Артур Кларк: «Пески Марса»

Артур Кларк
Пески Марса




«Пески Марса»: Северо-Запад; Санкт-Петербург; 1993

ISBN 5-8352-0111-7 Аннотация Мировая критика называет Артура Чарлза Кларка (род. в 1907 году) «Фантастом Номер Один». Он собрал попросту невиданный урожай всяческих литературных премий — «Хьюго», «Небьюла», «Юпитер», Мемориальный приз Дж.У. Кемпбелла, Международная фантастическая премия и др. Эти оценки столь красноречиво говорят сами за себя, что добавить к ним можно лишь одно: три вошедших в этот сборник романа относятся к числу ранних и общественнопризнанных наиболее удачных произведений писателя, причем демонстрируют три жанра, три направления его творчества. ..."Пески Марса" — прекрасный образчик классической «твёрдой НФ». Артур КларкПески Марса Глава 1 — Значит, первый раз наверху? — спросил пилот, лениво откинулся в кресле и заложил руки за голову с беспечностью, которая не внушила бодрости пассажиру.— Да, — сказал Мартин Гибсон, не отрывая глаз от хронометра, отсчитывающего секунды.— Так я и думал. Вы никогда это правильно не описывали. И почему люди пишут такую чушь! Вредит делу.— Простите, — ответил Гибсон. — Мне кажется, вы говорите о моих ранних рассказах. Тогда еще не было космических полетов. Мне приходилось выдумывать.— Может быть, может быть, — проворчал пилот. (На приборы он и не смотрел, а до пуска оставалось две минуты.) — Наверное, занятно лететь самому, когда вы столько раз об этом писали?Гибсон подумал, что вряд ли бы он сам выбрал именно это слово, но точку зрения пилота он понимал. Десятки его героев — и положительных, и отрицательных — зачарованно смотрели на безупречную секундную стрелку, ожидая, пока ракета рванется в бесконечность; а теперь (как всегда бывает, если ждешь достаточно долго) реальность нагнала вымысел. Всего через девяносто секунд это ждет его самого. Ничего не скажешь, занятно. Так сказать, справедливо с литературной точки зрения.Пилот взглянул на него, понял и приветливо улыбнулся.— Смотрите не испугайтесь собственных рассказов.— Я не боюсь, — с излишней пылкостью заверил Гибсон.— Хм-м... — хмыкнул пилот и снизошел до взгляда на часы. Секундная стрелка должна была сделать еще один круг. — Только я бы на вашем месте не хватался так за сиденье. Можете погнуть.Гибсон покорно откинулся в кресле.— Конечно, — сказал пилот, (он все еще был спокоен, но Гибсон заметил, что теперь он не отрывает взгляда от приборов), — это было бы не так уж приятно, если бы продолжалось подольше... А вот и горючее пошло. Вы не волнуйтесь, при вертикальном старте бывают занятные вещи.Пускай кресло мотается, как ему угодно. Закройте глаза, если так вам лучше. Потерпите. Я говорю: по-тер-пи-те.Но Мартин Гибсон не внял совету. Он уже потерял сознание, хотя ускорение еще не превысило ускорения в скоростном лифте.Он очнулся, и ему стало стыдно. Солнце било в лицо, и он понял, что защитная пластина на панцире соскользнула в сторону. Свет был яркий, но не такой невыносимый, как он ожидал, — только часть лучей просачивалась сквозь темное стекло.Он взглянул на пилота; тот склонился над пультом и что-то деловито записывал в бортовой журнал. Было очень тихо, только время от времени где-то фыркало, и Гибсону это не понравилось. Он вежливо кашлянул, извещая, что пришел в чувство, и спросил пилота, что это значит.— Термический эффект в двигателях, — коротко ответил пилот. — Температура там подскочила тысяч на пять градусов, а теперь они быстро охлаждаются. Вам лучше?— Мне совсем хорошо, — ответил Гибсон. Он действительно так думал.— Можно встать?— Вам виднее, — недоверчиво сказал пилот. — Только поосторожней.Держитесь за что-нибудь прочное.Гибсону и правда стало очень хорошо, весело. Наступила минута, которой он ждал всю жизнь. Он в космосе! Конечно, жаль, что он пропустил пуск, но в статьях об этом можно умолчать.За тысячу километров Земля была еще большая, но как-то разочаровывала. Вскоре он понял почему. Он видел слишком много космических фотографий и фильмов и знал, чего ждать. Облака, как им и полагалось, медленно двигались вокруг земного шара. В центре суша и вода различались очень четко, и бесчисленные подробности были прекрасно видны, а по краям диска все терялось в плотной дымке. Даже прямо под ним многое было непонятно и потому бессмысленно. Конечно, метеоролог очень обрадовался бы, увидев отсюда, сверху, естественную карту погоды; но почти все метеорологи и так сидели на космических станциях, и под ними открывался вид не хуже этого. Скоро Гибсон устал искать города и другие плоды человеческой деятельности. Противно было думать, что за столько тысячелетий человеческая цивилизация не сумела существенно изменить то, что он видел сейчас.Он посмотрел на звезды и снова разочаровался. Их было много, очень много, но все они казались бледными, тусклыми призраками той сверкающей россыпи, которую он думал узреть. Он знал, что виновато темное стекло, — защищая от солнца, оно похитило красоту звезд.Гибсон даже рассердился. Только в одном отношении надежды его оправдались — приятно было знать, что ты сможешь парить, стоит тебе оттолкнуться пальцем от стен; хотя места для смелых экспериментов явно не хватало. Теперь, когда изобрели специальные таблетки и космическая болезнь отошла в прошлое, невесомость стала прекрасной, как в сказке.Он был этому рад. Как страдали его герои! Он вспомнил первый полет Робина Блейка в полном варианте «Марсианской пыли». Эту книгу он писал под сильным влиянием Лоуренса. (Интересно бы как-нибудь составить список авторов, под чьим влиянием он не находился.) Без сомнения, никто лучше Лоуренса не описывал физиологических процессов. И вот Гибсон совершенно сознательно решил сразиться с ним его же оружием. Он посвятил целую главу космической болезни, описал все ее симптомы: сперва тебя подташнивает, но тошноту еще можно подавить усилием воли; потом тошнит нестерпимо; потом выворачивает наизнанку; и, наконец, наступает спасительное изнеможение. Эта глава была истинным шедевром сурового реализма. К сожалению, осторожные издатели заставили ее изъять. Он так много над ней работал; когда он писал, он действительно пережил все эти ощущения. Даже теперь...— Удивительно, — задумчиво сказал врач. — Он прекрасно прошел медицинские испытания, и, несомненно, ему на Земле сделали все прививки. Должно быть, нервное...— А мне какое дело? — мрачно сказал пилот, следуя за процессией в недра космической Станции. — Кто мне вымоет кабину, вот что я хочу знать!По-видимому, на этот крик души не хотелось отвечать никому, а меньше всего Мартину Гибсону, который смутно различал белые стены, маячившие по сторонам. Вес медленно увеличивался, ласковое тепло разливалось по рукам и ногам. Наконец Гибсон понял, где он. Он был в больничной палате; и мягкое тепло инфракрасных ламп прогревало его насквозь.— Ну как? — спросил врач.Гибсон слабо улыбнулся:— Простите, пожалуйста. Это повторится?— Я не могу понять, как это вообще случилось. Наши таблетки еще не подводили.— Полагаю, я сам виноват, — сказал Гибсон. — Понимаете, у меня очень сильное воображение, а я стал думать о симптомах космической болезни — конечно, совершенно отвлеченно, — и не заметил, как...— Прекратите, — резко приказал доктор. — Не то придется вернуть вас на Землю. Забудьте о таких штуках, если собираетесь на Марс. Иначе месяца через три от вас ничего не останется.Измученный Гибсон вздрогнул. Но ему явно становилось лучше, и ужасы последнего часа уходили в прошлое.— Все будет хорошо, — сказал он. — Только выпустите меня из этой духовки, пока я не испекся.Не совсем уверенно он встал на ноги. Было очень странно здесь, в космосе, чувствовать свой вес. Он вспомнил, что Станция-1 вертится вокруг оси, жилые отсеки построены на внешних стенах и центробежная сила создает иллюзию невесомости.Он подумал, что его Великое Приключение началось не совсем удачно.Но возвращаться нельзя. Дело не только в уважении к себе — если он вернется, это пошатнет его литературную репутацию. Он вздрогнул, представив себе заголовки: «Гибсон вернулся!», «Автор книг о космосе — жертва космической болезни!». Даже в литературных еженедельниках его продернут, а в «Тайм»... нет, и подумать страшно!— Хорошо, — сказал врач, — что до старта космолета еще двенадцать часов. Я вас отправлю в камеру невесомости и посмотрю, как вы там справитесь.Гибсон не мог не признать, что это дельная мысль. Раньше он считал себя здоровяком, и до сих пор ему не приходило в голову, что путешествие может оказаться не только неприятным, но и опасным. Легко смеяться над космической болезнью, когда мы сами ее не испытали!Внутренняя Станция — Космическая станция-1, как ее обычно называли, — находилась в двух с лишним тысячах километров от Земли и делала вокруг нее виток за два часа. Это была первая ступенька на пути к звездам. Хотя технически она уже не была нужна, она сильно удешевляла космические полеты. Все рейсы на Луну и на планеты начинались отсюда.Атомные космолеты забирали тут земной груз. Ракеты на химическом горючем связывали Станцию с Землей — закон запрещал атомным космолетам подходить к Земле ближе чем на тысячу километров. Многие считали, что и этого мало: радиоактивный выброс мог покрыть это расстояние меньше чем за минуту.Станция с годами росла, и первые ее проектировщики не узнали бы ее теперь. Вокруг сферического ядра лепились обсерватории, лаборатории и мудреные приборы, в которых могли разобраться только специалисты. Но, несмотря на все пристройки, основная задача искусственной луны была все та же: здесь заправлялись космолеты — хрупкие творения рук человека, бросающего вызов одиночеству Солнечной системы.— Вы вполне уверены, что вам хорошо? — спросил врач, пока Гибсон пытался стоять как следует.— Да, кажется, — осторожно ответил тот.— Тогда идемте в гостиную, там вам дадут выпить. Хорошего горячего чаю, — прибавил он во избежание недоразумений. — Посидите, почитаете газеты полчасика, а мы решим, что с вами делать.Гибсон был шокирован. Святотатство за святотатством! До Земли две тысячи километров, кругом — звезды, а он пьет сладенький чай (подумать только — чай!) в комнате, похожей на приемную дантиста. Окон не было — вероятно, для того, чтобы зрелище быстро вращающихся небес не помешало действию лекарств. Оставалось рыться в грудах старых журналов, а это было нелегко, потому что журналы оказались сверхлегкие, напечатанные на папиросной бумаге. К счастью, он нашел номер «Кормчего» со своим рассказом, таким старым, что он сам забыл конец; и потому неплохо провел время, дожидаясь врача.— Пульс в норме, — ворчливо сказал врач. — Сейчас пойдем в камеру невесомости. Следуйте за мной и ничему не удивляйтесь.С этими загадочными словами он вывел Гибсона в широкий, ярко освещенный коридор, который, по-видимому, и спереди и сзади уходил вверх. Гибсон не успел разобраться, в чем тут дело, — врач отодвинул боковую дверцу, и перед ними возникли металлические ступеньки. Гибсон машинально прошел несколько шагов, но посмотрел вперед, остановился и вскрикнул от удивления.Там, где он стоял, лестница поднималась под обычным углом в сорок пять градусов. Потом она становилась круче и метрах в десяти шла вертикально. Но, несмотря на это, угол возрастал — как тут не испугаться! — пока лестница не загибалась назад и не уходила в неизвестность где-то наверху и сзади.Услышав его крик, врач оглянулся и ободряюще хихикнул.— Не всегда надо верить глазам, — сказал он. — Идите. Это нетрудно.Гибсон неохотно двинулся вперед, и сразу же два ощущения поразили его. Во-первых, он становился все легче. Во-вторых, хотя лестница шла круче и круче сзади за ним, она лежала все под тем же углом в сорок пять градусов. Впереди, над ним, лестница чуть уходила в сторону, и, хотя она искривлялась, наклон ее не менялся. Вскоре Гибсон понял, в чем дело. Ощущение весомости давала центробежная сила — ведь Станция вращалась вокруг своей оси, — а по мере приближения к центру тяготение уменьшалось до нуля. Сама лестница обвивала ось особой спиралью — когда-то он знал ее научное название, — так что, несмотря на радиальное тяготение, наклон под ним оставался все тот же. К таким вещам работники космических станций быстро привыкают. Наверное, когда они возвращаются на Землю, им неприятно смотреть на обычную лестницу.В конце лестницы слова «вниз» и «вверх» потеряли свой реальный смысл. Гибсон вошел в продолговатую цилиндрическую комнату, где не было ничего, кроме крест-накрест натянутых веревок; в дальнем ее конце сквозь иллюминатор врывался солнечный свет. Вскоре Гибсон увидел, что свет этот, как луч прожектора, обходит всю комнату, то исчезая, то появляясь в иллюминаторах. В первый раз чувства сообщили ему о том, что Станция действительно вращается, и он прикинул время вращения, заметив, через сколько секунд вернулось Солнце на свое место. «День» маленького искусственного мирка укладывался меньше чем в десять секунд; но этого было достаточно, чтобы создать ощущение нормальной весомости у внешних стен.Продвигаясь за врачом по веревкам, Гибсон чувствовал себя пауком в лабиринте паутины. Наконец он достиг наблюдательного поста и понял, что они в конце какой-то трубы, параллельной оси Станции и выступающей вперед. Отсюда вид на звезды не закрывали ни пристройки, ни приборы.— Я вас оставлю ненадолго, — сказал врач. — Здесь есть на что посмотреть, и плохо вам не станет. А если станет, вспомните, что внизу этой лестницы нормальное тяготение.«Да, — подумал Гибсон, — и возвращение на Землю». Но он твердо решил пройти испытание и получить медицинскую справку.Понять, что вращается Станция, а не Солнце и звезды, было совершенно невозможно. Приходилось просто верить. Звезды неслись так быстро, что удавалось ясно различить только самые яркие: а Солнце, когда Гибсон разрешил себе взглянуть на него, золотой кометой пронеслось мимо. Сейчас нетрудно было понять, почему люди так и не хотели верить, что вертится Земля, а не прочный свод небес.
1 2 3