудь, что с левого фланга несутся казаки, на правом визжат и близятся апачи, а с тыла подступают злы татары... Бей парня, возникшего спереди - и бей насмерть.
- Но...
- Сама удивишься, увидав, сколь умиротворяющ и успокоителен зачастую и для многих бывает вид одного-единственного досконально ухлопанного субъекта.
Я помолчал, вздохнул, отчетливо произнес:
- И главное! Никому не уступать револьвера, даже если будут весьма убедительно просить об этом. И не передавать ни на единое мгновение, запомни.
- Тю! - чуть не свистнула изумленная Диана. - Да чего ради? С какой стати? Я не выжила из ума!
- Понимаю. А ты не понимаешь: в нашем деле никогда нельзя предвидеть всех возможных поворотов. Например: "ведь мы цивилизованные люди, голубушка. И вы знаете, что стреляете очень плохо и ни малейшего шанса не имеете... Даже курка спустить не решитесь, ведь сами понимаете... Пожалуйста, вручите мне револьвер, а потом сядем и побеседуем, как подобает существам, давно сбросившим звериные шкуры и не машущим каменными топорами". Не поддаваться уловкам, не покупаться на дешевые подвохи, не слушать речей хитроумных!
- Это же очевидно, Мэтт.
- Не вполне. Ты не отдаешь револьвера ни-ко-му! Пытаются отнять - понятно, комментарии тут излишни. Однако, сколь бы достойным доверия ни выглядел человек, я требую и приказываю: даже вежливую просьбу в подобном роде рассматривать как враждебное действие, требующее немедленного и убийственного противодействия! Ты просто нажмешь на гашетку. Столько раз, сколько понадобится, чтобы субъект испустил дух.
Диана грустно ухмыльнулась:
- Кажется, нынче утром блуждать мне по колено в крови!
- Надеюсь, нет, - молвил я. - Но избежать кровопролития можно лишь одним путем. Полностью и совершенно подготовиться внутренне к тому, что никто не отберет оружия иначе как из мертвой руки и с полностью опустошенным барабаном. И никто не станет на твоем пути, не поплатившись головой... Это почуют, побоятся - и, пожалуй, стрелять окажется незачем.
- Да...
- Люди не любят связываться с тварями, которые заранее облизываются, предвкушая кровавое побоище. Иди прямо, гляди в глаза, давай понять: я в восторге, я мурлычу от удовольствия, умереть готова, чтобы только убить! И, думаю, тебе дозволят прошагать мимо без помех и препон...
- Понимаю.
- А если примешься колебаться, жалеть, закона страшиться, гадать, что сказали бы друзья-приятели о столь бессердечной сволочи - тебе каюк.
- Да.
- Тебе также каюк, если хоть на миг позабудешь: большая часть приключенческих фильмов снимается болванами на потребу остолопам. Попробуешь грозно воскликнуть: "руки вверх!" - считай себя покойницей. Повторяю: выхватила - стреляй не задумываясь. Или не выхватывай вообще.
- Но, Мэтт, ведь внушительная угроза...
- Не послушаешься - прощай, было весьма приятно познакомиться. Букет на могилку принесу исправно. Обещаю.
Я понятия не имел, где именно располагается гостиничный черный ход. Не то чтобы это играло хоть малейшую роль. Если черный ход имелся, и Эльфен-бейн решил поменять образ действий, заднюю дверь тоже и наверняка держали под пристальным наблюдением.
Но доктору Эльфенбейну, подобно многим другим, подумал я с ухмылкой, доведется, пожалуй, стать жертвой собственного modus operandi. Воображения хоть каплю надобно получить у природы-матери. А эти особи, однажды убедившись, что избранный способ хорош, пользуются им с упрямством чисто ослиным. Ибо считают себя неизмеримо хитрее и лукавее прочих.
Влюбленный в свое несравненное величие, Слоун-Бивенс возьмется до последней минуты продержать вызванных в Нарвик бандитов на заднем плане, а поутру, зная, куда именно мы - или одна Диана - должны двинуться, просто возьмется караулить по дороге. Либо в конце оной.
Следить за гостиницей, глядя с подобной колокольни, было незачем. Посему я бестрепетно двинулся через вестибюль и парадный подъезд. Насколько разумею, соглядатая не выставили. "Хвоста", во всяком случае, не обнаружилось.
Убедившись в этом, я дошагал до свольверского центра, миновал его и отыскал такси, дожидавшееся у пристани, в месте, которое указал водитель - неважно как, - покуда мы катили к гостинице. Я устроился на заднем сиденье, машина тронулась.
- Простите, задержался, - промолвил я. И назвал пароль, что было совершенно излишне. Даже глупо.
- Вы - Эрик, - сказал шофер, когда оба мы удостоверились в уже известном. - Я - Рольф.
- Рад познакомиться, Рольф. Каковы распоряжения касательно моей персоны?
- Вашингтон велел, через Осло, помогать вам любыми и всяческими путями, за вычетом человекоубийства. Да и не по моей это части... Насколько разумею, по вашей. Чем служить могу, дружище?
Я подробно пояснил.
Глава 16
- Зигмунд! - повторила старая дама. Злобная", кровожадная скотина с каменным сердцем.
Впечатляющая была дама; белые волосы уложены на затылке опрятным пучком; простоватое, изборождённое морщинами лицо - суровое, точно скалистый остров, на коем старуха обитала. Ярко-голубые, молодо блестящие глаза.
Ее английский звучал куда лучше, несли у прочих пожилых норвежцев: кажется, перед войною наш язык еще не преподавали в здешних школах.
Короче, подобную женщину ожидаешь застать облаченной длинным, вышедшим из моды платьем, сидящей в плетеном кресле-качалке, у горящего камина, в уютной скандинавской усадьбе, точней, аристократическом поместье.
Но мы повстречались на современной ферме, в простом крестьянском доме, комфортабельном и бездушном, будто его, подобно домику девочки Элли, перенесло сюда по воздуху прямо из Канзаса. И носила старуха свитер да брюки...
Увы, зауряднейшая оказалась обывательница - недалекая, зажиточная, живущая "не хуже людей"; до противного похожая на захолустных американских гусынь... Справедливости ради и к чести госпожи Сигурдсен, оговариваю: телевизора в комнате я не приметил. Впрочем, наличествовал дорогой радиоприемник, исправно кормивший хозяйку вожделенными сплетнями в ту самую минуту, когда мы с Рольфом перешагнули порог.
Опять же к чести госпожи Сигурдсен, дама отключила окаянное устройство, принимая меня. Рольф отлучился кое-что подготовить и обустроить.
- Будьте снисходительны, сударыня, - возразил я. - Во время войны любое сердце каменным станет! Я тоже дрался...
- Верно, только вряд ли вы, min herre, заложников на погибель обрекали. Вряд ли вы посылали отважных партизан помирать, чтоб... как это по-английски? - отволакивающий маневр устроить.
Я благоразумно промолчал, не уведомил, что разок-другой проделал именно это. Правда, поневоле.
- Вряд ли вы топили корабли, а потом поджидали на берегу, чтобы глотки перерезать выплывшим из ледяной воды!
Чего не было, того не было.
- Немцы - даже нацисты, min herre, - тоже человеческие существа!
Насчет немцев согласен всецело; а насчет существ, добровольно вступавших в нацистскую партию - по убеждению либо шкурному расчету - позволю себе усомниться. Но снова промолчал, и правильно сделал.
- Их нельзя убивать беспомощными, а потом выкладывать у кромки прибоя ровными рядами, словно выловленную рыбу! Пять сотен солдат вермахта утопили, зарезали и расстреляли в ту ночь. И восемь наших погибли; среди них - мой старший сын. Ими пожертвовали, чтобы устроить кровавую... ванну, так?
- Нет, в этом случае принято говорить "кровавую баню", госпожа Сигурдсен.
- Зигмунд!.. А теперь он объявляется опять. И опять люди бегут за ним, как бараны под нож мясника.
Возвратился Рольф, и старуха временно умолкла, ибо норвежец вмешался:
- Бабушка! Остановись! Кем бы ты ни считала Зигмунда, он добрый друг этого джентльмена.
- Тогда пускай джентльмен узнает, какие добрые у него друзья. Не то Зигмунд ненароком и господина Хелма под пулю пошлет, чтобы самому убивать, убивать, убивать! Без помех!..
- Бабушка, пожалуйста!..
Я слушал уйму любопытного насчет Хэнка Приста, который всегда казался весьма заурядным боевым офицером. Конечно, если кровопролитие и убийство начисто противны вашей натуре, нечего и начинать армейскую карьеру; но я не подозревал, что Шкипер, будучи моложе, являл собою столь колоритную - даже по меркам воинским - особь.
"Действовал с величайшей изобретательностью, - сказал по телефону Мак, - отменной дерзостью, полнейшей беспощадностью. Что ж, учитывая собственный род занятий, придираться к Хэнку было бы просто грешно.
Выйдя из дома, я забрался в такси и устроился рядом с Рольфом.
- Как вызвал, и что сказали?
- Вызвал так себе, - промолвил шофер. - Услышал еще хуже: разряды сильные в атмосфере. Но уяснил все. Птичка, сообразно вашему требованию, появится ровно в семь тридцать... Формальности уладятся без промедления, официальных препятствий чинить вам не будут.
И простите бабушку. Дядя мой - тот, погибший - был, кажется, ее любимым сыном.
- Не беда, - отозвался я. - Довезите-ка до шоссе, ведущего к аэропорту, и высадите на порядочном расстоянии, чтобы подобраться незаметно... По дороге изложите историю подробней, это любопытно.
- Хорошо, - согласился Рольф, поворачивая за угол. - Но только, сами понимаете, из вторых рук... Заваруха началась после партизанского налета на Блумдаль, заштатную прибрежную деревушку. Немцы потеряли пять солдат, и полковник пришел в неистовство. Захватил мирных заложников, пятьдесят человек - десятерых за одного...
- Соотношение изменялось от страны к стране, - вставил я. - Во Франции брали двадцать, поскольку норвежцы все же нордическая раса, а французы - латинская шантрапа... В Польше и до тридцати доходило. Это при гитлеровцах. А сталинские ребятушки расстреливали заложников безо всякого счета, сколько нахватать удастся. От десяти до сотни за голову...
- Да... Велел виновникам сдаваться - иначе всех бедолаг поставят к стенке. Виновник и ухом не повел. Норвежцев казнили. А Зигмунд исчез, и несколько месяцев ни слуху, ни духу о нем не было. Решили уже, что угрызения совести у парня разыгрались, или начальство лондонское рассердилось и отозвало его навсегда.
Я чуть не засмеялся, но промолчал.
- Немцы успокоились. И вдруг, однажды ночью, началась ураганная атака - по крайности, казалась ураганной, хотя устроила ее горстка людей - на оружейные склады в горном городке. Атаки ждали - квислинговские доносчики трудились вовсю, - и загодя подготовились отбить ее. Направили к складам каждого бойца, которого смогли выделить; надеялись наконец-то взять Зигмунда живым или мертвым.
- Партизаны знали, на какой рожон лезут?
- По слухам, нет... И, якобы, доносчику подсунул нужные сведения сам лейтенант Зигмунд. Рольф переключил передачу.
- Повторяю, так излагают, но доказать ничего не могут... Покуда люди Зигмунда задавали нацистам работенку в горах, покуда с побережья срочно подтягивались на помощь обороняющимся новые, непотрепанные части, Зигмунд беспрепятственно подстерег у Розвикена армейский транспорт, который отчалил вечером.
- Розвикен, - повторил я. - Розовая Бухта. Красиво звучит.
- Ага. В ту ночь вода и впрямь порозовела... Все пошло как по маслу - для Зигмунда. Взрыв раздался в нужное время, и в должном месте. Судно затонуло. Немцы, не пошедшие ко дну вместе с кораблем, не закоченевшие и не захлебнувшиеся, доплыли до суши, где их заботливо приняли и препроводили на тот свет партизаны - отборные зигмундовские диверсанты.
Я хмыкнул.
- Поутру, - кисло улыбнулся Рольф, - на дверях немецкого штаба нашли аккуратно приколотую записку. Вернее, плакатик. Попробую перевести: ДЕСЯТЬ ЗА ОДНОГО, СООБРАЗНО ПРАВИЛАМ. ВАШ ХОД, ГОСПОДИН ПОЛКОВНИК.
Я присвистнул:
- Наши флотские друзья весьма суровы...
- Я, конечно, был мальчишкой сопливым, - откликнулся Рольф, - но запомнил, как толковали о Зигмунде; как одни твердили, что недопустимо и на войне творить подобное зверство - сами слышали бабушку; а другие радовались, проведав, что нацистским выродкам прописали их собственное лекарство и дали попробовать, сколь сладко довелось норвежцам и прочим... Третьи считали, что Зигмунд попросту поиздевался над полковником...
- Не понимаю.
- Даже получив нужное разрешение, даже из кожи "вылезя вон, герр оберет не смог бы наскрести в горах пять или шесть тысяч заложников. Север населен отнюдь не густо; после этого просто некому оказалось бы спину гнуть на гитлеровцев, солдатню кормить и обеспечивать... Поэтому полковника с позором откомандировали из Норвегии. То ли на Восточный фронт послали, то ли под трибунал отдали, не знаю... Добрались, Эрик. Приехали.
- Спасибо, - сказал я.
- Идите вдоль шоссе, не ошибетесь.
* * *
Путь оказался неблизок, но шагать по гладкой дороге было нетрудно, и автомобильного движения в столь поздний час не замечалось. Некоторое время справа блестела водная гладь; потом фьорд остался позади, шоссе повернуло на полуостров, и за проволочной сетью ограды возникла взлетная полоса.
Дорога разветвилась.
Более узкая асфальтовая полоса потянулась направо, а главная устремилась влево, мимо аэродрома. Я двинулся по ней и очутился у немощеной, катком разглаженной стоянки, перед коей высилась каменистая громада, на гребень которой вела крутая лестница, различимая даже во мраке.
Видимо, сюда и карабкались местные жители, когда им приходило на ум полюбоваться взлетами да посадками летательных аппаратов. По описанию и положению судя, это и был пресловутый холм, назначенный для встречи с полупьяным инженерным гением.
Я поднялся и осмотрелся, предварительно глянув на циферблат. Ровно два часа пополуночи.
Облака - тяжелые, набрякшие влагой - стелились низко, сыпалась мелкая морось;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28