— Ну, тогда ступайте и ложитесь спать, а вы, — это относилось к толпе, — расходитесь по домам. Проходите, проходите. И нечего тут смеяться. — И затем, обращаясь к Тому, которого окружили сочувствовавшие ему приятели: — Благодарите Бога, что она вас не обвиняет, но запомните это на будущее.
Но Том совершенно не оценил снисходительности своей жены, и друзья его ничем не воздействовали на него в смысле примирения. Он продолжал бить свою жену, потому что она была несносна, и по той же причине он подыскивал себе новую любовницу.
Мужчины такого сорта обыкновенно оканчивают свои семейные распри очень тяжёлой сценой на улице, где жены самым непростительным образом клевещут на них, возводя всевозможные обвинения, и затем они утешаются в кругу своих товарищей за кружкой пива. Оказывалось при этом, что все женщины — одинаково несносны, а виски всегда одинаково приятно. Его друзья вполне сочувствовали ему. Может быть, он был немного более жесток к своей жене, чем она того заслуживала, но её безобразное поведение под влиянием гнева оправдывало все его грубости.
— Я бы не мог больше жить с такой женщиной, как она, — сказал один из его утешителей.
— Пошлите её к черту, и пусть она сама заботится о себе. Человек выбивается из сил, чтобы только накормить все эти рты, а они сидят себе спокойно дома; и только в самое первое время, заметьте это себе, они оказывают нам некоторое внимание, какое подобает мужчине, если только он мужчина, а потом она ни с того ни с сего становится на дыбы и начинает ругать вас на всю улицу, называя всяческими именами. Что тут хорошего, спрашиваю я вас? — рассуждал второй утешитель.
Перед приятелями стояла уже третья бутылка виски, и эта последняя речь особенно понравилась Тому. Он решил вернуться к Бадалии, своей первой жене. По всей вероятности, она не слишком хорошо вела себя во время их разлуки, и он мог отомстить ей за свой попранный авторитет мужа.
Наверное, у неё были и деньги. Простые женщины всегда как-то ухитряются иметь пенсы, в которых Бог отказывает работающему в поте лица своего мужчине. Чтобы освежиться, он выпил ещё виски. Теперь уже он не сомневался, что Бадалия сделала что-то очень нехорошее. Может быть, она уже вышла замуж за другого. Тогда он подождёт, когда её супруг уйдёт из дома и, поколотив Бадалию, возьмёт у неё деньги и получит, наконец, удовлетворение. Догматы права и законности имеют, конечно, большое значение, но когда все молитвы прочитаны и столько выстрадано, выпивка является единственным средством для мужчины разобраться в своих собственных поступках. Жаль только, что её действие так непродолжительно.
Том вышел вместе со своими друзьями и велел им передать Женни, что он отправляется на Геннисон-стрит и больше к ней не вернётся. Так как это была злая весть, то они хорошо запомнили её, и каждый в отдельности с тупою дотошностью пьяного передал её Женни. Между тем Том шёл до тех пор, пока опьянение не соскочило с него и не остановилось на месте, как останавливается громадный вал, прежде чем устремится на корабль и потопит его. Он свернул на боковую улицу и стал осторожно пробираться по блестящей, чёрной асфальтовой мостовой, освещённой отражениями света из окон магазинов, который ложился длинными светлыми полосами под его ногами. Теперь он был совершенно трезв. Вспоминая своё прошлое, он пришёл к такому полному и совершённому оправданию своих поступков, что, если бы оказалось, что Бадалия в его отсутствие осмелилась вести вполне безупречную жизнь, он вынужден был бы избить её вдребезги за то, что она не сделала ничего дурного.
В это время Бадалия, выдержав ежедневную вечернюю схватку с матерью Ласкар-Лу, была теперь у себя в комнате. На все самые язвительные упрёки, какие только может придумать язык обитательниц Геннисон-стрит, старуха, уличённая в сотый раз в воровстве съестного, посылаемого из сострадания несчастной калеке, только хихикала в ответ и возражала:
— А вы думаете, что Лу никогда в жизни не обманывала мужчин? Да она и помирает от того, что слишком много возилась с ними. Я! Да я ещё лет двадцать проживу!
Бадалия хорошенько встряхнула её больше из принципа, чем в надежде излечить её, и вытолкнула на улицу, где старуха свалилась, как сноп, на мостовую, призывая всех чертей на голову Бадалии.
И один из них явился по её зову в образе мужчины с очень бледным лицом, который обратился к ней, назвав её по имени.
Тогда мать Ласкар-Лу вспомнила. Это же был муж Бадалии, а возвращение мужей всегда сопровождалось на Геннисон-стрит потасовками.
— Где моя жена? — спросил Том.
— Она у себя наверху, ступай к ней, — отвечала старуха, свалившись набок. — Вы вернулись за ней, Том?
— Да. С кем она связалась, пока меня не было?
— Со всеми попами в приходе. Она стала такая, что вы её и не узнаете.
— Подлая она!
— О да. Она теперь снюхалась с сёстрами милосердия и с попом. А он даёт ей деньги — целыми фунтами каждую неделю. И за это она живёт с ним — уже несколько месяцев. Нет ничего удивительного, что вы не хотели с ней жить и бросили её. Она выбросила меня с лестницы на улицу, чтобы я тут валялась и издыхала, как собака!
— Она все в той же комнате? — спросил Том, перешагнув через старуху, которая рылась в щелях мостовой, ища какой-нибудь добычи.
— Да, но она стала такая красивая, что вы её не узнаете.
Том поднялся по лестнице, а старая леди захихикала ему вслед. Том был раздражён. Теперь на некоторое время Бадалия не будет в состоянии угощать пинками других людей и входить в комнату как раз тогда, когда присылалась пища для больной.
Бадалия, уже полураздетая на ночь, услышала хорошо знакомые шаги на лестнице. И прежде чем он толкнул ногой в дверь, как он это делал обыкновенно, она успела передумать обо многом.
— Том вернулся, — сказала она сама себе. — И я этому рада, несмотря на попа и на все остальное.
Она открыла дверь и окликнула его по имени.
Но мужчина оттолкнул её от себя.
— Не нужно мне этих поцелуев и лизанья. Надоело мне все это, — сказал он.
— Я вас не так часто целовала эти два года, чтобы успеть вам надоесть.
— Меня целовали женщины получше вас. Деньги есть?
— Есть немного, очень немного.
— Это — ложь, и вы это хорошо знаете.
— У меня нет своих. О, Том, к чему говорить о деньгах в первую же минуту возвращения? Вы не любите Женни? Я так и знала, что вы её не любите.
— Молчите лучше. Найдётся же у вас столько, чтобы человек мог выпить в своё удовольствие?
— Вам не следует больше пить. Вы и так пьяны. Вам надо лечь в постель, Том.
— У вас?
— Ну, да — у меня. Чем я хуже Женни?
Говоря это, она протянула к нему руки. Но хмель ещё крепко держал Тома.
— Это не для меня, — сказал он, прислонившись спиной к стене. — Вы думаете, я не знаю, как вы вели себя с тех пор, как я ушёл?
— Спросите, кого хотите! — с негодованием возразила Бадалия. — Кто посмеет что-нибудь сказать обо мне?
— Кто посмеет? Да все говорят. Я только пришёл сюда, как уже узнаю, что вы с попом неизвестно где. Что нужно от вас попу?
— Поп всегда бывает здесь, — поспешно отвечала Бадалия.
В эту минуту она думала о чем угодно, только не о священнике. Том важно уселся на единственный стул, стоявший в комнате. Бадалия продолжала свои приготовления ко сну.
— Хорошенькое это дело, — сказал Том, — говорить своему законному мужу, — я ведь заплатил пять долларов за обручальное кольцо. Поп всегда здесь, а? И вы при этом так же невозмутимы, как медная кастрюля! Да есть ли у вас стыд? Может быть, он и теперь под кроватью?
— Том, вы совершенно пьяны. Мне нечего стыдиться.
— Вам! Да вы даже не знаете, что такое стыд. Но я пришёл сюда не для того, чтобы молиться с вами. Отдайте мне то, что он вам дал, и тогда я оставлю вас в покое и пойду к Женни.
— У меня нет ничего, кроме нескольких медяков и одного шиллинга или что-то в этом роде.
— А почему же говорят, что поп даёт вам по 5 фунтов в неделю?
— Кто это говорит?
— Мать Ласкар-Лу, она лежит там на мостовой, но она честнее, чем вы когда-либо были. Дайте мне денег!
Бадалия сняла с каминной доски маленькую коробочку для иголок, вынула из неё четыре шиллинга и три пенса, — законные сбережения от её торговли, — и подала их человеку, который сидел, развалившись на стуле, оглядываясь кругом, и ворочал широко открытыми глазами.
— Это не пять фунтов, — вяло выговорил он.
— Больше у меня нет. Возьмите их себе и ступайте, если не хотите остаться у меня.
Том медленно поднялся, придерживаясь за стул.
— А как же те деньги, что давал вам поп? Мать Ласкар-Лу сказала мне об этом. Вы должны мне их отдать, или я заставлю вас силой.
— Мать Ласкар-Лу ничего не знает об этом.
— Нет, знает, и даже больше, чем вы бы хотели, чтобы она знала.
— Не знает ничего. Я её здорово поколотила, и я не могу дать вам денег, Том. Все, что хотите, Том, только не это, только не это. У меня нет своих денег. Разве вам мало доллара? Эти деньги даны мне на хранение. Вот и тетрадка, где я записываю расходы.
— На хранение? Что это ещё за деньги, о которых ваш муж даже не знает? Скажите, пожалуйста, на хранение!.. Вот вам… получите и это!..
Том подошёл к ней и ударил её кулаком по лицу.
— Отдайте мне те деньги, что вам дали, — проговорил он тусклым, безразличным голосом человека, находящегося в бессознательном состоянии.
— Я не дам, — сказала Бадалия, отшатнувшись от него и ударившись об умывальник.
Со всяким другим мужчиной, кроме своего мужа, она вступила бы в драку с яростью дикой кошки, но Том был два года в отсутствии, и она рассчитывала, что временная уступчивость могла вернуть его ей. Но тем не менее деньги, доверенные ей на хранение, были для неё священны.
Хмельная волна, задержавшаяся так надолго, хлынула сразу и затопила мозг Тома. Он схватил Бадалию за горло и принудил её стать на колени. В эту минуту ему казалось вполне уместным наказать её, как блудную жену, которая два года находилась в отсутствии; кроме того, она сама созналась в своей вине, отказавшись отдать ему вознаграждение, полученное ею за её грех.
Мать Ласкар-Лу ждала на мостовой, прислушиваясь, не раздадутся ли звуки жалоб или плача, но ничего не было слышно. Даже если бы Том выпустил её горло, Бадалия не стала бы кричать.
— Отдайте мне деньги, вы, распутница! — сказал Том. — Так-то вы отплачиваете мне за все, что я для вас сделал?
— Я не могу. Это не мои деньги. Господь да простит вам, Том, за то, что вы… — голос её прервался, потому что одна рука Тома схватила её за горло и толкнула к кровати.
Она ударилась лбом о спинку кровати и упала на колени на пол. Для уважающего себя мужчины невозможно было удержаться от того, чтобы не ударить её ногой, и Том ударил её с убийственной методичностью, порождённой виски. Голова её стукнулась об пол, и Том ударял по ней до тех пор, пока завитки волос, цеплявшиеся за его подбитую гвоздями подошву, и ощущение холода от разлитой по полу воды не сказали ему, что пора остановиться.
— Где поповские деньги, эй, вы, содержанка! — шепнул он ей в залитое кровью ухо. Но ответа не было, вместо него послышался стук в дверь, и голос Женни Уобстоу прокричал яростно:
— Выходите оттуда, Том, и пойдём домой! А вы, Бадалия, смотрите, я вам глаза выцарапаю за это!..
Друзья Тома исполнили его поручение, и Женни после первого припадка страстного гнева и плача решилась отправиться на поиски Тома и, если можно, вернуть его домой. Она готова была даже выдержать побои за устроенный ею публичный скандал на Геннесис-Рент. Мать Ласкар-Лу провела её до комнаты, где разыгралась ужасная драма, и с хихиканьем спустилась снова вниз. Если Тому не удалось ещё выколотить душу из тела Бадалии, то, по крайней мере, должна была произойти генеральная битва между Бадалией и Женни. Мать Ласкар-Лу хорошо знала, что во всем аду не найдётся фурии страшнее женщины, когда она вступает в драку, чувствуя в себе движение зачатой ею жизни.
Но на улице не слышно было ни единого звука из комнат. Женни потянула к себе незапертую дверь и увидела своего мужа, тупо глядевшего на человеческое тело, неподвижной кучей лежавшее у кровати. Один знаменитый своими подвигами убийца заметил, что если бы люди не умирали так безобразно, то многие мужчины и все женщины, наверное, совершили бы хотя бы по одному убийству в своей жизни. Том как раз размышлял о безобразии настоящего случая, и влияние виски начало бороться с отрезвляющим наплывом более ясных мыслей.
— Не шумите, — сказал он, — входите скорее.
— Боже мой! — сказала Женни, отпрянув назад, как испуганное дикое животное. — Что все это значит? Неужели вы…
— Молчите. По-видимому, я это сделал.
— По-видимому! На этот раз тут нет никакого сомнения.
— Но она была совершенно невыносима! — грубо сказал Том, опускаясь на стул. — Вы не можете представить себе, до чего она была невыносима! Она тут зажирела среди всей этой аристократии… Посмотрите, какие у неё белые занавески у кровати. У нас нет таких белых занавесок. Желал бы я только знать… — тут голос его оборвался, как обрывался голос Бадалии, но от другой причины.
После совершившегося виски вступало в свои права и снова завладевало сознанием Тома; его стало клонить ко сну, веки слипались.
С пола донёсся тяжёлый вздох Бадалии.
— Нет, вы ещё не покончили с ней, — сказала Женни, — но вам тут больше нечего делать. Ступайте домой!..
— Нет, я не пойду. Она больше не будет драться. Я её хорошо проучил. А теперь я пойду спать. Смотрите, какая у неё чистая постель! А вы тоже идёте со мной?
Женни нагнулась над Бадалией; в глазах избитой женщины была решимость и ненависть.
— Я никогда не говорила ему, чтобы он это сделал, — шепнула Женни, — это только его дело, не моё. Должна ли я предать его суду, скажите, милая?
Глаза Бадалии рассказали ей собственную историю. Том, который начал уже похрапывать, не должен быть предан судебной власти.
— Ступайте же, — сказала Женни. — Убирайтесь отсюда!
— Вы… говорили… мне, что… сегодня… после обеда, — сонным голосом проговорил мужчина. — Не мешайте мне спать.
— То все были пустяки. Меня вы только били. Но теперь это убийство, убийство, убийство!
1 2 3 4