Я шагнул вперед, и тут все три милашки синхронно нырнули. Плюх! Плесь! Брызги во все стороны, но они не помешали увидеть, как шлепнули по воде… три рыбьих хвоста. Русалки… Ну да, а чего я, собственно, ожидал?
– Пушистик, ну что же ты?
– Иду-иду, русалочки! – откликнулся я и пошел вперед по пологому дну, разводя лапами воду перед собой.
В голове снова раздался хор голосов, но теперь уже откровенно насмешливый.
– Русалки! Слышали? Он думает, что мы русалки! Какое невежество. Дубина сухопутная…
– Что-что? – переспросил я.
– Девочки говорят, что ты, наверное, с Большой Земли, – тут же пояснила Мальвина, выныривая. – Это безумно интересно, и ты нам потом расскажешь, как там что. Только не называй нас пресноводными ногатыми русалками. Мы – ундины.
– Приятно познакомиться, – улыбнулся я. Вода доходила уже до ключиц. – Извините, что перепутал, я исправлюсь. Мы, Чуды-юды, вообще очень сообразительны и все схватываем на лету.
– Этого нам еще не хватало… – толкнулась чья-то тихая мысль, но ее заглушила другая, опять Мальвинина: – Ты еще на дне стоишь?
– Нет, уже плыву. По-моему, твоя подруга что-то хотела сказать…
– Не обращай внимания, это она о своем, о девичьем. Ее парень бросил, вот и телепатирует что ни попадя.
– Ничего, сейчас мы ее развлечем, – пообещал я самым обаятельным голосом. – Во что будем играть, девочки? В догонялки? Или…
– Да нет, у нас игра поинтересней, – промыслилось откуда-то снизу, где просвечивали сквозь прозрачную воду два стройных силуэта. Кажется, это та, блондинка подумала. И тут же вдогонку от третьей, рыженькой, донеслось: – Кормлением рыб называется…
Мальвина ласково, но сильно обхватила руками мою шею.
– Идем скорей!
– Постой, красавица, мне опять что-то померещилось…
Ундина тяжко вздохнула и вдруг четко заявила своим подругам:
– Вот говорила я вам, учите языки, их за зубами можно держать. Ладно, он и правда плывет? Тогда начинайте мочить…
Тотчас две прелестные ундины повисли на моих лапах и мощно заработали хвостами, утягивая на глубину, а Мальвина нажала сверху.
– Вы что, девчо… БУЛЬ! – успел крикнуть я.
Что ни говори, а только американцы могли назвать основным инстинктом что-то кроме инстинкта самосохранения. Сон, не сон – едва заподозрив неладное, я сгруппировался и набрал полные легкие воздуха, а это, при нынешних объемах грудной клетки, совсем немало. Теперь у меня была хоть какая-то возможность сопротивляться.
Я дергался и брыкался, пытаясь вырваться из цепких объятий, но руки у девочек, как обычно у пловчих, были сильными. Кроме того, они слаженно били хвостами, неожиданно закручивая меня то в одну, то в другую сторону, так что я быстро потерял направления верха и низа.
Долетавшие до моего сознания мысли ундин сделались предельно простыми и четкими:
– Крепче. Дай ему под дых. А можно, я пощекочу?
Пощекотать – это хорошо придумано. Я изогнул хвост и мазнул по подмышке блондинки – она тут же шарахнулась в сторону.
– Ай!
– Держитесь, девочки, сейчас я ему уши выкручу! – храбро отмыслила Мальвина. – Море для ундин! За дно родное!
Этот диковинный клич как будто придал рыбохвостым девушкам сил, и, честно говоря, вспоминая ту минуту, я начинаю сомневаться в исходе противоборства.
Но тут на сцене появилась третья сила.
– Ах вы, селедки сушеные, рыбацкая сыть, я вас!.. – пронеслась по-над синими волнами чья-то мысль с явственным мужским привкусом. – Стоять!
Куда там! Ундины кинулись врассыпную.
– Все равно поймаю! Неделю хвостами шевельнуть не сможете!
Я вынырнул, отплевываясь, и от греха подальше двинул к берегу. Однако, едва нащупал лапами дно, прямо передо мной возник обнаженный атлетический торс цвета бронзы с прозеленью. Молодое скуластое лицо было хмурым.
На шее незнакомца висел золотой амулет на массивной цепи. Понятно, откуда мускулы – с этакой тяжестью поди поплавай! Он поднял левую руку, от локтя до запястья украшенную плавником.
– Стоять, сухофрукт! – Не поручусь за точность перевода – сознание не без труда подобрало приемлемый эквивалент диковинному выражению, глубинный смысл которого я так и не понял. – Кто такой, какой породы?
– Я? Пффу… – Я мотнул головой – волна залила нос – Насчет породы сам бы послушал с интересом. А вообще – Чудо-юдо, Хранитель вот этого острова.
– Заллусов холоп? – вслух, с неопределенным, но сильным акцентом пробулькал атлет.
– Парень, я тебе благодарен за помощь, но обзываться-то зачем?
– Помощь? Да нужен ты мне… Просто с Заллусом ссориться не хочу. Тем более из-за тебя. Сам виноват, Чудо-юдо! Ишь, как хвостом забил… Что, девок никогда не видел? Или своих, сухопутных, мало? Что молчишь?
– А я отчитываться должен? Ты сам сперва назовись, чьих такой красивый будешь… Пффу!
– Я – подонный подданный, дворянин Глубук, дельфиний толмач и член законодательного собрания! – гордо объявил он, ткнув пальцем в медальон.
– Приятно – пфф! – познакомиться. Дай-ка я повыше встану.
Будто не слыша, он и не подумал дать место. Тогда я взял его за бока и просто передвинул в сторону. Как-то сразу стало видно, что он, хоть и атлет, ниже меня на три головы, и это открытие незамедлительно сказалось на интонациях.
– Так я о чем хотел поговорить – ты, Чудо-юдо, наверное, захочешь Заллусу пожаловаться?
– Больно надо, – буркнул я.
– Это хорошо, это правильно. Ты на девчонок не обижайся, они это не со зла, а так, по дурости. Наслушались, что умные ундиниты говорят, а истолковали по собственному разумению. Девки, что взять? Хвост проворный, ум – не очень. Ну посуди: чего море делить? Моря же огромные, их в три раза больше, чем суши!
– В четыре, – машинально поправил я.
– Да? – наивно удивился дельфиний толмач и член законодательного собрания. Подсчитал на пальцах и удовлетворенно кивнул: – Правда, в четыре. Так тем более!
– Замуж вашим экстремисткам пора, вот что, – проворчал я.
Глубука скривило.
– Замуж, – клокотнул он. – И так уже наотдавали за кого ни попадя… Так ты как, не в обиде?
Я смерил взглядом ту его часть, что торчала из воды.
– Скажем, не очень.
– Да не сердись! – Он искусственно рассмеялся и даже похлопал меня по плечу. – Мы вообще-то за мир во всем море. Нет, девчатам я еще покажу, где пескарь икру метал. А так-то мы народ мирный, в чародейские дела не мешаемся. Так что не надо жалоб, а? Ты к нам по-доброму, потом и мы добром отплатим. Как, договорились?
– Ладно, уломал. Потом сочтемся.
– А как же иначе, сочтемся, конечно, сочтемся! – облегченно затараторил Глубук. Потом помедлил и как будто через силу сказал, мотнув головой в сторону рифов: – Ты, если что, приплывай на скалы, пока сезон. Там лунными ночами приличное общество собирается.
– Как-нибудь зайду, – кивнул я, отнюдь не думая, что и правда соберусь, хотя рифы лежали недалеко – примерно в полутора километрах от острова.
На том и расстались.
Приличное общество собиралось отнюдь не каждую лунную ночь, но, забегая вперед, скажу, что до зимы успел я побывать на тех рифах. Не впечатлился. Приличное общество было исключительно скучным и монотонным. В нем было принято вести разговоры о видах на планктон, миграциях сельди и прочих банальностях.
– Наша касатка слопала пьяного матроса, свалившегося за борт, и теперь страдает отравлением.
– Какой ужас! От людей одни неприятности. Вы знаете, братец Бултых опять заключил сделку с рыбаками Соколиного мыса, пригнал им роскошный косяк трески – и опять не получил ни одной девственницы…
Когда кончались приличные мыслефразы, приличное общество обменивалось приличными улыбками, столь же фальшивыми, как и пожелания успеха в делах. Искренними члены приличного общества были только в своем умопомрачительном снобизме.
Коротко говоря, сии собрания были скучнее американских «party» в кино.
Ко мне относились вежливо, даже заискивали, только ради чего, я так и не понял, а сказать толком никто не решился. Видно, из-за того случая с покушением все боялись осложнений с Заллусом – другого объяснения я не видел.
Однажды среди сидящих на макушке рифа наиболее почтенных матрон я видел отчаянно зевающую Мальвину, но она притворилась, что не заметила меня. Зато я подслушал разговор ее подружек, блондинки и рыжей, из которого узнал, что сезон «приличных обществ» не вечен, и в другое время на рифах собирается «клевая тусня» – позвольте именно так перевести мыслефразу, которая в моем мозгу отозвалась видением расшалившейся стайки шумно митингующих скалярий.
Глубук не пропускал ни одного собрания приличного общества, но никогда не задерживался – наскоро развешивал цветистые комплименты, потом с каким-нибудь почтенным господином отплывал в сторонку, беседовал минут пятнадцать и исчезал. Со мной здоровался быстро, не глядя в глаза.
Ну и шут с ним.
В преддверии зимы сезон закрылся, приличное общество перебралось в другие «салоны», и рифы опустели.
Заллус не соврал, говоря, что у этого острова своя широта. Рудя отыскал его в Северном море, неподалеку от Даггер-банки, однако климат здесь и впрямь субтропический, вроде крымского. Снег не пролетал даже случайными хлопьями с конца февраля. Март поштормило, но уже к концу месяца резко сменился ветер, воздух быстро стал прогреваться, солнце – весело сиять в облаках, забираясь в полдень чуть ли не на макушку небосклона.
Прогревалось и море.
На юго-восточной оконечности острова, принимавшей штормовые волны, невзрачное зимой мелководье оказалось изумительнейшим пляжем. Вода чистая, прозрачная, дно пологое, усеянное окатышами и раковинами. То и дело мелькают над камнями стайки радужных тропических рыб.
По утрам здесь райские птицы поют-заливаются, ослепительно яркими росчерками порхают в прохладной тени темно-зеленой листвы. Море ласковое, убаюкивающее…
Холодная вода мне и впрямь не страшна, но удовольствия не доставляет, поэтому купаться я начал с конца марта. Сперва сильно раздражала мокрая шерсть, но потом я научился отряхиваться по-собачьи, пообвык и к середине апреля уже плавал всеми мыслимыми стилями и бил рекорды скорости.
Нырял на семь минут, а без движения сумел однажды продержаться под водой двенадцать минут и сорок три секунды (время засекал Платон, сидя на плоту рядом с Рудей и глядя на мои наручные часы).
На горизонте чаще стали появляться паруса, но после безумного викинга на остров пока никто не покушался.
Несколько раз в апреле видел китов, правда, вдалеке.
Настроение, и не только мое, неумолимо улучшалось, кот Баюн, к концу зимы уже не находивший сил утихомиривать нас с Рудей, расслабился, видя, что в ближайшее время мы не вцепимся друг другу в глотки.
Еще апрель запомнился тем, что я стал линять. Зверски! Рудя даже предложил Платону заняться прядением, и новгородский ремесленник вполне расчетливо осматривал мою шкуру, поигрывая резным гребешком.
Ах да, про Черномора-то я еще не рассказал…
Магический дозор несли чайки. Система сигналов недоразвита – полетают над морем, поглазеют, потом возвращаются и докладывают, что все в порядке, тремя протяжными криками. Если же кто-то приближается к острову, они начинают истерически кружить над головой и орать, как брокеры на бирже. Тогда я иду в смотровую башню, какая-нибудь чайка сопровождает меня, садится там на раму большого круглого зеркала, и отражается в зеркале корабль, увиденный чайкой. Или то, что чайки сочли кораблем.
В первый раз крылатые караульщики повели себя так, когда к острову подплыл кит. Во второй раз отреагировали на прибытие цвейхорновой шнеки.
В третий предсказали прибытие Черномора.
Черномор оказался почти как у Пушкина, низеньким и длиннобородым – еще один довод в пользу прозорливости писателей! Прибыл он на огромном, прямо-таки роскошном плоту, на котором помещались сам Черномор, четыре скупо одетые персияночки, четыре еще менее одетых молчаливых мавра с чудовищной мускулатурой и кривыми мечами, два короба на корме, с углем и дровами для бронзового очага и мангала, на котором к моменту прибытия поспевал, шкворча и распространяя одуряющий аромат, шашлык с яблоками, еще кое-какое барахлишко вроде двух топчанов с мягкими подушками, и златотканый шатер посередине. В глубине его за неплотно задернутой занавеской я разглядел блеск оправленного золотом зеркала в полный рост (рост Черномора).
Двое мавров, упершись в дно баграми, остановили плот, и он замер. Интересно, что даже качка его не касалась – вокруг плота в диаметре пяти-шести метров удивительным образом гасли волны и вода оставалась гладкой.
Было это в самом конце осени, за неделю до сезона штормов. Дули северные ветры, воздух уже дышал близкими снегами, но над плотом и атмосфера удерживалась по-восточному жаркая. Впрочем, несмотря на весь антураж, сам хозяин плота не носил ни чалмы, ни длинноносых туфель, а носил он кожаные сапожки, узкие штаны и приталенный камзол, а на голове – широкополую шляпу с пером.
Черномор и впрямь не стал сходить на берег, пригласил меня к себе.
Персияночки устроили мне ложе из подушек перед достарханом. Черномор устроился на своем топчане, угостил шашлыком и красным вином. Выслушал и посочувствовал.
– Ай-ай, какая нехорошая история… Да, молодой человек, едва ли тебе можно позавидовать. Хотя, признаться, я бы не рискнул предсказывать твою судьбу. Я не могу противиться Заллусу, поэтому поддерживаю с ним хорошие отношения, но сердце мое обливается кровью всякий раз, когда я вижу, как он поступает с людьми. Что ж, кое в чем он сказал тебе правду. Но… Ах, нет, сперва пообещай, что не расскажешь ему о моих откровениях.
– Обещаю, – сказал я, впиваясь в очередную палку шашлыка, но уже не чувствуя вкуса.
– У острова Радуги, так его обычно называют, давняя история. Это один из островов, на которых, говорят, когда-то жили боги. Это было поистине райское местечко. Но боги ушли, оставив после себя великие магические тайны. Многие колдуны мечтали овладеть Радугой, удалось это только Заллусу. С тех пор он оставлял на острове уже шестерых Хранителей, ты – седьмой. Первым был опальный ундинит…
– Кто-кто?
1 2 3 4 5 6 7 8